Страх и нервозность прошли. Она начала читать чистым, свободно льющимся, звучным голосом, который легко заполнил зал, доходя до последних рядов. Ни разу она не сбилась, ни разу не изменила задуманных интонаций и декламировала так свободно, страстно и выразительно, как никогда прежде.
Взрыв долгих аплодисментов был ей наградой. Раскрасневшись от смущения и удовольствия, она вернулась за сцену. Кто-то энергично пожал ей руку. Энни подняла глаза. Руку её продолжала трясти полная важная леди в очках и розовом платье.
– Дорогая моя, ты великолепно справились, – пропыхтела она. – Я плакала, как ребёнок. Действительно плакала. Слышишь? Тебя вызывают на бис. Обязательно выйди.
– Ой, боюсь, я не смогу, – очень серьёзно ответила Энни. – Но я должна. Иначе Мэттью будет разочарован. Он говорил, что меня обязательно вызовут на бис.
– Вот и не разочаровывай Мэттью, – засмеялась розовая леди.
И Энни снова вышла на сцену. Улыбающаяся, разрумянившаяся, с сияющими глазами, она прочитала ещё несколько своих любимых стихотворений, снискала ещё больший успех и ушла под оглушительные аплодисменты.
Остаток вечера стал её подлинным триумфом. Когда концерт завершился, толстая розовая леди, оказавшаяся женой американского миллионера, взяла Энни под своё крыло. Она представляла её всем своим знакомым, и все они были очень любезны. Профессиональная чтица мисс Эванс сообщила Энни, что у неё замечательный голос и она «прекрасно интерпретирует» выбранные для чтения тексты. И даже белокружевная девушка не поскупилась на томный комплимент.
Торжественный ужин был устроен в большом, роскошно убранном обеденном зале. Диана и Джейн как приехавшие вместе с Энни тоже были приглашены. А Билли, придя в ужас от подобной чести, предпочёл загодя удрать к экипажу и лошадям, где и дождался весело выбежавших из гостиницы девочек.
– О, как хорошо, – тихо проговорила Энни, глядя на чистое небо и на луну, повисшую вдалеке над тёмными елями.
Ночь была прекрасная, тихая. Издалека доносилось гулкое бормотание моря, и тёмные скалы чернели вдали, будто мрачные великаны на вечной страже зачарованных берегов.
– Разве не прекрасно мы провели время? – сказала Джейн, когда они тронулись в путь. – Вот бы стать богатой американкой, проводить лето в гостинице, носить драгоценности, платья с глубокими вырезами и каждый божий день есть мороженое и салат с курицей. Уверена, это куда веселее, чем быть школьной учительницей. Ты читала просто великолепно, Энни, хотя мне сначала показалось, что у тебя ничего не получится. Но потом ты выступила гораздо лучше, чем даже мисс Эванс.
– Не говори так, Джейн, – осадила её Энни. – Глупо нас сравнивать. Мисс Эванс профессионал, а я всего-навсего школьница, немного научившаяся декламировать. Мне, конечно, приятно, что вам понравилось, но мисс Эванс была в тысячу раз лучше.
– А я хочу передать тебе комплимент, Энни, – весело глянула на неё Диана. – Вернее, мне кажется, что это был комплимент, потому что он именно так и прозвучал. Ну, хотя бы отчасти это точно был комплимент. Я имею в виду американца, который сидел прямо за нами с Джейн. Очень красивый и романтичный мужчина с угольно-чёрными волосами и глазами. Джози Пай говорит, что он выдающийся художник и что бостонская кузина её матери замужем за человеком, который учился вместе с ним в школе. И мы слышали – скажи, Джейн, – как он спросил: «Кто эта девушка с такими роскошными тициановскими волосами? Я хотел бы написать её портрет». Вот так, Энни. А что такое тициановские волосы?
– Да просто-напросто рыжие, – засмеялась Энни. – Тициан – очень известный художник, который любил писать женщин с рыжими волосами.
– А вы видели бриллианты на всех этих леди? – никак не могла успокоиться Джейн. – Они ослепительны. Разве вам не хотелось бы стать богатыми, девочки?
– Мы богаты, – убеждённо отозвалась Энни. – У каждой из нас на счету по шестнадцать прожитых лет. И мы счастливы больше любой королевы, потому что, кто больше, кто меньше, обладаем воображением. Взгляните на эти деревья, на море, девочки, на эти тени и лунное серебро… За ними словно встаёт что-то ещё, незримое и прекрасное. Разве, имея миллион долларов, мы станем острей ощущать красоту? Неужели вам хотелось бы превратиться в таких леди, пусть даже с миллионами долларов и бриллиантовыми ожерельями? Хотелось бы стать такими, как кружевная девушка, и жить с кислым и презрительным видом, будто сделали миру одолжение, родившсь на свет? Или та розовая леди… Она милая и добрая, но до того толстая и коротенькая, что у неё вообще нет никакой фигуры. Или даже мисс Эванс. Вы видели её грустный взгляд? Нужно быть очень несчастной, чтобы в глазах появилась такая грусть. Ты же знаешь, Джейн Эндрюс, что не захотела бы.
– Я не знаю наверняка, – с сомнением в голосе произнесла Джейн. – Думаю, бриллианты могут сильно утешить человека.
