– О Марилла, я знаю, что я для вас – огромное испытание, – покаянно кивнула Энни. – Я допускаю столько ошибок! Но, с другой стороны, подумайте, скольких ошибок я теперь уже не допускаю, хотя могла бы. Сейчас принесу немного песка и отскребу все эти пятна, прежде чем идти в школу. О Марилла! Я так настроилась сердцем на этот концерт! Мне никогда в жизни не приходилось бывать на концертах. И когда другие девочки в школе их обсуждают, знаете, какой обделённой я себя чувствую? Вот Мэттью меня понял. Он вообще всегда меня понимает. Так приятно, когда тебя понимают, Марилла.
Тем утром Энни была чересчур взволнована, чтобы сосредоточиться на занятиях, и Гилберт сперва обошёл её в правописании, а затем разгромил в устном счёте, однако побеждённая почувствовала куда меньшее унижение, чем обычно. Все её мысли и чувства были поглощены грядущим концертом и ночёвкой в гостях. Весь день они обсуждали с Дианой и то и другое, и будь на месте мистера Филипса более строгий учитель, их ожидало бы неминуемое наказание.
Другие школьники только о концерте и говорили, и Энни чувствовала, что просто не пережила бы, если бы оказалась его лишена. Клуб декламаций Авонли, собиравшийся в течение зимы один раз в две недели, уже провёл несколько коротких бесплатных выступлений, но сегодняшний концерт считался большим мероприятием. Вход на него был платным. Билет стоил десять центов. Вся выручка предназначалась в помощь авонлийской библиотеке. Участники концерта несколько недель репетировали свои номера, и школьники с большим нетерпением ждали их выступления, тем более что многие «артисты» приходились им братьями или сёстрами. На концерт собирались все ученики авонлийской школы старше девяти лет, кроме Керри Слоан. Её отец, как и Марилла, был убеждён, что маленьких девочек нельзя отпускать на вечерние мероприятия. Бедная Керри рыдала весь день, уткнувшись в учебник грамматики, и считала дальнейшую свою жизнь абсолютно бессмысленной.
После уроков волнение Энни усилилось и неуклонно росло, пока не завершилось подлинным блаженством на концерте. До концерта у них с Дианой состоялось «очень элегантное» чаепитие, а затем – восхитительное переодевание в Дианиной комнате наверху. Диана уложила волосы Энни в модном стиле «помпадур»[25], а Энни повязала Диане бант одним из известных ей особых и очень красивых способов. Затем подруги принялись экспериментировать с укладкой волос на затылке, перепробовав по крайней мере дюжину. Наконец они были готовы. Щёки у них разрумянились, глаза сверкали. Энни, правда, на секунду кольнуло сравнение её собственного простого чёрного беретика и бесформенного серого пальто с узкими рукавами, сшитого дома, с Дианиными задорной меховой шапочкой и модным жакетиком. Но она вовремя вспомнила, что у неё есть воображение, которое ей поможет скрыть недостатки своего гардероба.
Вскоре прибыли кузены Мюрреи из Ньюбриджа. Вся компания весёлой гурьбой погрузилась в устланные соломой сани, укуталась меховыми дохами и устремилась к залу. Поездка доставила Энни огромное наслаждение. Сани скользили по атласно-ровным дорогам, снег уютно похрустывал под полозьями, и санные колокольчики звучали сказочно-праздничной музыкой.
Великолепный закат освещал заснеженные холмы и тёмно-синие воды залива Святого Лаврентия, и Энни казалось, что они едут внутри огромной чаши, окаймлённой жемчугом и сапфиром, которую до краёв заполнил оранжевый свет заходящего солнца.
– О Диана, – Энни сжала под меховым пологом руку подруги в варежке. – Тебе это не напоминает прекрасный сон? Я сейчас выгляжу как обычно или иначе? Я чувствую себя совсем не обычно, и мне кажется, это должно отразиться на моей внешности.
– Ты выглядишь замечательно, – ответила ей Диана, которой только что именно это сказал один из кузенов, и она сочла своим долгом передать полученный комплимент подруге. – У тебя прелестный цвет лица.
Программа концерта представляла собой, по крайней мере для одного зрителя, «серию острых ощущений», и, как потом сказала Энни Диане, «каждое последующее ощущение было острее предыдущего».
Когда Присси Эндрюс в новой розовой блузке, с ниткой жемчуга на гладкой белой шее и настоящими гвоздиками в волосах (по слухам, учитель посылал за ними в город) продекламировала: «Поднималась по скользкой тёмной лестнице, без единого лучика света»[26], – Энни вздрогнула, всецело охваченная сопереживанием героине стихотворения. Когда хор запел «Высоко над полем нежных маргариток», Энни воздела взор к потолку, будто он был расписан фресками с ангелами; когда Сэм Слоан принялся рассказывать и показывать, как Сокери высаживал наседку на яйца, Энни так хохотала, что сидящие рядом с ней тоже расхохотались, куда больше увлечённые её смехом, чем давно всем известной комической сценкой. Речь Марка Антония над телом убитого Юлия Цезаря, которую мистер Филипс продекламировал с небывалым пафосом, в конце каждой фразы обращая взгляд к Присси Эндрюс, вселила в Энни такую жажду борьбы против тирании, что она немедленно и восстала бы, найдись рядом хоть один древний римлянин, готовый возглавить мятеж.
