Шаль, убранная в коробку, лежала в сундуке. Едва Марилла достала её, как на ней под солнечным светом, щедро лившимся в комнату сквозь оплетённое лозами винограда окно, заиграли фиолетовые блики. Женщина ахнула. Это была аметистовая брошь, зацепившаяся булавкой за шаль. Не что иное, как её драгоценная брошь!
– Господи, помилуй! – потрясённо воскликнула Марилла. – Это что ещё такое? Вот моя брошь в целости и сохранности, а я-то была уверена, что она лежит на дне пруда Барри. Но тогда зачем эта девчонка призналась, будто её потеряла? Сдаётся мне, наши Зелёные Мансарды кто-то околдовал. Теперь-то я точно всё вспомнила: когда я пришла вечером в понедельник, то на минуту положила шаль на бюро. Видимо, тогда брошь за неё и зацепилась. Ну и дела…
И Марилла с брошью в руках отправилась к девочке. Энни, уже наплакавшись, грустно сидела у окна.
– Энни Ширли, – сурово проговорила Марилла. – Я только что нашла брошь. Она была на моей кружевной шали. И теперь мне хотелось бы знать, что за чушь ты мне наплела сегодня утром.
– Ну вы же сказали, что будете держать меня здесь, пока я не признаюсь. И так как другого пути пойти на пикник у меня не оставалось, то я решила признаться. Вчера вечером перед сном придумывала, придумывала, пока история не получилась интересной, а потом повторяла её снова и снова, чтобы ничего не забыть. Но всё оказалось напрасно. Вы же всё равно не пустили меня на пикник.
Марилле стало смешно и в то же время мучительно стыдно.
– Энни, это что-то неслыханное! Но я была не права и признаю это. Мне не следовало сомневаться в твоих словах. Ведь ты никогда не лгала. И, конечно, с твоей стороны было неправильно нагораживать на себя напраслину. Но я сама тебя к этому подтолкнула, и если ты меня простишь, то и я прощаю тебя. Давай начнём всё сначала. А теперь готовься к пикнику.
Энни взвилась, как ракета.
– Ой, Марилла, разве ещё не слишком поздно?
– Нет. Сейчас всего два часа. Они едва ли собрались, и до чаепития ещё остаётся целый час. Умойся, причеши волосы и надень своё клетчатое платье, а я пока соберу тебе корзинку. Выпечки для неё в доме полно. Джерри сейчас запряжёт гнедую и доставит тебя прямо на место.
– О Марилла! – воскликнула Энни уже на бегу к умывальнику. – Пять минут назад я была так несчастна, что лучше бы вообще не родиться, а теперь не поменялась бы местами даже с ангелом!
Вечером Энни вернулась в Зелёные Мансарды счастливая и утомлённая пикником до состояния совершеннейшего блаженства.
– О Марилла! Я сегодня совершенно сногсшибательно провела время! Сногсшибательно – это новое слово. Я сегодня услышала его от Мэри Элис Белл. Правда, очень выразительное слово? Всё было восхитительно. Нам устроили великолепный чай. А потом мистер Хармон Эндрюс катал нас по Озеру Сияющих Вод, по шесть человек в лодке. И Джейн Эндрюс чуть не выпала за борт. Она наклонилась сорвать кувшинки, и если бы мистер Эндрюс не успел поймать её за пояс, то упала бы и, скорее всего, утонула бы. Жаль, что это произошло не со мной. Почти утонуть – это такой романтический опыт! Я могла бы потом рассказывать захватывающую историю. И мороженое мы тоже ели. Даже не знаю, как его описать, но оно грандиозное!
Тем же вечером Марилла, занявшись штопкой, сказала Мэттью:
– Должна признаться по справедливости, что ошиблась, но урок хорошо усвоила. Как подумаю о признании Энни, смех разбирает. Хотя смеяться, верно, не следует. Это же была ложь. Но почему-то она мне кажется куда безобиднее, чем если бы то, что она напридумывала, оказалось правдой. Да и я хороша… Энни порой трудно понять, но я уверена, что в будущем с ней всё окажется хорошо. И уж совершенно точно дому, где она живёт, скука не грозит.
Глава 15. Буря в школьном стакане воды
– Какой великолепный день, – сказала, глубоко вздохнув, Энни. – Счастье уже только то, что повезло в нём жить. Мне жалко людей, которые ещё не родились. Им-то этот день уже никогда не увидеть. У них потом будут, наверное, свои прекрасные дни, но сегодняшний потерян для них безвозвратно. А самое великолепное, что у нас с тобой есть эта прекраснейшая на свете дорога в школу, правда?
– Да, здесь идти гораздо приятнее, чем вокруг по главной дороге. Там так пыльно и жарко, – отозвалась практичная Диана, которая в это время глядела в свою корзинку с обедом, прикидывая, сколько укусов достанется каждой девочке, если три сочных, аппетитных малиновых тарта[13], лежащих внутри, разделить на десятерых.
Девочки из авонлийской школы всегда объединяли свои обеды. Съесть три взятых из дома тарта в одиночку или поделиться ими только с лучшей подругой означало навечно получить клеймо ужасной жадины. Поэтому Диане непременно требовалось разделить три тарта на десятерых, даже если полученные крохотные кусочки только раздразнят аппетит.
