Энни, как и все поступившие из Авонли, добралась до места достаточно рано, чтобы успеть к началу занятий. Первый учебный день прошёл в приятной, волнующей суете распределения по классам и знакомства с преподавателями и студентами. По совету мисс Стейси Энни решила начать обучение сразу на втором курсе. Гилберт Блайт поступил точно так же. Это давало возможность уже через год, а не через два получить лицензию учителя первой категории – но для достижения успеха надо было и усилий приложить в два раза больше. Джейн, Руби, Джози, Чарли и Муди Сперджон, не столь амбициозные, предпочли получать лицензию второй категории.
В классе среди пятидесяти незнакомых студентов Энни почувствовала себя неуютно. Вернее, один темноволосый молодой человек, сидевший далеко от неё, был ей знаком, но это знакомство вряд ли могло спасти её от одиночества. И всё же, отметила про себя Энни, то, что они с Гилбертом Блайтом вновь оказались в одном классе, можно считать удачей. Значит, их соперничество будет продолжаться.
«Теперь я обязана справиться, – думала она. – Похоже, он настроен на победу и намерен окончить академию с медалью. Кстати, я раньше не замечала: у него очень симпатичный подбородок. Энергичный и волевой. Жаль, что Джейн и Руби не захотели получить лицензию первой категории. С ними мне было бы веселее. Хотя, наверное, когда познакомлюсь со всеми, то не буду чувствовать себя как кошка на чужом чердаке. Интересно, с кем из девушек удастся подружиться? Конечно, я обещала Диане, что ни одна девочка в академии не станет для меня так же важна, как она. Диана – моя сердечная подруга, но могут же у меня быть и несердечные. Например, вон та кареглазая девочка в алой блузке, яркая и румяная. Или та бледная, белокурая, которая смотрит в окно. У неё прекрасные волосы, и, по-моему, она любит мечтать. Хорошо бы познакомиться с обеими. Можно было бы гулять вместе, обняв друг друга за талию, придумывать друг другу забавные прозвища… А вдруг они вовсе не хотят знакомиться? Ох, как одиноко».
Вечером, когда Энни оказалась в своей новой комнате, одиночество пронзило её с новой силой. Девочки из Авонли жили в городе, у приютивших их родственников. Мисс Джозефина Барри пригласила Энни к себе, но от «Буков» до академии было очень далеко, и мисс Барри нашла пансион, заверив Мэттью и Мариллу, что это наилучший вариант.
– Хозяйка – обедневшая благородная леди, вдова британского офицера, – объяснила она. – Она очень придирчиво выбирает постояльцев, и неподходящей компании для Энни можно не опасаться. Еда хорошая, улица тихая, а до академии совсем близко.
Всё именно так и было, но нисколько не помогало Энни унять тоску по дому. Комнатка, оклеенная тусклыми обоями, без единой картины на стене, с узкой железной кроватью и пустым книжным шкафом, нагоняла на неё уныние. С комком в горле она вспомнила свою милую восточную мансарду, где всё было так созвучно её душе: и аромат душистого горошка из сада, и луна, повисшая над тёмными елями, и журчание ручья у подножия холма, и свет в окне Дианиной комнаты… Здесь всего этого не было. За окном были скучная улица, чужие люди и небо, перечёркнутое проводами. Энни с трудом удерживала подступившие к глазам слёзы.
«Я не буду плакать. Это глупо и признак слабости. Ну вот, с носа уже скатилась слеза… И ещё одна… Надо срочно подумать о чём-нибудь смешном, но… Всё смешное связано с Авонли. Ох, ещё хуже стало. Четвёртая, пятая слеза… В следующую пятницу поеду домой, только до неё, кажется, целых сто лет. Мэттью, наверное, уже подъезжает к дому. Марилла стоит у ворот, ждёт, когда он появится на аллее. Шестая, седьмая, восьмая… Бесполезно считать. Слёзы катятся одна за другой. Не могу не плакать. Я не хочу не плакать. Лучше уж выплакаться сразу».
И поток слёз непременно пролился бы, не приди в этот момент Джози Пай. Знакомое лицо так обрадовало Энни, что она забыла, насколько ей несимпатична Джози. Сейчас это не имело значения – перед Энни возникла частичка авонлийской жизни. И она воскликнула совершенно искренне:
– Я так рада, что ты зашла!
– Ты плакала! – с фальшивым сочувствием заметила Джози. – Тоскуешь по дому, да? До чего же некоторые дают волю своим чувствам. Я, кстати, вовсе не собираюсь убиваться по Авонли. Здесь, в городе, так весело – никакого сравнения с авонлийским захолустьем. Удивляюсь, как я вообще смогла там так долго прозябать. Не реви, Энни. Тебе это очень не идёт. Глаза и нос покраснеют, и ты вся целиком будешь казаться красной. Как шикарно я сегодня провела время в академии! Наш преподаватель французского – душка. А какие у него усы!.. Кстати, у тебя найдётся чем перекусить? Умираю от голода. Марилла наверняка уложила тебе с собой пирожков, поэтому я и зашла, хотя Фрэнк Стокли звал меня в парк, прогуляться и послушать оркестр. Мы с ним живём в одном пансионе. Фрэнк классный. Кстати, он сегодня тебя заметил и спросил меня: «Кто эта рыжая девушка?» Ну, я ему объяснила, что ты сирота, которую Катберты взяли на воспитание, а больше мне и сказать было нечего.
