Рядом с ним я заметила полуголую дремалу, больную стригущим лишаем, накрытую плащом, который два дня назад подарила ей Лиана Месхол.
Который до этого принадлежал продавщице перочисток.
— Сестра! — окликнула она меня, когда я подошла к работному дому. Голос у нее был бодрым, но язык заплетался от алкоголя. — Сестра, хлебни с нами джину!
Отвечать не было смысла: сестра в черном никогда не разговаривала. Как и не было смысла хоть малейшим жестом отвергать их гостеприимство: дремалы хорошо меня знали. Я молча начала раздавать хлеб, и они брали его с радостью, но не тянулись к нему так отчаянно, как обычно.
— ...овдовела. Шила, покуда глаза подводить не начали, — бормотала несчастная в плаще: видимо, старик попросил ее рассказать о себе. Из-за «немоты» я не могла принять участие в разговоре, но слушала с огромным любопытством, конечно не подавая виду. — После того пробовала толкать юношам цветы у театра, да в дождь за букетиками никто не подходил. А я все равно стояла, кашлять начала, потом все по наклонной покатилось, из комнаты выгнали, и в первую же ночь в ночлежке какой-то черт бессердечный украл все монетки, какие у меня остались, и всю одежду: сапожки, платье, фартук... В общем, все, кроме сорочки, в которой я спала. Я всем плакалась, но без толку. И вот я брожу по улице, холодная, голодная, и работы не найти без платья-то приличного. Нет, — добавила она, когда старик предложил ей выпить еще глоток джина. — Еще чуток — и я двух шагов пройти не смогу, как упаду, а я и так часто падаю.
Действительно, я не раз замечала, как дрема- лы падали, когда пытались идти, а не ползти — настолько они были слабы.
— Боже упаси, чтоб мою малышку Лиану постигла такая судьба, — ответил седобородый.
Лиану?!
Я и так притворялась, что не слушаю, поэтому не выдала своего удивления. Может, слегка вздрогнула, но в ночи, озаряемой лишь светом огня, мерцающего в металлическом тазу, это вряд ли кто-то заметил.
К тому же потрепанный сгорбленный старик смотрел не на меня, а на дремалу в плаще.
— Моя внучка, — продолжил он. — Четырнадцать лет она уже мается на этой грешной земле, неделю или вроде того назад пошла продавать перочистки и другие мелочи...
Сердце у меня забилось быстрее.
— ...и плакала так горько, говорят, от своего несчастья...
У меня сдавило грудь.
— ...и мы о ней уж больше не слыхали.
Мне захотелось убежать.
Но я не должна была показывать свой страх и потому не ушла, а, наоборот, стала подходить ближе к незнакомцу.
Незнакомцу?
В каком-то смысле да.
— На ней был плащ, вот почти такой же, — говорил старик, кивая на плащ нищенки. У него был безупречный говор низшего слоя. — Можно узнать, где ты его... — Он не успел договорить: я пихнула ему под нос пирог с мясом. Он повернулся ко мне, и я увидела его чумазое лицо, грязные кепку и бороду и умные серые глаза. — Надо же, спасибо.
Я горячо убеждала себя, что он видит перед собой лишь черный, почти бесформенный силуэт в балахоне и вуали, едва различимый в ночи.
— Ты ж по этим местам много бродишь, сестра? — спросил он. — Извини, ты не встречала случаем девочку, худенькую, как тростиночка, по имени Лиана?
Я протянула ему кусок сыра.
— Она высокая для своего возраста, — продолжал он. — Но если ее накормить фасолью, она будет походить на твои четки, сестра, такая она щупленькая.
— Сестра улиц ничего не ответит, — сказала одна из дремал. — Она никогда словечка не проронит.
— Прошу прощения. — В его диалекте кокни проскользнула джентльменская нотка. — Спасибо за еду, сестра.
Он даже не подозревал, насколько он прав, не знал, что я на самом деле его сестра.
Ведь это был мой брат Шерлок.
Глава тринадцатая
На следующее утро Лиана Месхол впервые со своего визита на Бейкер-стрит пришла на работу, не трясясь от страха. Ей больше не о чем было тревожиться, ведь Шерлок Холмс искал не ее, а несчастную продавщицу с корзинкой и в плаще.
Но в то же время я чувствовала себя удивительно паршиво, поскольку заметила, как дрогнул голос Шерлока, когда он говорил о худой девочке, рыдающей от горя, причем это точно была не искусная актерская игра.
Он же понимал, что я не живу в бедности. Он же знал, что мать оставила мне деньги.
Впрочем, миссис Хадсон наверняка рассказала ему, как я горько плакала у нее на крыльце.
Пропади оно все пропадом. Я так стремилась вернуть свою брошюрку, что не подумала о том, как это будет выглядеть в глазах Шерлока. Как, ну как мне убедить брата, что со мной все в порядке?!
Вот какие противоречивые мысли занимали меня, когда я подходила к конторе доктора Лесли Т. Рагостина, научного искателя.
— Доброе утро, миледи! — бодро крикнул Джодди, стоило мне переступить порог, и забрал мое ольстерское пальто.
— Джодди, — с раздражением сказала я, — ты не думал, что другие служащие могут начать называть тебя каким-нибудь дурацким именем вроде Джеймса, Сесиля или Алджернона просто потому, что им так нравится?