Дорога, которой Энни с Дианой ходили из дома в школу и из школы домой, была действительно очень красива. Настолько красива, что, как говорила Энни, даже воображение меркнет – совсем не то, что неромантичный маршрут по главной дороге. Зато удивительно романтично было идти по аллее Влюблённых, мимо Озера Ив, по Фиалковой долине и Берёзовой тропе. Аллея Влюблённых брала начало за фруктовым садом Зелёных Мансард и, углубляясь в лес, упиралась в дальний конец фермы Катбертов. Летом по ней гнали коров на дальнее пастбище, зимой привозили к дому дрова, а Энни, ещё и месяца не прожив в Зелёных Мансардах, назвала её аллеей Влюблённых.
– Вряд ли по ней действительно гуляли влюблённые, но мы с Дианой сейчас читаем потрясающую книжку, и в ней есть аллея, которая так называется, поэтому и нам тоже захотелось, – объяснила она Марилле. – Очень красивое название, вам не кажется? И очень романтичное. Правда, у нас пока никак не получается представить там влюблённых, но эта аллея мне всё равно страшно нравится. Ведь на ней можно думать вслух и не бояться, что тебя кто-то сочтёт сумасшедшей.
Утром Энни выходила одна и шла по аллее Влюблённых до ручья, где встречалась с Дианой. Дальше они шагали вместе под аркой из клёнов к бревенчатому мостику.
– Клёны – очень общительные деревья, – уверяла Энни. – Они всё время шумят, как будто что-то нам шепчут.
Миновав аллею, подруги направлялись через поле мистера Барри к Озеру Ив, за которым находилась Фиалковая долина – небольшой зелёный овражек, прятавшийся под сенью густого леса мистера Эндрю Белла.
– Сейчас, конечно, фиалок там нет, – объясняла Энни Марилле. – Но Диана говорит, весной их – миллионы! Можете себе представить, Марилла? Просто дух захватывает. Поэтому я и назвала её Фиалковой долиной. Диана говорит, что никто лучше меня не умеет придумывать необычные названия разным местам. Приятно быть в чём-то непревзойдённой, правда? А Берёзовую тропу назвала Диана. Ей так захотелось, а я согласилась. Такое название, конечно, может придумать каждый, но Берёзовая тропа – всё равно красивейшее место на свете, Марилла.
Не только Энни, но и все, набредавшие на эту тропу, оставались о ней такого же мнения. Довольно узкая и извилистая, она спускалась по длинному пологому склону холма через лес мистера Белла, где падающий на неё свет, проходя бесчисленное количество изумрудных экранов, становился безупречно чистым, словно чистейшей воды бриллиант. По обеим сторонам тропинки белели молодые берёзки с гибкими ветвями, густые папоротники перемежались со звездчатками, дикими ландышами и кустами кроваво-красной ривины[14]. Воздух был наполнен восхитительно-пряным ароматом, а слух ласкала чудесная музыка, сотканная из птичьих криков и то смеющегося, то шелестящего в кронах деревьев ветра. Иногда, если вести себя тихо, можно было увидеть перебегающего тропинку кролика, но с Энни и Дианой такого почти никогда не случалось.
В долине тропа выходила на главную дорогу, к еловому холму, от которого было совсем недалеко до школы.
Школа Авонли расположилась в здании с белёными стенами и широкими окнами. Внутри стояли удобные старомодные парты с откидывающимися крышками, которые были сплошь покрыты инициалами и каракулями, оставленными тремя поколениями школьников. Здание стояло в стороне от дороги, за ним темнел сумеречный еловый лес и журчал ручей, в который тёплой порой дети опускали принесённые из дома бутылки с молоком, чтобы оно сохранялось до обеда прохладным и свежим.
Отправив первого сентября Энни в школу, Марилла не находила себе места от волнения. Энни была такой странной девочкой – сможет ли она поладить с другими детьми? Сумеет ли придерживать свой язык во время уроков? И как у неё сложится всё остальное?
Однако, вопреки тревогам Мариллы, дела у Энни пошли гораздо лучше, чем можно было ожидать. После первого же учебного дня она вернулась домой в превосходнейшем настроении.
– Я думаю, здешняя школа мне понравится, – объявила она. – Об учителе у меня, правда, сложилось не очень высокое мнение. Он всё время подкручивает усы и строит глазки Присси Эндрюс. Знаете, Присси Эндрюс уже взрослая – ей шестнадцать лет. Она готовится к вступительным экзаменам, на следующий год будет их держать в Королевскую учительскую академию в Шарлоттауне. Тилли Боултер сказала, что учитель насмерть втюрился в Присси. У неё прекрасная кожа и вьющиеся каштановые волосы, которые она очень элегантно укладывает. Присси всегда садится на длинную скамью позади класса, и учитель там тоже чаще всего сидит, чтобы, по его собственным словам, объяснять ей трудные темы. Но Руби Гиллис заметила, как он что-то написал на грифельной доске Присси, а она, прочитав, стала красной, как свёкла, и захихикала. И Руби Гиллис совершенно не верит, что это было связано с объяснением трудной темы.
– Энни Ширли! Чтобы я больше не слышала от тебя подобного об учителе! – резко одёрнула её Марилла. – Ты ходишь в школу не критиковать его, а учиться. Думаю, он может чему-нибудь тебя научить. Вот и учись. Это и есть твоё дело. И я хочу, чтобы ты раз и навсегда поняла: тебе не следует приносить домой из школы всякие сплетни о нём. Я это не поощряю. Надеюсь, ты хорошо вела себя?