И Энни со сложенными, как для молитвы, руками замерла в ожидании приговора. Каждая её интонация, каждое выражение лица, каждый жест были проникновенны и искренни. Марилла и миссис Рэйчел отчётливо это чувствовали. Но Марилла, кроме того, в смятении вдруг поняла, что Энни, следуя по пути униженного раскаяния, упивается своей ролью. Ну и можно ли после такого рассчитывать на положительные плоды воспитания, если Энни превратила его для себя в подобие захватывающей игры?
Достойная миссис Линд, не отягощённая такой проницательностью, восприняла только подробную и пылкую мольбу простить, и негодование совершенно покинуло её добрую, хоть и несколько навязчивую душу.
– Ну, ну, вставай же, дитя моё, – сердечно проговорила она. – Разумеется, я прощаю тебя. Полагаю, что была слишком с тобой сурова, но я человек прямой, и ты просто не должна обращать на это внимания. Волосы у тебя, конечно, и впрямь донельзя рыжие. Но я знала одну девочку (мы с ней вместе учились в школе), у которой волосы были такие же рыжие, как у тебя. Зато, когда она повзрослела, они потемнели и сделались очень красивого каштанового оттенка. Ничуть не удивлюсь, если с твоими случится то же самое.
– О миссис Линд, – с глубоким вздохом поднялась на ноги Энни. – Вы дали мне надежду. Всегда буду считать вас своей благодетельницей. Готова вынести что угодно, только бы мои волосы стали красивого каштанового оттенка, когда повзрослею. Ведь гораздо легче быть хорошей, если имеешь красивые каштановые волосы, вы согласны? А теперь можно мне пойти в ваш сад и посидеть на скамейке под яблонями, пока вы разговариваете с Мариллой? Там гораздо больше простора для воображения.
– Да, конечно. Беги, дитя. И, если хочешь, можешь набрать вот в том углу сада, – показала миссис Рэйчел, – букет жёлтых июньских лилий.
Когда дверь за Энни закрылась, миссис Линд встала, чтобы зажечь лампу.
– Очень странное маленькое создание. Марилла, ты выбрала неудобный стул. Я держу его здесь исключительно для наёмного мальчика-работника. Пересядь на другой. Да, она странный ребёнок, но что-то в ней всё-таки есть. Теперь я уже не так удивлена, что вы с Мэттью её оставили, и мне уже не так вас жалко. Может, с ней и впрямь всё будет в порядке, хотя манера выражаться у неё, конечно, странная. Какая-то… слишком напористая, что ли. Но, наверное, она с этим сумеет справиться, если живёт теперь среди цивилизованных людей. И характер у неё тоже… Вспыльчивый ребёнок. Но в этом есть и хорошая сторона. Вспылит и остынет. Вряд ли она способна лгать и хитрить. Храни нас всех Господь от хитрых детей. Словом, я тебе так скажу, Марилла: в целом она мне даже понравилась.
Из ароматных сумерек фруктового сада девочка вышла навстречу собравшейся домой Марилле с охапкой жёлтых цветов, которые она называла нарциссами, а миссис Линд – июньскими лилиями.
– Я ведь хорошо извинилась, правда? – спросила она, когда они пошли вниз по аллее. – Решила, раз уж мне приходится это делать, то надо сделать как можно тщательнее.
– Ну ты точно сделала это очень тщательно, – последовал комментарий Мариллы. Она сердилась на саму себя сразу по двум причинам. Во-первых, вспомнив, как извинялась девочка, она с трудом подавила смех. А во-вторых, совершенно не понимала, почему совесть её побуждает отругать Энни за такое хорошее извинение. В общем, получалась какая-то ерунда. И, пойдя на компромисс с совестью, Марилла просто добавила: – Надеюсь, отныне ты будешь стараться держать себя в руках, Энни, и у тебя не возникнет новой необходимости приносить подобные извинения.
– Мне это не было бы так трудно, если бы люди перестали надо мной издеваться из-за моей внешности, – вздохнула девочка. – Из-за другого я не злюсь, но так устала, что меня дразнят за рыжие волосы! Я сразу же закипаю. Вы тоже считаете, что, когда я вырасту, волосы у меня станут красивого каштанового цвета?
– Тебе не следует так много думать о своей внешности. Боюсь, Энни, ты очень тщеславная девочка.
– Да как я могу быть тщеславной, когда знаю, что некрасива? – горячо возразила Энни. – Я обожаю красивые вещи, поэтому ненавижу смотреться в зеркало. Сплошное разочарование. Во мне поднимается сразу такая печаль… Точно такая же, как когда я смотрю на какую-нибудь уродливую вещь и жалею её за уродство.
– Красив тот, кто красиво поступает, – прибегла к известной пословице Марилла.
– Мне это уже много раз говорили, но что-то я сомневаюсь, – скептически отреагировала Энни, нюхая нарциссы. – Ох, какие же милые цветы! И очень мило со стороны миссис Линд, что она позволила мне их набрать. Я больше совсем-совсем не обижаюсь на неё. Когда вы извиняетесь и получаете прощение, появляется очень приятное и уютное чувство, правда? До чего же звёзды сегодня яркие! Если бы вы могли жить на звезде, то какую бы из них выбрали? Я бы хотела вон ту прекрасную, ясную и большую, которая над тёмным холмом.
– Энни, попридержи язык, – устало ответила Марилла, не успевая следить за извилистыми путями её мыслей.
