Диана, зная, что бесполезно спрашивать, как дела у Гилберта Блайта, просто сказала:
– Да не беспокойся. Пройдёшь ты.
– Предпочла бы вообще не сдать и не пройти, чем оказаться в конце списка! – воскликнула Энни, подразумевая (и Диана вполне это поняла), что успех для неё будет неполным и даже горьким, если ей не удалось обогнать Гилберта Блайта.
Ради этой цели она напрягала на экзаменах каждый свой нерв – и именно то же самое творилось с Гилбертом. В городе они встречались не меньше дюжины раз, но проходили мимо, как незнакомцы, и с каждой новой встречей Энни всё выше вскидывала голову, при этом всё сильней сожалея в душе, что отвергла предложенную Гилбертом дружбу, и всё решительнее стремилась превзойти его на экзаменах.
Она знала: всё младшее поколение жителей Авонли крайне заинтриговано вопросом, кто из них окажется первым. Ей даже было известно, что Джимми Гловер и Нед Райт делали ставки на победителя, а Джози Пай всем твердила: «Да без сомнения, Гилберт – первый». Энни до дрожи страшилась такого исхода. Он принёс бы ей невыносимое унижение. Но у неё была и другая причина страстно жаждать победы. Она хотела всех превзойти ради Мэттью и Мариллы. Особенно ради Мэттью, который перед её отъездом сказал: «Убеждён, ты заткнёшь за пояс весь остров». Сама Энни не представляла себе этого даже в самых смелых мечтах, но отчаянно стремилась попасть в первый десяток списка, предвкушая, как засияют от гордости карие глаза Мэттью, если она этого добьётся. Это стало бы для неё высшей наградой за тяжкие труды и терпеливую борьбу с лишёнными простора для воображения уравнениями и спряжениями.
На исходе двухнедельного срока Энни тоже начала «осаждать» почтовое отделение. Компанию ей составляли сходящие с ума Джейн, Руби и Джози. Когда они открывали свежие номера шарлоттаунских газет, руки у них тряслись, а внутри всё стыло от леденящего холода так же, как во время экзаменов. Но списка, однако, всё не было. Чарли и Гилберт тоже наведывались на почту, а Муди Сперджон старательно обходил её стороной.
– Не хватает у меня мужества пойти и хладнокровно посмотреть в газету, – признался он Энни. – Лучше пусть кто-нибудь неожиданно ко мне явится и сообщит, прошёл я или нет.
Когда двухнедельный срок миновал, а список так и не появился, Энни почувствовала, что силы её на исходе. Аппетит у неё пропал, и ничто из происходящего в Авонли вовсе её не тревожило. Миссис Линд была совершенно не удивлена ситуацией с поступавшими. «Чего ещё можно ожидать, когда вопросами образования занимается консерватор?» – заявила она. Мэттью заметил бледность и апатию Энни, а увидев однажды, как она угрюмо и вяло плетётся с почты домой, всерьёз подумал, что, наверное, на следующих выборах проголосует за либералов.
Но наконец наступил вечер, когда новости всё же пришли. Энни сидела в своей мансарде у отворённого окна. Лицо её овевал ветерок, напоённый ароматом цветов из сада. Шёпот канадских тополей ласкал её слух, отвлекая от мирских забот и мучительных волнений. Сумерки, окрашенные на западе розовым светом заката, таили в себе упоительное очарование.
Замечтавшаяся Энни уже пыталась вообразить, как выглядит Дух Заката, когда вдруг увидела Диану, которая мчалась вниз мимо елей, по бревенчатому мосту, вверх по холму, и в руках у неё трепыхалась… газета!
Энни, мигом сообразив, с чем к ней бежит подруга, вскочила на ноги. Список опубликован! Голова у неё кружилась, сердце колотилось до боли. Не в силах сделать ни шага, она ждала, и ей казалось, что прошло не меньше часа, пока Диана, пробежав по холму, ворвалась, даже не постучавшись, в восточную мансарду.
– Ты прошла! – закричала она. – Прошла самой первой! Ты и Гилберт! Оба! У вас ничья, но твоё имя стоит самым первым! Я так горжусь!
Диана швырнула газету на стол, а сама рухнула на кровать, шумно дыша и не в состоянии произнести что-либо ещё.
Энни, пытаясь зажечь трясущимися руками лампу, рассыпала спички, с дюжину их сломала и, наконец осветив комнату, схватила газету. Всё верно. Она прошла. Её имя во главе списка из двухсот человек.
Ради такого стоило жить.
– Ты потрясающе справилась, Энни, – пропыхтела Диана, наконец обретя силы сесть и что-то произнести.
Энни, застывшая в потрясении, ничего не ответила.
– Отец привёз эту газету десять минут назад из Брайт-Ривер, – продолжала Диана. – Ты же знаешь, её туда доставляют дневным поездом, а к нам на почту она попадёт только завтра вечером. Я, как увидела список, понеслась к тебе. Вы все прошли. Все до одного. И Муди Сперджон тоже, но из-за истории он принят условно. Джейн и Руби в середине списка, вместе с Чарли. А вот Джози едва проскочила. У неё всего на три балла больше, чем проходной минимум. Но увидишь, она станет воображать так, будто прошла самой первой. Ох, как же обрадует ваш успех мисс Стейси! Энни, а каково это – видеть своё имя во главе такого списка? Случись такое со мной, я, наверное, помешалась бы от радости. Да я и из-за тебя уже почти помешалась, честно говоря. А ты стоишь, спокойная и невозмутимая, будто весенний вечер.
