катил ком, и, пряча слёзы, Энни спешно укрыла лицо за учебником латинской грамматики. Ни за что в жизни она не позволила бы увидеть своих слёз Гилберту Блайту и Джози Пай!
– Ох, Марилла, увидев, как Диана уходит одна, я вкусила горечь смерти – так в прошлое воскресенье сказал в своей проповеди мистер Аллан, – с грустью призналась вечером Энни. – Было бы замечательно, если бы Диана тоже готовилась к поступлению. Но не может быть всё идеально в этом неидеальном мире. Миссис Линд так считает. Она, конечно, не утешительница, но у неё здравый взгляд на вещи. Я думаю, в подготовительном классе будет интересно. Джейн и Руби пошли в него, чтобы стать учительницами. Это предел их желаний. Руби Гиллис говорит: «Закончу академию, поработаю года два, а потом выйду замуж». А Джейн, наоборот, хочет всю жизнь учительствовать, а замуж вовсе не собирается, потому что преподавателям платят жалованье, а от мужа денег не жди. Попросишь у него долю от продажи яиц или масла, он тут же принимается недовольно рычать… Думаю, Джейн так рассуждает из-за своего печального опыта. Миссис Линд называет отца Джейн брюзгой, и он, по её словам, противнее снятого молока. Джози Пай идёт в академию, только чтобы получить образование. Она сказала, что не нуждается в заработках, в отличие от тех сирот, которых содержат из милости. Муди Сперджон собирается стать священником. Миссис Линд говорит, с такими именем и фамилией ему больше и становиться некем. Наверное, гадко с моей стороны, Марилла, но меня ужасно смешит, что человек с лицом Муди Сперджона будет священником. Оно у него такое странное: пухлое, с маленькими голубыми глазками, а уши торчат, как лопухи. Но, возможно, когда он вырастет, лицо у него будет выглядеть умнее. Чарли Слоан думает о карьере политика и собирается стать членом парламента, но миссис Линд говорит, что ему это никогда не удастся, потому что все Слоаны – люди честные, а в политике процветают лишь негодяи.
– А кем намерен стать Гилберт Блайт? – поинтересовалась Марилла, когда Энни уже начала перелистывать жизнеописание на латыни Юлия Цезаря.
– Понятия не имею о намерениях Гилберта Блайта, если они вообще у него есть, – презрительно проговорила она.
Соперничество их теперь приняло острую форму. Раньше лишь Энни вкладывала в него страсть и ярость, а Гилберт сражался за право быть первым учеником вполне добродушно, но сейчас он был полон решимости превзойти её и оказался достойным противником. Одноклассники давно молча смирились с лидерством этих двоих, признали его и даже не пытались их догнать. Битва шла один на один.
С тех пор как Энни отвергла его мольбу о прощении, Гилберт будто не замечал её существования – за исключением соперничества в учёбе. С другими девочками он разговаривал, шутил, обменивался книгами и разными головоломками, обсуждал уроки и планы, порой провожал кого-нибудь из них из воскресной школы или после собраний Клуба декламаций, но её игнорировал. И Энни обнаружила, что ей очень неприятно, когда её игнорируют.
Тщетно пыталась она убедить себя, гордо встряхивая головой, что ей это безразлично. В глубине её своенравного женского сердечка ей не было безразлично. Представься ей шанс вернуть тот день на Озере Сияющих Вод, она бы поговорила с Гилбертом совсем иначе. Ибо, к немалому своему удивлению и сильной растерянности, Энни вдруг обнаружила, что обида, столько времени побуждавшая её ненавидеть Гилберта, ушла, и ушла как раз в тот момент, когда была особенно нужна.
Энни усиленно возрождала в памяти унижение, которое пережила по милости Гилберта, но понимала, что оно уже не вызывает гнева в её душе. Она простила ему обиду ещё около Озера Сияющих Вод – простила, но сама не поняла этого. А теперь было уже поздно. И оставалось только держаться так, чтобы ни Гилберт, ни Диана, ни кто-либо другой даже не заподозрили, как ей жаль своего отталкивающего и до отвращения гордого ответа на предложенную Гилбертом дружбу.
Она скрывала свои чувства с большим мастерством, поэтому Гилберт, возможно, не столь безразличный к ней, как показывал, не мог утешиться сознанием того, что его безразличие её затрагивает, и лишь немного приободрялся, наблюдая за её беспощадными и незаслуженными насмешками над Чарли Слоаном.
В остальном зима шла в круговерти приятных обязанностей и учёбы. Дни скользили один за другим, как золотые бусины, сплетённые в ожерелье года. Энни была счастлива, поглощена происходящим и воодушевлена. Ей приходилось готовить массу уроков и рьяно отстаивать своё первенство на уроках, читать восхитительные книги, разучивать новые песни на репетициях хора воскресной школы и проводить чудесные воскресные вечера в доме священника, с миссис Аллан. И вдруг, совсем незаметно для Энни, к Зелёным Мансардам подобралась весна, и весь мир снова зацвёл.
К этому времени учёба уже слегка утомила всех, и подготовительный класс, остававшийся в школе дольше остальных, с завистью поглядывал в окна на счастливчиков, которые бежали сломя голову по зелёным аллеям, пушистым лесным полянам и луговым тропинкам. Латинские глаголы и французские упражнения утратили тот острый вкус новизны, который так явственно ощущался в холодные зимние месяцы. Даже Энни и Гилберт расслабились, накал их борьбы слегка угас.
Словом, окончание семестра было встречено с большой радостью всеми, включая учительницу. Впереди засияли в розовом свете длинные каникулы.
