– Как-то так происходит, – сказала она однажды Диане, – что когда я здесь, то мне становится безразлично, опередит меня Гил… ну, кто-нибудь другой в классе или нет. Но потом я снова начинаю из-за этого волноваться. Во мне столько разных Энни! Наверное, именно потому со мной возникает столько проблем. Гораздо проще оставаться всегда одной и той же Энни, но тогда было бы совсем не так интересно жить.
Однажды июньским вечером, когда фруктовые сады уже розовели пышным цветением, лягушки на болотах за Озером Сияющих Вод заходились в серебряно-сладостных серенадах, а в воздухе витали нежные ароматы бальзамических елей и клевера, Энни сидела у окна своей мансарды, готовя уроки.
Сумерки наконец настолько сгустились, что Энни перестала различать текст в учебнике и, подняв взгляд на Снежную Королеву, усеянную гроздьями цветов, с широко распахнутыми глазами погрузилась в мечты.
Маленькая мансардная комната внешне за год не изменилась: те же голые стены, по-прежнему твёрдая подушечка для иголок, стулья из светло-жёлтого дерева с прямыми спинками жёстки, как прежде. Но дух комнаты изменился разительно. Она наполнилась энергией деятельной, пульсирующей жизни, которая пронизывала её насквозь, придавая яркую индивидуальность каждому на первый взгляд неказистому предмету: стопке учебников, платяному шкафу, ленточкам и даже надколотому синему кувшину на столе, полному яблоневых цветов. Эта комната словно впитала множество грёз наяву и во сне своей яркой обитательницы и благодаря им обрела незримое сияние, а голые стены, казалось, украсились прозрачными завесами из радуги и лунного света.
В комнату деловито вошла Марилла с тщательно выглаженными фартуками Энни. Положив их аккуратно на спинку стула, она с кратким стоном села. В тот день у неё разболелась голова, и она чувствовала себя, как сама говорила, «разбитой и вымотанной».
– Если бы я только могла взять всю вашу головную боль себе, Марилла, я бы с радостью это сделала ради вас, – сочувственно глянула на неё Энни.
– По-моему, ты сегодня неплохо потрудилась, и мне удалось отдохнуть, – ответила Марилла. – Да, вполне неплохо поработала, но, замечу тебе, совершенно необязательно было крахмалить носовые платки Мэттью. И большинство нормальных людей, подогревая в духовке пирог, вынимают его, как только он становится тёплым, а не стараются спалить его в угли. Но это явно не твой метод.
Марилла, когда у неё болела голова, становилась несколько саркастичной.
– Ой, мне так жаль! – покаянно отозвалась Энни. – Я вообще не думала об этом пироге с тех самых пор, как поставила его в духовку. Только за обедом у меня вдруг появилось инстинктивное ощущение, что на столе чего-то не хватает. Вообще-то, когда сегодня утром вы меня назначили главной по хозяйству, я твёрдо решила ничего не воображать и всецело сосредоточиться на реальности. И всё именно так и шло, пока я не поставила в духовку пирог. Тут-то меня и одолел соблазн представить себе, что я принцесса, заточённая в заколдованном замке, и вижу в окно, как скачет освободить меня прекрасный принц на угольно-чёрном коне. И я совсем забыла про пирог. И совсем не заметила, что накрахмалила платки. Просто во время глажки я пыталась придумать название новому острову, который мы с Дианой обнаружили выше по ручью. Он такой восхитительный, Марилла! На нём растут два клёна, с двух сторон его огибает ручей, и я решила, что это будет остров Виктории. Мы же с Дианой обнаружили его в день рождения королевы[27], и обе очень ей преданы. Но мне ужасно стыдно из-за пирога и носовых платков. Я сегодня больше, чем когда-либо, хотела быть очень хорошей. Ведь это юбилей! Марилла, вы помните, что произошло ровно год назад?
– Н-нет. Ничего на ум не приходит.
– Ох, Марилла! Это же тот самый день, когда я приехала в Зелёные Мансарды, и мне никогда его не забыть. Вам, конечно, он не кажется таким уж важным, но в моей жизни стал поворотным. Я здесь уже год, и я очень счастлива. Есть трудности, естественно, но их можно преодолеть. Вы не жалеете, что оставили меня, Марилла?
– Нет, не скажу, что жалею, – сдержанно проговорила та, хотя на самом деле уже не могла представить себе, как они жили до появления Энни в Зелёных Мансардах. – Нет, не жалею, – повторила она. – А теперь вот что, Энни. Если ты уже справилась с уроками, сбегай к миссис Барри и спроси у неё, не одолжит ли она мне выкройку фартука Дианы.
– Ой, уже слишком темно! – с опаской глянула на улицу Энни.
– Слишком темно? Сумерки ещё едва спустились. Ты же часто ходила туда и в полной темноте.
– Лучше завтра встану пораньше утром, на рассвете, сбегаю и принесу вам выкройку.
Энни явно беспокоила перспектива отправиться в путь прямо сейчас.
– И что ты на сей раз вбила себе в голову, Энни Ширли? – пристально посмотрела на неё Марилла. – Мне эта выкройка нужна сегодня. Я хочу вечером скроить тебе новый фартук. Будь умницей и отправляйся немедленно.
– Тогда мне придётся идти вокруг по дороге, – потянулась за шляпой Энни.
– Вокруг по дороге? Это же лишние полчаса. Зачем? – ещё больше изумилась Марилла.
– Но я не могу идти через Призрачный лес! – выкрикнула в отчаянии Энни.