– Нет, я ослеплена изнутри, – ответила Энни. – Хочется сказать сто тысяч слов, но они не приходят. Мне ведь даже не снилось такое. Хотя нет… Один раз я всё же позволила себе подумать на миг: «А что, если я стану первой?» Но мне это сразу же показалось ужасно тщеславным и самонадеянным. А теперь, извини, Диана, но мне нужно прямо сейчас сбегать на поле и рассказать Мэттью. Остальные пусть подождут немного. Потом, конечно, и к ним тоже сбегаем.
Они помчались вниз, на поле за сараем, где Мэттью сворачивал в рулоны скошенное сено. Там же, возле ограды, беседуя с Мариллой, стояла миссис Линд.
– О Мэттью! Я прошла! Первой! Вернее, одной из двух первых! Я не тщеславна, а благодарна!
– Ну я же так прямо и говорил, Энни, что ты всех их за пояс заткнёшь, – глядя на список, откликнулся Мэттью.
– Должна сказать, ты неплохо справилась, Энни, – подхватила Марилла, пытаясь сдержанностью похвалы скрыть огромную гордость успехом своей воспитанницы от критического взгляда миссис Линд.
Но миссис Линд оказалась далека от критики.
– Я полагаю, она хорошо себя проявила, и скажу с полной определённостью: ты, Энни, честь и гордость для своих друзей! – воскликнула эта добрая женщина.
Вечер завершился для Энни в доме священника, где они очень серьёзно и откровенно поговорили с миссис Аллан. Затем она возвратилась домой, перед сном встала на колени возле окна своей мансарды и от всего сердца вознесла молитву, благодаря Бога за прошлое и смиренно прося о будущем. И когда голова её коснулась белоснежной подушки, к ней один за другим стали приходить сны, такие яркие и прекрасные, какие снятся только в счастливом девичестве.
Глава 33. Концерт в гостинице
– Непременно надень своё белое платье из органди[39], – настаивала Диана.
Они с Энни сидели в восточной мансарде. Был вечер. Сад Зелёных Мансард окутали сумерки – прекрасные жёлто-зелёные сумерки с чистым до прозрачной синевы небом. Огромная круглая луна сияла на нём, и Призрачный лес в её серебряном свете казался отполированным. В воздухе слышались чарующие звуки погожего летнего вечера: далёкие голоса, смех, сонное щебетание птиц, шелест ветерка в листве.
Подруги опустили штору, и комнату наполнил яркий свет лампы. Здесь совершался сложный, требующий особого внимания процесс наведения красоты.
Небольшая комната в восточной мансарде выглядела теперь иначе, чем четыре года назад, когда Энни, впервые оказавшуюся здесь, пробрал холодок от неуюта и пустоты. Но с молчаливого согласия Мариллы всё постепенно изменилось, и ныне обитель Энни стала тем уютным, изящным и милым местечком, о котором может только мечтать юная девушка.
Конечно, здесь не было ни бархатного ковра с крупными розами, ни шифоновых розовых штор, о которых когда-то мечтала Энни, – не было просто потому, что они со временем перестали быть предметом её вожделений. На полу лежал красивый коврик, на окне чуть колебались под дуновением ветерка лёгкие занавески из светло-зелёного муслина. Гобелены из золотой и серебряной парчи также отсутствовали. На стенах, оклеенных обоями с орнаментом из яблоневых цветов, висело несколько хороших картин – подарок миссис Аллан. На почётном месте стояла фотография мисс Стейси, перед которой благодарная Энни ставила на маленькой полочке цветы. Сейчас там красовалась белая лилия, источая лёгкий и нежный, словно далёкое сладостное воспоминание, запах.
Далёкой детской мечтой осталась и мебель из красного дерева. В комнате стояли белый шкаф, заполненный книгами, плетёное кресло-качалка с подушками, туалетный столик, украшенный оборками из белого муслина, и белая кровать. Из комнаты для гостей сюда перекочевало зеркало в причудливой золочёной раме, увенчанной гроздьями винограда и пухлыми розовощёкими купидонами.
Энни одевалась к концерту в гостинице «Белые Пески», который устраивали постояльцы для сбора средств на нужды шарлоттаунского госпиталя. Среди выступающих были местные таланты со всей округи. Берту Сампсон и Перл Клей из хора баптистской церкви Уайт-Сендс попросили спеть дуэтом. Милтон Кларк из Ньюбриджа должен был исполнить соло на скрипке. Уинни Аделла Блэр из Кармоди собиралась спеть шотландскую балладу, а Лауру Спенсер из Сперсервилля и Энни Ширли из Авонли пригласили выступить с декламацией.
Как сказала однажды сама Энни, это была «эпоха в её жизни», и она упивалась восхитительной суетой, предшествовавшей концерту. Мэттью невероятно гордился честью, оказанной его Энни, да и Марилла недалеко от него ушла. Впрочем, она скорей согласилась бы умереть, чем выказать свои истинные чувства, и ограничилась замечанием, что неприлично молодым людям собираться в гостинице без присмотра старших.
Энни с Дианой отправились в гостиницу вместе с Джейн Эндрюс и её братом Билли во вместительном четырёхместном экипаже Эндрюсов. На концерт ехали из Авонли и другие юноши и девушки. Собирались зрители из города. После концерта собравшихся ждал торжественный ужин.