Глава 31. Где встретился ручей с рекой
Энни выпало действительно хорошее лето, и она от души наслаждалась им. Они с Дианой постоянно находились на воздухе, черпая все радости, которые только могли доставить им аллея Влюблённых, Пузырьки Дриады, Озеро Ив и остров Виктории. Марилла не возражала против «скитаний Энни». Доктор из Спенсервилля, тот самый, которого Мэттью привёз к Минни Мэй, когда у неё случился круп, в самом начале каникул встретил Энни, выходя из дома очередного пациента. Внимательно оглядев девочку, доктор поджал губы, покачал головой и позже отправил записку Марилле Катберт: «Держите свою рыжеволосую девочку на свежем воздухе и не позволяйте ей читать, пока шаг у неё не станет более пружинистым».
Послание это изрядно перепугало Мариллу, усмотревшую в совете врача едва ли не угрозу чахотки и ранней смерти, если он не будет своевременно выполнен. В результате Энни провела самое свободное и полное развлечений лето. Она гуляла, каталась на лодке, собирала ягоды, всласть предавалась мечтам и в наступивший сентябрь вошла полная воодушевления и жажды новых побед – походкой, которую несомненно одобрил бы доктор из Спенсервилля.
– Мне так хочется вовсю учиться! – сказала она, вынимая книги из сундука и с удовольствием разглядывая обложки. – О, мои милые друзья, как же радостно снова видеть честные ваши лица. Да, даже ваше лицо, мадам Геометрия. Я провела идеальные каникулы, Марилла, и теперь «исполнена бодрой радости пред ликом трудов своих, как атлет, участвующий в забеге». Это слова мистера Аллана из его воскресной проповеди. Разве проповеди мистера Аллана не великолепны? Миссис Линд говорит, они раз от разу становятся всё лучше, и мы опомниться не успеем, как его уведёт одна из городских церквей, а мы будем вынуждены опять воспитывать нового неопытного проповедника. Но, по-моему, совершенно бессмысленно раньше времени опасаться этого, правда, Марилла? Ведь сейчас мистер Аллан с нами, значит, будем получать от этого удовольствие. Если бы я была мужчиной, наверное, стала бы священником. Они могут оказывать благотворное влияние на людей, если придерживаются правильного богословия. Я полагаю, очень волнительно читать великолепные проповеди и воспламенять сердца слушателей. Почему женщины не могут быть священниками, Марилла? Я спросила у миссис Линд, а она ответила, что шокирована моим вопросом. А потом сказала, что в Соединённых Штатах, возможно, есть женщины-священники, она почти уверена в этом, но мы в Канаде до такого ещё, слава богу, не дошли, и она надеется, никогда не дойдём. Не понимаю, почему миссис Линд против? Когда нужно устроить какое-нибудь празднование или церковное чаепитие или собрать пожертвования, женщины принимают активное участие. Уверена: миссис Линд может прочесть молитву не хуже, чем директор воскресной школы мистер Белл. И проповедовать, не сомневаюсь, тоже смогла бы, если бы немного потренировалась.
– Да уж, она бы смогла, – довольно ехидно подтвердила Марилла. – Она и так без конца проповедует. Ни у кого в Авонли нет ни малейшего шанса хоть что-нибудь сделать без пригляда Рэйчел.
– Я хочу вам сейчас кое-что сказать и узнать ваше мнение, Марилла, – выпалила Энни в порыве откровенности. – Меня очень тревожит это, особенно если я об этом думаю во второй половине воскресенья. Мне действительно хочется стать хорошей. И больше всего мне этого хочется, когда я с вами, или с мисс Стейси, или с миссис Аллан. Чтобы все мои поступки вам нравились и были приятны. Но с миссис Линд у меня это никогда не получится. Рядом с ней я вечно себя ощущаю плохой. Меня неудержимо тянет делать всё совершенно не так, как она советует. Как вы думаете, почему? Из-за того, что я неисправимая грешница, закосневшая в своих заблуждениях?
Марилла, задумавшись на мгновение, рассмеялась.
– Если и так, то мы с тобой два сапога пара, Энни. Рэйчел и на меня частенько действует подобным образом. Мне кажется, она гораздо лучше оказывала бы благое влияние, как ты это называешь, если бы не навязывала всем свои правила. Жаль, нет такой заповеди, которая бы запрещала пилить людей. Впрочем, зря я так говорю, наверное. Рэйчел – истинная христианка, и намерения у неё самые лучшие. В Авонли не найдёшь добрее души. И от работы она никогда не отлынивает.
– Ой, как я рада, что вы чувствуете то же самое! – с явным облегчением от её слов вздохнула Энни. – Теперь у меня душа спокойна, и больше по этому поводу волноваться не стану. Но, боюсь, скоро меня начнёт волновать что-нибудь другое. Постоянно появляются новые вопросы, которые озадачивают. Только в одном разберёшься, а на подходе уже другой. Столько всего необходимо обдумать и понять, когда взрослеешь. Всё время по разным поводам думаю: правильно что-то или нет. Взросление – это очень серьёзно, правда, Марилла? Но с такими друзьями, как вы, и Мэттью, и миссис Аллан, и мисс Стейси, легко можно вырасти стоящим человеком, и если из меня его не получится, то целиком и полностью по моей вине. На мне сейчас, я думаю, лежит большая ответственность. Человеку ведь дан всего один шанс правильно повзрослеть. Вот, предположим, я повзрослею неправильно, и обратно уже не вернуться, чтобы начать всё сначала. Я за лето выросла на два дюйма, Марилла. Мистер Гиллис измерил меня на вечеринке у Руби. Как хорошо, что вы сшили мне новые платья подлиннее. Я так рада, Марилла! Особенно тёмно-зелёному платью. И замечательно, что вы к нему добавили воланы. Разумеется, я понимаю: необходимости в них совершенно не было, но они так модны нынешней осенью. У Джози Пай на всех платьях воланы. И мне от своих так уютно… По-моему, они мне помогут лучше учиться.
