Энн из Зелёных Крыш — страница 48 из 53

– А я хочу остаться собой, даже если у меня никогда не будет бриллиантов, – объявила Энн. – И я рада быть Энн из Зеленых Крыш с жемчужными бусами на шее. Любовь, которую мне подарил Мэтью вместе с ними, стоит дороже всех драгоценностей дамы в розовом.

Глава 34Ученица Королевской Академии

Следующие три недели в Зеленых Крышах были очень суетливыми. Энн готовилась к отъезду в Королевскую академию, и потому в доме постоянно что-то шилось, обсуждалось и организовывалось. У Энн хватало модной и красивой одежды, об этом позаботился Мэтью, и Марилла на этот раз не препятствовала его многочисленным покупкам и новым предложениям. Более того, как-то вечером она поднялась в комнату под крышей, держа в руках нежную бледно-зеленую ткань.

– Это тебе, Энн, материал на красивое легкое платье. Конечно, необходимости в нем нет – у тебя много красивой одежды, но я подумала, вдруг тебе понадобится надеть что-то особенно нарядное, если тебя пригласят в городе на вечеринку или куда-то еще. Я слышала, что у Джейн, Руби и Джози есть «вечерние платья» – так их называют, и я не хочу, чтобы ты была хуже других. Миссис Аллен помогла мне, и на прошлой неделе в городе мы купили эту ткань. Платье сошьет тебе Эмили Джиллис. У Эмили отличный вкус, а в искусстве шитья ее никто не превзойдет.

– О, Марилла, какая красивая ткань! – восхитилась Энн. – Большое спасибо. Я не заслуживаю вашей доброты. С каждым днем мне все труднее уехать отсюда.

Зеленое платье было украшено таким количеством оборок, складок и рюшей, какое смог допустить вкус Эмили. Однажды вечером Энн надела платье специально для Мэтью и Мариллы и прочитала им на кухне «Девичью клятву». Марилла, глядя на умное, оживленное лицо и грациозные движения девочки, унеслась мыслями в тот далекий вечер, когда Энн впервые переступила порог их дома, и в ее памяти ожило личико странного, испуганного ребенка в уродливом желтовато-коричневом платье из полушерстяной ткани. Несчастное дитя с печальными, заплаканными глазами. Слезы выступили и на глазах Мариллы.

– Вот видите, мое чтение довело вас до слез, – весело проговорила Энн и, склонившись над Мариллой, нежно ее поцеловала. – Вот это настоящий триумф.

– Нет, не стихотворение заставило меня плакать, – сказала Марилла, которая никогда бы ни призналась в том, что поэзия может вызвать у нее слезы. – Я не могла не думать о той маленькой девочке, какой ты была. И мне захотелось, чтобы ты оставалось той девочкой со всеми ее причудами. Теперь ты выросла и уезжаешь, и выглядишь такой высокой и стильной… такой необычной в этом платье… как будто ты не из Эйвонли. И при мысли об этом я почувствовала себя одинокой.

– Марилла! – Энн опустилась перед женщиной на колени, взяла в руки ее морщинистое лицо и посмотрела внимательно и нежно в ее глаза. – Я нисколько не изменилась – правда. Только повзрослела и стала серьезнее. Но в глубине души я все та же. И, знайте, куда бы я ни поехала и как бы ни изменилась внешне, в сердце я навсегда останусь вашей маленькой Энн, которая будет любить вас и Мэтью и дорогие Зеленые Крыши с каждым днем все больше.

Энн прижалась юной щекой к поблекшей щеке Мариллы и протянула руку, чтобы погладить по плечу Мэтью. В эту минуту Марилла многое бы отдала, чтобы уметь, как Энн, облекать чувства в слова, но природа и привычка взяли свое, и она только сильнее прижала к себе девушку, всем сердцем желая, чтобы она никуда не уезжала.

Мэтью с подозрительно влажными глазами встал и вышел на улицу. Он ступил в синеву летней ночи с сияющими наверху звездами, возбужденно прошелся по двору и остановился у калитки под тополями.

– Вижу, она не сильно избалована, – пробормотал он с гордостью. – И то, что я приложил руку к ее воспитанию, не принесло много вреда. Она смышленая, красивая и любящая, а это самое главное. Все эти годы она была благословением для нас, и миссис Спенсер совершила прекрасную ошибку в своей жизни, когда ее привезла. Хотя вряд ли это было случайностью. Это была рука Провидения – Всевышний видел, как она нам нужна.


Наступил день отъезда. Прекрасным сентябрьским утром Энн с Мэтью отправились в путь. При расставании Диана непрерывно лила слезы, Марилла же крепилась, простилась с Энн по-деловому и дала ей несколько практичных советов. Когда же коляска скрылась из вида, Диана утерла слезы и поехала на пикник в Уайт-Сэндз с кузинами из Кармоди и там хорошо провела время. А Марилла загрузила себя ненужной работой, пытаясь унять душевную боль, но та жгла и грызла ее – от такой боли не избавиться при помощи слез. Вечером, когда Марилла легла спать, ее пронзила мысль, что в комнате под крышей не живет больше веселое молодое существо, комната не согревается теплым девичьим дыханием, и она, зарывшись лицом в подушку, горько разрыдалась. Эта неутешная боль ее испугала, и, когда она упокоилась, то подумала, что, должно быть, испытывать такие сильные чувства к простому смертному созданию большой грех.