— Э-э... нет, миледи! То есть нет, мисс Мес- хол.
— Вот видишь, Джодди. Я предпочитаю, чтобы ко мне обращались «мисс Месхол». А теперь принеси мне, пожалуйста, утренние газеты и чай.
Газеты меня не порадовали: от мамы так и не пришло весточки. Что ж, через день-другой...
Но мне ужасно хотелось посоветоваться с ней по поводу Шерлока. Как обойтись без ее мудрого совета? Отправить брату письмо? Но он был слишком умен и нашел бы меня по конверту.
Поместить в газете объявление, написанное тем же шифром?
Это значило предать наши семейные трудности огласке. Я и так задела гордость Шерлока и не хотела растоптать ее в пыль. Тем более что Майкрофт — холодный, как остывший пирог с почками, он меня ни капли не тревожил — тоже увидит и прочтет мое послание, и сложно представить, что за хаос тогда начнется...
Я не знала, как быть.
За свой рабочий стол я села в дурном расположении духа и, просмотрев скудную корреспонденцию доктора Рагостина, набросала на оборотной стороне одной из бумаг карикатуру на своего брата в тряпичной кепке и с выбившейся прядью. Настроение у меня тут же поднялось. Меня всегда тянуло рисовать, когда я сердилась или грустила. Выложив на стол стопку бумаги, я взялась за дело. Снова Шерлок, потом Майкрофт, мама и так далее. В основном это были портреты. Девочка в обносках, подметающая улицу. Дремалы на ступеньках работного дома. Леди Теодора в черных украшениях. А потом — как-то совершенно ненамеренно — лицо Александра Финча.
У которого почему-то получилась омерзительная усмешка.
Как так вышло?
Я откинулась на спинку стула, закрыла глаза и попыталась восстановить в памяти свое посещение универмага «Эбенезер Финч и сын». В голове всплыли фразы:
Чего еще ожидать от безумного анархиста?
Она читала «Капитал», и мы с ней обсуждали эксплуатацию рабочей силы.
Она хотела, чтобы я показал ей пролетариат. Но подозреваю, что она вышла из дома прямо через парадную дверь и сама приставила лестницу к окну.
Интересно, Финч-старший просто выругался в пылу недовольства или всерьез считал сына анархистом?
Я слышала, что «анархистов» обвиняли в закладывании динамита на станции Виктория, нападении на контору «Таймс» и попытке подорвать лондонский Тауэр, но, если не считать этих новостей, я ничего не знала об убийцах и их загадочных обществах. Кажется, они были чем-то схожи с марксистами?
И при этом Александр Финч заставил меня поверить, что достопочтенная Сесилия — марксистка?
Почему же об этом ничего не упоминалось в ее дневниках?
Он настаивал на том, что достопочтенная Сесилия сама приставила лестницу к окну. Но если они были знакомы, он должен был понимать, что девушка с такой хрупкой фигуркой на это не способна.
Леди Сесилия встретила Александра Финча. Леди Сесилия вступила в переписку с Александром Финчем. Леди Сесилия гуляла по Лондону с Александром Финчем. И пропала.
Нет, это не может быть совпадением.
Впрочем, полицейские ничего на него не нашли, а они неотрывно за ним следили...
По крайней мере, он так сказал.
Как глупо было с моей стороны поверить в его уверения — и слова леди Теодоры, — что полиция не спускает с него глаз!
Много ли я знала об Александре Финче?
Почти ничего.
Я встала из-за стола с твердым намерением нанести ему еще один визит.
Однако в этот раз в универмаг поехала не Лиана Месхол, а миссис Рагостин. А может, и не совсем она. Сегодня я оделась в роскошное платье из атласа и вельвета и не собиралась скромничать и запинаться. Александр Финч назвал меня «миледи» — что ж, пожалуйста, я приду в образе леди. Или, по крайней мере, аристократки. Посмотрим, как ему это понравится. Я заплатила шесть пенсов за милю и отправилась в лавку «Эбенезер Финч и сын» в экипаже. Открытом, несмотря на мороз: мне хотелось хорошенько рассмотреть фасад универмага.
Плотнее закутавшись в меховое манто, я посмотрела на магазин Финча. Кеб уже остановился, но я не спешила выходить. Меня интересовал не сверкающий медный фасад, не газовые лампы и чистые стекла, а верхние этажи здания, где обитали служащие. Слуховые окна. Конек крыши. Дренажные трубы.
Они почти соприкасались со слуховыми окнами, коньками и трубами соседних домов.
А на другой стороне улицы стоял констебль в форме и неотрывно глядел на главный вход — не появится ли из него Александр Финч?
Смешно.
Я вышла из кеба и махнула рукой, чтобы он уезжал. Не вынимая рук в шелковых перчатках из меховой муфточки, я вошла в универмаг. На голове у меня красовалась огромная шляпа с перьями, а юбка торжественно волочилась за мной по земле.
— Я желаю говорить с мастером Александром Финчем, — потребовала я у первого же попавшегося мне продавца.
Худой веснушчатый юноша еле подобрал слова для ответа:
— Александр Финч... Э-э... боюсь, его сейчас нет... э-э... миледи...
Я вскинула брови от праведного гнева и неподдельного изумления: неужели он боялся Финча-младшего больше, чем меня?!