– Ну что ж, видно, оно того стоило, – признала Марилла.
Мисс Стейси, оставшаяся в авонлийской школе, обнаружила у своих подопечных огромную жажду работать. Особенно это касалось подготовительного класса. Они, словно воины древних времён, всё туже препоясывали чресла[37] по мере того, как учебный год подходил к концу. В предвкушении решающего боя под названием «поступление» души у всех уходили в пятки. Что, если на вступительных экзаменах их ждёт провал?..
Мысль эта терзала Энни всю зиму, постоянно, даже в воскресные дни, и полностью вытесняла из её головы размышления на теологические или нравственные темы. Да и ночь не приносила ей желанного покоя, потому что Энни то и дело снились списки поступивших, во главе которых красовалось имя Гилберта Блайта, а её имя отсутствовало.
Тем не менее занятия проходили весело, зима пролетала чередой счастливых дней, а соперничество в классе приобретало всё бо́льшую остроту и увлекательность. Сколько же неведомых миров открывалось Энни, сколько новых мыслей и устремлений её посещало! Сколько новых знаний она жадно впитывала, глядя нетерпеливым взором в будущее! «Холм за холмом возникал впереди, Альпы вставали за Альпами»[38].
Мисс Стейси, тактичная, остроумная, обладающая достаточной широтой взглядов, пробудила в учениках жажду думать, осмысливать, исследовать и даже совершать собственные небольшие открытия. Она поощряла в своих подопечных стремление искать собственные пути, а не идти старыми, давно проторёнными тропами. Это изрядно шокировало и миссис Линд, и школьных попечителей, с большим сомнением воспринимавших любой выход за рамки устоявшихся правил.
Свободное время Энни теперь проводила гораздо разнообразнее, чем прежде. Памятуя о рекомендации доктора из Спенсервилля, Марилла сняла запрет на длительные прогулки, и Энни посещала Клуб декламаций, устроивший в этот зимний сезон сразу несколько концертов, ходила на вечеринки и наслаждалась катанием на санях и коньках.
Она росла так быстро, что Марилла, однажды встав с ней рядом, неожиданно для себя увидела: девочка уже выше её.
– Как же ты вытянулась, Энни! – воскликнула она, едва веря своим глазам.
Неожиданно Марилла почувствовала горечь утраты: с каждой парой дюймов роста уходил в прошлое тот странный ребёнок, которого она научилась любить, а на его месте оказалась высокая пятнадцатилетняя девушка с серьёзным задумчивым взглядом и гордо поднятой головой. Эту девушку Марилла любила столь же сильно, как прежнюю Энни, но теперь к любви примешивалось смутное ощущение потери. И когда Энни вечером ушла с Дианой на молитвенное собрание, Марилле, оставшейся в зимних сумерках кухни, стало так одиноко, что она поддалась слабости и расплакалась.
За этим занятием её застиг Мэттью. Войдя с улицы, он замер, не выпуская из рук зажжённого фонаря. Марилла при виде его недоумённо-испуганного лица рассмеялась сквозь слёзы.
– Это из-за Энни. Она так выросла… Следующей зимой, вероятно, уедет от нас. Мне будет очень не хватать её.
– Она сможет часто приезжать домой, – утешил её Мэттью. Для него Энни навсегда осталась той маленькой энергичной девочкой, которую он вёз июньским вечером четыре года назад домой со станции Брайт-Ривер. – К тому времени, Марилла, ветку железной дороги дотянут до Кармоди.
– Но это не то же самое, как сейчас, когда она здесь всё время, – всё ещё всхлипывая, ответила Марилла. – Хотя… Разве мужчина это поймёт?
Энни изменилась и внутренне. Она стала гораздо молчаливее, хотя, возможно, мечтала и воображала себе столько же, сколько и раньше.
– Ты теперь вдвое меньше болтаешь, Энни, – отметила как-то Марилла. – И пышными словами почти не пользуешься. Что случилось?
Энни зарделась, тихонько хихикнула, поглядела в окно на плющ, который уже ответил теплу весеннего солнца крупными красными почками, и, задумчиво придавив подбородок указательным пальцем, сказала:
– Да как-то не хочется много говорить. Гораздо приятнее думать о красивом и милом и потом сохранять эти мысли в душе, как сокровища. Не хочу больше, чтобы надо мной смеялись или мне удивлялись. И пышные выражения мне теперь ни к чему. Я теперь достаточно взрослая и вроде бы имею полное право так говорить, но мне жаль тратить на них время. Да и не так они хороши, как мне раньше казалось. А мисс Стейси говорит, что простые слова куда выразительнее и лучше. И просит нас писать сочинения чистым, простым языком. Мне это сначала так трудно давалось! Я же привыкла нагромождать красивые слова одно на другое – все, какие только приходили в голову, а приходило их очень много, бесконечно много… Но теперь я научилась обходиться без них и вижу сама: так гораздо лучше.