Энн и остальные школьники из Эйвонли приехали в город как раз к началу занятий. Первый день прошел в приятном волнении, между будущими студентами завязывались знакомства, запоминались некоторые преподаватели, проходило распределение по классам. По совету мисс Стейси, Энн записалась сразу на второй курс, то же самое сделал и Гилберт Блайт. Это давало возможность получить лицензию учителя первой категории при успешной учебе за один год вместо двух. Правда, тогда необходимо выкладываться по полной. Джейн и Руби удовлетворяла и лицензия учителя второй категории. Энн почувствовала себя одинокой, оказавшись в одном классе с пятьюдесятью студентами, из которых она никого не знала, кроме сидевшего напротив высокого юноши с каштановыми волосами. Энн с грустью подумала, что это знакомство, в силу определенных причин, ничего ей не даст. И все же ее радовало, что они будут учиться в одном классе, прежнее соперничество может возобновиться, и ей это только поможет.

«Без нашего соревнования жизнь была бы совсем скучной, – думала она. – Видно, что Гилберт настроен по-боевому. Наверное, хочет заполучить медаль. А у него красивый подбородок! Почему я раньше этого не замечала? Как бы я хотела, чтобы Джейн и Руби тоже учились на нашем курсе. Впрочем, когда я с кем-то познакомлюсь, то перестану чувствовать себя одинокой. Интересно, кто из девочек станет моей подругой? Здесь есть над чем подумать. Я обещала Диане, что ни одна из девушек в Королевской академии, как бы она мне ни понравилась, никогда ее не заменит. Но у меня могут быть просто подруги – не закадычные. Мне нравится, как выглядит девушка с карими глазами в малиновом платье. Она живая, и щеки у нее румяные, как спелые яблоки. И еще нравится та, белокурая, с бледным лицом, которая смотрит в окно. У нее чудесные волосы, и, похоже, она умеет мечтать. Мне хочется познакомиться с обеими, хорошо их узнать, гулять, обнимая друг друга за талию, и называть уменьшительными именами. Но пока я с ними не знакома, а они, возможно, и не стремятся завести новые знакомства. Как же мне одиноко!»

Энн почувствовала себя еще более одинокой, когда тем же вечером осталась одна в спальне. Она не снимала жилье с другими девушками, тех приютили у себя городские родственники. Мисс Жозефина с радостью приняла бы ее, но «Бичвуд» расположен далеко от академии, и этот вопрос даже не рассматривался. Мисс Барри подыскала для Энн подходящий пансионат, заверив Мэтью и Мариллу, что ей будет там хорошо.

– Содержит пансионат одна обедневшая дама, – объяснила мисс Барри. – Ее муж был британским офицером, и она очень щепетильна в выборе постояльцев. В ее доме Энн не грозит встретиться с сомнительными личностями. Там хорошо кормят, и сам пансионат расположен в тихом районе, по соседству с академией.

Все это могло быть правдой и, как оказалось, так оно и было, но это не помогло Энн справиться с тоской по дому. Она уныло озирала узкую комнатку с тусклыми обоями, голыми стенами без картин, железной кроватью, пустым книжным шкафом, и в горле у нее стоял ком. Ей вспомнилась белая комната в Зеленых Крышах, где за окном раскинулся большой зеленый мир, рос душистый горошек, лунный свет заливал сад, внизу бежал веселый ручей, еловые ветви покачивались от ночного ветра, огромное небо усыпали звезды, и сквозь заросли было видно, как в окошке Дианы горит свет.

Здесь ничего такого не было. Энн знала, что за окном мощеная улица и сеть телефонных проводов, закрывающих небо, звук чужих шагов и чужие лица, освещенные тысячами огней. Она чувствовала, что вот-вот заплачет и, как могла, сопротивлялась этому.

– Я не буду плакать. Это глупо… это слабость… Ну вот, уже третья слеза стекает по носу. И другие подступают! Нужно вспомнить что-то смешное, чтобы остановить слезы. Но все веселое и смешное связано с Эйвонли, и от этих воспоминаний становится только хуже… четвертая слеза, пятая. В следующую пятницу я поеду домой, но, кажется, до пятницы еще сто лет ждать. Сейчас Мэтью уже возвращается домой… Марилла высматривает его на тропе… шестая… седьмая… восьмая… Что толку считать слезы! Они уже льются потоком. Я не могу развеселиться. И не хочу этого. Лучше уж быть несчастной!

Без всякого сомнения, поток слез не остановился бы, если б в этот момент не появилась Джози Пай. От радости, что перед ней знакомое лицо, Энн забыла, что между ней и Джози никогда не было особой любви. Джози была частью Эйвонли, и потому даже ее было приятно видеть.

– Я так рада, что ты зашла, – сказала Энн, и слова ее прозвучали искренно.

– Вижу, ты льешь слезы, – отметила Джози с коробящей жалостью. – Полагаю, ты скучаешь по дому. Некоторые люди не могут себя контролировать. Признаюсь, я не намерена тосковать по дому. В городе веселая жизнь – не то что в скучном старом Эйвонли. Удивляюсь, как только я там жила. Не плачь, Энн, тебе это не идет – нос и глаза становятся красными, потом и все лицо. Сегодня в академии у меня был прекрасный день. Наш преподаватель французского – милейший человек. Одни его усы чего стоят! Скажи, Энн, есть у тебя чего пожевать? Я буквально умираю с голода. Не сомневаюсь, Марилла не отпустила тебя без пирогов. Поэтому я и заглянула к тебе. Иначе пошла бы в парк с Фрэнком Стокли послушать музыку. Он живет там, где и я, и он то что надо. Он обратил на тебя внимание сегодня и спросил, кто такая эта рыжеволосая девушка. «Эту сиротку взяли из приюта Катберты, – сказала я, – и никто толком не знает, что с ней было раньше».