Только один номер её ни в малейшей мере не заинтересовал, а именно: декламация Гилбертом Блайтом знаменитого стихотворения «Бинген на Рейне». Взяв у Роды Мюррей книгу, Энни читала, пока выступление не завершилось, а после него сидела, как каменное изваяние, хотя Диана едва не отбила себе ладони аплодисментами.
Пресыщенные роскошным времяпрепровождением подруги вернулись домой к одиннадцати часам, предвкушая невероятное удовольствие от обсуждения концерта. Но дом семейства Барри встретил их темнотой и безмолвием. Похоже, все уже спали. Энни с Дианой на цыпочках прокрались в длинную узкую гостиную, чтобы пройти из неё в гостевую. Комната встретила их приятным теплом. Тусклое уютное сияние углей в камине слегка освещало её.
– Давай разденемся здесь, – предложила Диана. – Здесь так хорошо и тепло.
– Разве мы не чудесно провели время? – восторженно выдохнула Энни. – Должно быть, здорово выйти на сцену и что-нибудь продекламировать. Как ты думаешь, Диана, нас когда-нибудь позовут?
– Когда-нибудь – обязательно. Они постоянно приглашают старших школьников. Гилберт Блайт часто у них выступает, а ведь он всего на два года нас старше. О Энни, как ты могла притворяться, будто не слушаешь его?! Ведь когда он произносил: «Есть другая, мне не сестра», – то смотрел прямо на тебя.
– Диана, – с достоинством откликнулась Энни, – ты мой сердечный друг, но я даже тебе не позволю говорить со мной об этом человеке. Ты готова ложиться? Тогда давай проверим, кто первая добежит до гостевой кровати и запрыгнет в неё.
Идея Диане понравилась, и обе девочки, оставшись только в нижнем белье, пронеслись по длинной гостиной, влетели в дверь гостевой комнаты, одновременно кинулись на кровать и… Под ними что-то зашевелилось, послышались охи, вскрик и не очень внятное, но сердитое восклицание:
– Силы небесные!
Не помня себя от страха, девочки слетели с кровати, кинулись вон из комнаты и, достигнув гостиной, замерли там, почему-то встав на цыпочки.
– Ой, кто это? Что это было? – постукивая зубами от холода и испуга, прошептала Энни.
– Это была тётя Джозефина, – уже сообразив, в чём дело, задохнулась от смеха Диана. – Да, Энни, это точно она, хоть и непонятно, откуда она взялась. Ой, я знаю: она будет в ярости! Это совершеннейший ужас… но как же смешно!
– А кто такая тётя Джозефина?
– Тётя отца. Живёт в Шарлоттауне. Она жутко старая, уж семьдесят лет ей точно есть, и я не могу представить, что она когда-то была маленькой девочкой. Мы вообще-то ждали её в гости, но не думали, что она приедет так скоро. Она жутко чопорная и живёт по правилам. Ох, и поднимет она шум из-за того, что сейчас случилось! А нам теперь придётся спать вместе с Минни Мэй. Ты даже не представляешь, как она брыкается!
К первому завтраку мисс Джозефина Барри не явилась.
– Хорошо вчера провели время, девочки? – приветливо улыбнувшись, спросила миссис Барри. – Я хотела дождаться вашего возвращения и предупредить, что приехала тётя Джозефина, но меня одолела такая сонливость, что я легла спать. Надеюсь, Диана, ты не потревожила нашу тётю?
Диана хранила сдержанное молчание, но с Энни они обменялись через стол виновато-весёлыми улыбками.
Сразу же после завтрака Энни поспешила домой и целый день пребывала в неведении о происходившем у Барри после её ухода. Но вечером, отправившись по поручению Мариллы к миссис Линд, услышала от этой достойной леди:
– Судя по всему, вы с Дианой до полусмерти перепугали старую добрую мисс Барри. – Это прозвучало весьма строго, хотя глаза миссис Линд весело посверкивали. – Миссис Барри заходила ко мне недавно по дороге в Кармоди. Она очень обеспокоена. Старая мисс Барри проснулась сегодня в ужаснейшем настроении. А у неё и без того, скажу я тебе, характер совсем не сахар. С Дианой она теперь вовсе не разговаривает.
– Диана не виновата. Это я предложила бежать наперегонки в постель, – сокрушённо призналась Энни.
– Я так и знала, – миссис Линд откровенно радовалась собственной догадке. – Так я и знала, что эта идея родилась в твоей голове. Но из-за неё возникло множество неприятностей, вот в чём дело. Старая мисс Барри намеревалась погостить у них месяц, но сегодня заявила, что и на день больше не останется и в воскресенье вернётся в город. Вернулась бы даже сегодня, сказала она, если бы было кому её отвезти. Она собиралась оплачивать четверть стоимости Дианиных уроков музыки, но сегодня объявила, что не станет этого делать для такой скверной девчонки. О-о, полагаю, сегодня утром семейству Барри было не до веселья. Старуха богата, и они хотели бы поддерживать хорошие отношения с ней. Разумеется, сама миссис Барри ничего подобного не говорила, но я-то неплохо разбираюсь в людях. Вот так.
– Ну до чего же я невезучая, – посетовала Энни. – Вечно попадаю в передряги, да ещё втягиваю в них лучших своих друзей, ради которых готова пролить всю кровь по капельке. Вот объясните мне, миссис Линд, почему так происходит?