– Ну а я никем не согласна быть кроме самой себя, даже если всю жизнь буду лишена бриллиантов, – твёрдо проговорила Энни. – Я Энни Ширли из Зелёных Мансард, Энни Ширли с ниткой жемчуга. И меня это абсолютно устраивает. Потому что Мэттью вместе с этими бусами подарил мне столько любви, сколько не приобретёшь за все драгоценности мадам Розовое платье.
Глава 34. Начало учёбы
Следующие недели прошли для обитателей Зелёных Мансард в суматохе. Перед отъездом на учёбу Энни было необходимо многое уладить и обсудить, да и сшить потребовалось немало.
О том, чтобы гардероб Энни был красивым и разнообразным, позаботился Мэттью. Впервые в жизни Марилла ни разу не возразила против его покупок и предложений. Более того, однажды вечером она сама поднялась в мансарду, держа в руках нечто, напоминающее бледно-зелёное облако.
– Энни, это ткань для красивого лёгкого платья. Полагаю, оно тебе не особенно нужно, платьев у тебя много, но я подумала, что, возможно, ты захочешь принарядиться, если будешь приглашена на вечеринку или какое-либо торжество. Джейн, Руби и Джози называют это «вечерними платьями», они у них есть, и тебе не следует отставать. Словом, на прошлой неделе я попросила миссис Аллан помочь мне с выбором ткани в городе, а после мы с ней обратились к Эмили Гиллис. Вкус у неё хороший, кроит она как никто. Она и сошьёт тебе платье.
– Ох, Марилла, спасибо! Это прекрасно! – воскликнула Энни. – По-моему, вы ко мне чересчур добры, и мне с каждым днём становится всё трудней вас покинуть.
Зелёное платье вышло ровно с таким количеством сборок, оборок и складок, какое только мог допустить хороший вкус Эмили Гиллис. Однажды вечером Энни надела его специально для Мэттью и Мариллы и прочла им «Клятву девы». Марилла, глядя на вдохновенное её лицо и следя за изящной жестикуляцией, мысленно возвратилась к другому вечеру, когда впервые увидела странного испуганного ребёнка в нелепейшем платье жёлто-коричневого цвета и со слезами на глазах. От этого воспоминания на глазах у самой Мариллы выступили слёзы.
– Да, моё чтение всегда вызывает у людей слёзы, – весело проговорила Энни и, наклонившись, легонько поцеловала Мариллу в щёку. – Я считаю это успехом.
– Но я плачу не из-за твоего чтения, Энни, – возразила Марилла, даже мысли не допускавшая, что способна до такой степени растрогаться от «всякой поэтической ерунды». – Просто невольно вспомнила, какой маленькой девочкой ты была, и вдруг стало жаль, что ты ей не осталась, несмотря на все твои тогдашние странности. А теперь ты уезжаешь, такая высокая, стройная, стильная… Такая другая в этом платье. Как будто ты вовсе и не из Авонли… И как подумаю об этом, мне становится одиноко.
– Марилла! – Энни вмиг опустилась перед ней на колени, обхватила ладонями её морщинистое лицо и, с нежностью глядя в глаза, продолжила: – На самом деле я совершенно не изменилась. Просто я как дерево, за которым ухаживают и подрезают ветви, чтобы оно росло правильно и красиво. Настоящая я – здесь. Та же самая. И навечно, куда бы ни пришлось уехать и как ни измениться внешне, в душе буду вашей маленькой Энни, которая всё больше любит вас, и Мэттью, и дорогие Зелёные Мансарды с каждым новым днём своей жизни.
Энни прижалась юной свежей щекой к морщинистой щеке Мариллы и погладила по плечу Мэттью. Марилла многое отдала бы, чтобы обрести способность своей воспитанницы облекать чувства в слова, потому что ей хотелось сказать очень многое. Но чего не дано, того не дано. И Марилла просто прижала к себе и крепко обняла свою дорогую девочку, мечтая никогда не отпускать.
Мэттью, скрывая повлажневшие глаза, заторопился на улицу под чистую синеву летнего звёздного неба, прошёл по двору до калитки и тополей и там тихо пробормотал с гордостью:
– Я прямо думаю, она нисколько у нас не избаловалась. И то, что я временами в её воспитание вмешивался, дурного не принесло. Она умная, хорошая и любящая. Вот что у неё главней всего остального. Она – наше с Мариллой благословение. Ничего не случалось на свете лучше той ошибки, которую допустила миссис Спенсер. Да и не случай это был, я уверен, а самый настоящий перст Господень. Сам Всевышний послал её нам. Вот именно так, по-моему.
И вот наступил день отъезда. Ясным сентябрьским утром, после моря слёз, пролитых при расставании с Дианой, и сдержанного, бесслёзного прощания с Мариллой, Энни отправилась с Мэттью в Шарлоттаун. Но Диана, едва коляска с сердечной подругой скрылась из вида, вытерла слёзы и отправилась со своими кузенами из Кармоди на пляжный пикник в Уайт-Сендс, где от души развлеклась, а Марилла яростно набросилась на совершенно ненужную работу, борясь с горчайшей душевной болью – болью, которая жжёт, гложет, и никакими слезами её не смыть.
Улёгшись в постель, Марилла с острой тоской ощутила безжизненную тишину маленькой комнаты в противоположном конце коридора, за дверью которой уже не слышалось дыхание юной жизни. Тогда и она уткнулась в подушку, зарыдав с такой силой, что сама ужаснулась, когда немного пришла в себя. Ибо не подобало так тосковать по земному смертному существу.