– Вы неплохо поработали в этом году, – сказала мисс Стейси в последний учебный вечер. – И все до одного вполне заслужили весёлые летние каникулы. Желаю вам провести их как можно лучше. Гуляйте побольше на свежем воздухе, запасайтесь энергией и целеустремлённостью к следующему учебному году. Это поможет вам продержаться. Ведь следующий год – последний перед вступительными экзаменами. А значит, накал борьбы возрастёт.
– А вы вернётесь к нам в следующем году? – спросила Джози Пай.
Джози никогда не стеснялась задавать такие вопросы, но сейчас все остальные ученики были ей за это благодарны. Никто, кроме неё, не решился бы выяснять это у мисс Стейси. Но все жаждали ясности, встревоженные слухами о том, что учительнице предложили место в начальной школе в её родном городе и она уедет.
Класс, затаив дыхание, ждал ответа.
– Да, думаю, что останусь, – сказала мисс Стейси. – Сначала я почти решилась перейти в другую школу, но, если честно, так к вам привязалась, что не могу вас оставить, пока не доведу до выпуска.
– Ура! – воскликнул Муди Сперджон.
Никогда ещё он не проявлял эмоции так открыто и краснел потом целую неделю, вспоминая об этом.
– Ой, я так рада! – просияла Энни. – Дорогая мисс Стейси! Если бы вы не вернулись, это стало бы для меня катастрофой. Не уверена, что мне хватило бы сил продолжать занятия с другим учителем.
Вечером Энни убрала все учебники в старый сундук на чердаке, заперла его, а ключ бросила на дно ящика для одеял.
– В каникулы не хочу даже видеть учебники, – объяснила она Марилле. – Я корпела над ними целый год и так усиленно занималась геометрией, что каждую теорему выучила наизусть так, что от зубов отскакивает. Самое время отдохнуть и дать полную волю своему воображению. Ох, Марилла, только не беспокойтесь! Полная воля будет в разумных рамках. Но я хочу действительно весело провести это лето. Может быть, оно последнее перед моим взрослением… Миссис Линд говорит, если я буду и дальше расти так, как сейчас, то мне придётся носить более длинные юбки. Она говорит, я уже превратилась в сплошные ноги и глаза. А если у меня появятся длинные юбки, придётся им соответствовать и вести себя очень достойно. Боюсь, верить в фей будет не вполне прилично. Значит, этим летом я буду в них верить всем сердцем, и, надеюсь, у нас получатся очень весёлые каникулы. Руби Гиллис скоро празднует день рождения. Затем состоится пикник воскресной школы. А в следующем месяце будет миссионерский концерт. И ещё мистер Барри обещал свозить нас с Дианой как-нибудь вечером в гостиницу «Белые Пески», и мы там пообедаем. У них, знаете, вечером устраивают обеды. Джейн Эндрюс однажды была на одном обеде прошлым летом и говорила, что там всё ослепительно: и сияние электрических люстр, и цветы, и дамы в роскошных платьях. Джейн тогда впервые соприкоснулась с настоящей светской жизнью и говорит, что не забудет этого до самой смерти.
На другой день к Марилле наведалась миссис Линд, обеспокоенная её отсутствием на последнем собрании Общества помощи. Это отсутствие означало, что в Зелёных Мансардах что-то стряслось.
– В четверг у Мэттью прихватило сердце, – неохотно пояснила Марилла. – Я не хотела оставлять его одного. О да, сейчас уже всё в порядке. Но меня тревожит, что приступы у него стали случаться чаще, чем прежде. Доктор ему велел беречься и избегать волнений. Это, положим, довольно просто: Мэттью волнений не ищет и никогда не искал. Но ему также запрещена любая тяжёлая работа. С тем же успехом доктор мог бы запретить Мэттью дышать. Он не может без работы. Да что же ты в дом не заходишь, Рэйчел? На чай останешься?
– Ну, если ты так настаиваешь, – ответила миссис Линд, которая, в общем, и не собиралась поступить иначе.
Они уютно расположились в гостиной, пока Энни заваривала чай и пекла к нему горячие булочки – такие лёгкие, белые и воздушные, что их не могла раскритиковать даже миссис Линд.
– Должна отметить, Энни оказалась очень умной девочкой, – признала миссис Рэйчел, когда Марилла вышла её проводить до конца аллеи. – Она, вероятно, тебе очень помогает?
– Да, – кивнула Марилла. – Она стала очень уравновешенной и надёжной. Раньше я опасалась, что ей никогда не преодолеть легкомыслия, но теперь спокойно ей доверяю.
– Ни за что бы не подумала так в тот первый день, когда пришла на неё посмотреть три года назад. О, моё бедное сердце! Забуду ли я когда-нибудь эту истерику? Вернулась я от вас вечером и сказала Томасу: «Попомни мои слова, недалёк час, когда Марилла Катберт будет горько оплакивать свой глупый поступок!» Прямо так и сказала. Но я ошиблась и очень этому рада. Я не из тех, Марилла, кого не заставишь признать свою ошибку. Нет, это не про меня. Уж точно не про меня. Я ошибалась насчёт Энни, но это немудрено. Свет не видел такого странного, необычного ребёнка! Ну и как её можно было понять? Она совсем не поддавалась правилам для обычных детей. Но до чего же она изменилась и похорошела за эти три года! Очень красивая девушка, хотя не могу сказать, что мне нравятся такие бледные большеглазые девушки. Мне больше по вкусу яркость и цвет, как у Дианы Барри и Руби Гиллис. Руби Гиллис внешне и впрямь эффектна. Но когда она и Диана находятся рядом с Энни, то кажутся слишком банальными. В них всего чересчур – словно два крупных ярких пиона рядом с нежным июньским ирисом. Кстати, почему Энни называет ирисы нарциссами?