Энни уже размышляла, не лучше ли провести время в слезах и тоске по дому, чем в обществе Джози Пай, когда появились Джейн и Руби. На груди у обеих красовались фиолетово-алые ленточки – цветов академии. И поскольку Джози с Джейн «не разговаривала», то замолчала, став относительно выносимой.
– Ох, – заговорила Джейн. – Кажется, с утра я прожила уже несколько недель. Мне бы нужно сидеть дома и зубрить Вергилия. Этот противный старикан-профессор задал нам выучить к завтрашнему дню двадцать строк из него. Но я совершенно не в силах сосредоточиться. О Энни! Это следы слёз? Если ты действительно плакала, признайся. Восстанови моё самоуважение. Я сама рыдала, пока не пришла Руби, и мне было бы приятно оказаться не единственной глупышкой. О, пирог! Дашь крохотный кусочек? Спасибо. У него настоящий вкус Авонли.
Руби, заметив на столе у Энни ежегодник академии, полюбопытствовала, не собирается ли подруга вступить в борьбу за золотую медаль. Та, покраснев, подтвердила её догадку.
– О, я вспомнила! – вмешалась Джози Пай. – Академия всё же получит одну из стипендий Эйвери. Это выяснилось сегодня. Вы, конечно, об этом знать не можете, а мне рассказал Фрэнк Стокли. Его дядя входит в Совет управляющих. В академии об этом сообщат только завтра.
Стипендия Эйвери! Сердце у Энни забилось. Горизонты её честолюбивых устремлений расширились как волшебству. До сих пор она думала, что наивысшим успехом для неё будет выпуск с лицензией учителя первой категории и, возможно, ещё с медалью. Но если она получит стипендию Эйвери, то сможет пройти курс искусств в университете Редмонда и получить степень бакалавра… Прежде чем умолкла Джози, Энни успела увидеть себя в мантии и плоской четырёхугольной шапочке.
Эйвери, богатый промышленник из Нью-Брансуика, завещал значительную часть своего огромного капитала для присуждения стипендий тем выпускникам школ и академий приморских провинций, которые показали лучшие результаты в изучении английского языка и английской литературы. Стипендиат получал тысячу долларов, покрывающих четыре года обучения в Редмондском университете. После некоторых споров стипендию Эйвери выделили и для академии в Шарлоттауне.
Неудивительно, что Энни отправилась спать с пылающими щеками. «Если стипендию Эйвери присуждают за заметные успехи, я её выиграю, – твёрдо решила она. – Мне для этого хватит и упорства, и трудолюбия. О, как же Мэттью будет гордиться, если я стану бакалавром! Как же это прекрасно – иметь высокие цели. И как я рада, что они у меня есть. Стоит достигнуть одной, как тут же появляется новая, ещё более высокая. Как же интересно становится жить!»
Глава 35. Зима в Академии
Тоска по дому у Энни постепенно прошла. В этом ей очень помогли поездки на выходные домой. Зима стояла мягкая. Поезда уже ходили по новой железнодорожной ветке до Кармоди. Там студентов встречали Диана и ещё несколько знакомых, а затем все дружной компанией отправлялись пешком в Авонли. Энни считала эти пятничные путешествия по холмам, за которыми отчётливо сияли огни родных мест, лучшим событием недели.
Гилберт Блайт неизменно шагал рядом с Руби Гиллис, неся её сумку. Руби в последнее время очень похорошела, считала себя совсем взрослой и стремилась выглядеть как настоящая молодая леди. Юбки у неё были максимальной длины, какую разрешала ей мать, и волосы она укладывала в высокую причёску – правда, только в городе, а собираясь домой, по-прежнему заплетала косы. Большие синие глаза, яркий и свежий цвет лица, полноватая, но пропорциональная фигура, весёлый нрав, добродушие и умение от души наслаждаться жизнью привлекали к ней многих молодых людей.
– Я не думала, что такой тип девушек, как Руби, может нравиться Гилберту Блайту, – прошептала однажды Джейн на ухо Энни.
Та была с ней согласна, но даже ради стипендии Эйвери не стала бы обсуждать Гилберта Блайта. Однако она не раз думала, как неплохо было бы иметь такого друга, как Гилберт: шутить с ним, болтать, обмениваться впечатлениями от книг, занятий и делиться жизненными планами. У таких, как Гилберт, есть планы на жизнь, думала Энни, а с Руби Гиллис говорить на эти темы бесполезно.
К размышлениям Энни о Гилберте не примешивалось никаких нежных чувств. Мальчиков она воспринимала пока лишь как возможных или невозможных приятелей. И если бы у них с Гилбертом завязалась дружба, ей было бы безразлично, с кем ещё из девочек он дружит и кого из них провожает домой. Дружить Энни умела, подруг у неё было много, но она смутно чувствовала, что дружба с молодым человеком может оказаться полезной, расширить горизонты её суждений и представлений о жизни. Нет, она не облекала свои чувства в точные слова, но иногда думала: если бы однажды Гилберт проводил её со станции домой по осенним полям и заросшим папоротниками тропинкам, то они нашли бы множество тем для интересных и весёлых разговоров о мире вокруг, о своих мечтах и надеждах. Гилберт умный, у него свой, особый взгляд на вещи. Он полон жизни, хочет взять от неё как можно больше и привнести в неё сам всё, что только ему по силам. От разговоров с ним Руби Гиллис приходила в замешательство. Она как-то призналась Джейн Эндрюс, что половина его рассуждений до неё вообще не доходит. Ра