И Энни молчала, пока они не свернули на подъездную дорогу к своему дому. Навстречу им дул лёгкий бродяга-ветер, напоённый приятным ароматом влажных от росы молодых папоротников. А сквозь окутанные сумерками ветви деревьев струился из кухонного окна Зелёных Мансард жизнерадостный свет. Энни вдруг вплотную приблизилась к Марилле и вложила руку в её твёрдую сухую ладонь.
– Как прекрасно идти домой, когда знаешь, что это твой родной дом, – трепетно проговорила девочка. – Я ужасно люблю Зелёные Мансарды, а раньше ни одно место, где жила, не любила. И ни одно из них не было мне настоящим домом. Ох, Марилла, я так счастлива. Я могла бы прямо сейчас помолиться, и мне это совсем не показалось бы трудным.
От прикосновения маленькой ручки женщину окатило ласкающей тёплой волной, и она дошла ей до самого сердца, в котором, похоже, забился инстинкт не доставшегося на её долю материнства. Это новое для неё состояние порядком встревожило Мариллу, и она усилием воли взяла себя в руки, отгородившись моралью:
– Если будешь хорошей девочкой, Энни, то всегда будешь счастлива. И тебе никогда не окажется трудно произнести молитву.
– Произнести молитву – это совсем не то же самое, что помолиться, – задумчиво отозвалась девочка. – Но я представлю, будто стала ветром. Подую в верхушках этих деревьев, а когда устану от них, примусь осторожно бродить среди папоротников, потом перелечу в сад миссис Линд, где от меня цветы затанцуют, оттуда – на поле клевера, а с него на Озеро Сияющих Вод, на котором подниму сияющую рябь. Ах, сколько простора для воображения! Поэтому пока замолчу.
– Благодарение Господу за это, – с благоговейным облегчением выдохнула Марилла.
Глава 11. Энни делится впечатлением от воскресной школы
– Ну и как они тебе? – поинтересовалась Марилла.
Речь шла о разложенных на кровати в мансардной комнате трёх новых платьях, которые Энни с сосредоточенным видом разглядывала. Одно было из полосатой ткани табачного цвета, которую Марилла соблазнилась купить год назад у бродячего торговца за её немаркость. На второе пошёл клетчатый черно-белый материал, приобретённый на зимней распродаже. На третье платье несколько дней назад в магазине в Кармоди был куплен сатин крайне неприятного синего оттенка.
Марилла сшила платья собственноручно, по одному и тому же фасону: прямая юбка, простой гладкий лиф и прямые, очень узкие рукава.
– Я представлю себе, что они мне нравятся, – покорно проговорила Энни.
– Вот уж не надо этих твоих представлений, – оскорблённо отреагировала Марилла. – Вижу, платья тебя не радуют. Ну и что же с ними не так? Они аккуратные, чистые, новые.
– Да, – подтвердила девочка.
– Тогда почему тебе не понравились?
– Они… некрасивые, – печально ответила Энни.
– Не забивала я голову тем, чтобы сделать красивые, – фыркнула Марилла. – Я против тщеславия и не собираюсь ему потакать, говорю тебе прямо, Энни. А платья эти хорошие, скромные, практичные, без всяких выкрутасов вроде оборок. Других этим летом ты не получишь. Коричневое и в чёрно-белую клетку – для школы, когда там начнутся занятия, а сатиновое – для церкви и воскресной школы. Я надеюсь, что ты будешь носить их аккуратно, не запачкаешь и не порвёшь. Мне казалось, ты будешь благодарна за то, что у тебя появились новые платья вместо того жалкого, которое ты носила до сих пор.
– О да, я благодарна, – заверила её Энни. – Но была бы ещё благодарнее, если бы вы хоть одно из них сделали с пышными рукавами. Ведь пышные рукава сейчас в моде, и мне было бы так приятно их носить, Марилла.
– Придётся тебе обойтись без этого. Не стану я изводить материал на пышные рукава. Да и выглядят-то они, на мой взгляд, смешно. Предпочитаю практичные и простые.
– Лучше выглядеть даже смешно, если все остальные выглядят точно так же, чем оставаться другой только ради практичности, но в одиночестве, – настаивала Энни.
– Так я и ждала, что ты именно это скажешь, – отмахнулась Марилла. – А теперь аккуратно повесь платья в шкаф и садись заниматься. Тебе нужно выучить из пособия, которое я взяла для тебя у мистера Белла, урок к занятию в воскресной школе, потому что ты завтра туда пойдёшь.
И раздражённая Марилла ушла на кухню, оставив девочку с крепко стиснутыми руками разглядывать платья.
– Я так надеялась, что хоть одно из них будет белым и с пышными рукавами, – горестно прошептала она. – Даже молилась о нём, хотя не особо рассчитывала, что Бог найдёт время обеспокоиться платьем для девочки-сироты. Знала, что всё от Мариллы зависит. Хорошо, что я могу представить себе, будто одно из них – белоснежное, муслиновое, с прекрасными кружевами и тройной присборкой-буф на рукавах.
Утром Марилла проснулась с мигренью и поняла, что не сможет сопровождать Энни в воскресную школу.
– Придётся тебе обратиться за помощью к миссис Линд, – сказала она. – Попроси её проследить, чтобы тебя определили в хороший класс, а сама постарайся вести себя прилично. И останься потом на проповедь. Миссис Линд покажет тебе, где в церкви наша скамья. Во время проповеди не зевай по сторонам и не ёрзай. Надеюсь потом от тебя услышать, что всё прошло хорошо.