Сбитая с толку Марилла уставилась на неё.
– Призрачный лес? Да ты в своём ли уме? Что это за Призрачный лес?
– Еловый лес за ручьём, – трепещущим шёпотом пояснила девочка.
– Глупости. Призрачных лесов не бывает. Кто тебе рассказал подобную ерунду?
– Никто, – ответила Энни. – Мы просто с Дианой однажды представили, что в этом лесу обитают привидения. Все места здесь такие обычные, и мы с Дианой ещё в апреле придумали это ради интереса. Лес с привидениями – это же так романтично, Марилла! В еловой чаще так темно и мрачно! И мы с Дианой стали воображать, какие душераздирающие события могут там происходить. Едва сгущаются сумерки, возле ручья начинает бродить белая дама, стонет и заламывает руки. Когда кого-нибудь ждёт близкая смерть, дама стонет громче. А около Дикой Свободы прячется призрак ребёнка. Подойдёт к вам сзади, схватит своими холодными пальцами вашу руку вот так… – продемонстрировала Энни на собственной руке. – О Марилла, как подумаю, меня просто трясти начинает. Ещё по тропе расхаживает взад-вперёд мужчина без головы. А сквозь ветви елей злобно взирают скелеты. Нет, Марилла, я ни за что на свете теперь не пойду в темноте сквозь Призрачный лес. Уверена, что из-за деревьев ко мне обязательно потянется что-нибудь белое и утащит с собой.
– Да кто-нибудь слышал когда-то что-либо подобное? – произнесла наконец Марилла, слушавшая девочку в немом изумлении. – Не хочешь ли ты сказать, Энни Ширли, что веришь в ту дикую чушь, которую сама же придумала?
– Не совсем верю, – запинаясь, проговорила та. – Днём не верю, но с наступлением темноты – совсем другое дело. Это же время, когда царствуют призраки.
– Призраков не бывает, Энни.
– О нет, Марилла, бывают! – вскричала взволнованно Энни. – Я знаю людей, которые видели их, и это уважаемые люди. Чарли Слоан говорит, что его бабушка видела, как его дедушка гнал домой коров через год после своих похорон. А вы же знаете бабушку Чарли Слоана, Марилла, – она очень религиозная и ни за что не стала бы такое выдумывать. А отца миссис Томас однажды ночью преследовал огненный ягнёнок. Голова у него была почти отрезана и болталась на куске кожи. И отцу миссис Томас сразу стало понятно: это дух его покойного брата, который предупреждает, что он в течение десяти дней умрёт. Этого, правда, тогда не случилось, но через два года он всё-таки умер. Поневоле задумаешься. А Руби Гиллис сказала…
– Энни Ширли! – оборвала её Марилла. – Чтобы я больше не слышала от тебя ничего подобного! Твоё воображение меня давно уже настораживает. И если ты сама себя доводишь вот до такого, то я не собираюсь это одобрять. Пойдёшь прямо сейчас как миленькая к Барри через еловую рощу. Пусть это станет тебе уроком и предупреждением. И даже не заикайся больше про Призрачный лес.
Когда Марилла была так настроена, любые мольбы о пощаде и слёзы оказывались бесполезны. Тем не менее Энни и умоляла, и плакала. Призрачный лес, рождённый силой её воображения, с наступлением сумерек начинал вселять в неё далеко не воображаемый, а вполне реальный леденящий ужас, и даже мысль о тёмной еловой чаще повергала её в трепет. Марилла, однако, оставалась неумолима. Проводив изобретательницу призраков до ручья, она ледяным тоном велела ей следовать через мост прямиком в сумрачное убежище рыдающих белых леди, безголовых мужчин и прочих потусторонних существ.
– О Марилла, вы не можете быть столь жестоки! – всхлипывала Энни. – Подумайте, каково вам будет, если нечто такое схватит меня и унесёт прочь.
– Я рискну, – не прониклась состраданием та. – Ты прекрасно знаешь: я всегда имею в виду то, что и говорю. А говорю я сейчас, что намерена излечить твоё воображение от всех призраков, где бы ты их ни заселила. Давай-ка шагай!
И Энни зашагала. Точнее, спотыкаясь, прошла по мосту и, дрожа всем телом, двинулась дальше по гибельной тёмной тропе. Никогда ей не забыть этой прогулки! Каждый шаг заставлял её раскаиваться, что она дала такую свободу воображению. Порождённые им образы таились в каждой тени, готовые простереть к ней холодные бесплотные руки, схватить, утащить в потусторонний мир ту, кто их из него вызвала. Полоска берёзовой коры, белевшая на ковре из коричневых иголок под елями, представилась ей лежащим призраком ребёнка. Сердце её бешено заколотилось, едва не выпрыгнув из груди. От скрежета двух старых веток, которые тёрлись одна о другую, на лбу у Энни выступили капли ледяного пота. Пролёт летучих мышей во тьме над её головой окончательно привёл её в ужас. По полю мистера Белла она неслась вихрем, будто её преследовала по пятам толпа разнообразных нежитей, и до того запыхалась, что, когда наконец постучала в дверь кухни Барри, едва смогла выговорить, что пришла за выкройкой для фартука.
Дианы дома не оказалось, и Энни пришлось без передышки пуститься в наполненный кошмарами обратный путь. Она шла, крепко зажмурившись, предпочитая разбить себе голову, чем встретиться взглядом с таящимися в еловых ветвях скелетами, и открыла глаза лишь за бревенчатым мостом.