Я закусила губу и застыла подобно черной, заляпанной грязью статуе — потому, признаюсь, что не знала, как быть дальше. Он бы непременно меня заметил, если бы я зашла в этот тесный закоулок. Но если за ним не последовать...
Нет, я должна.
Выругавшись, я неслышно зашагала по улице к ночлежке. Вдруг из-за угла, за которым до этого скрылся Александр Финч, вышел незнакомец с длинными черными волосами и похожей на лопату бородой. Его кожа казалась чересчур бледной, очков на нем не было, и, хоть он на меня и не смотрел, я в полной мере ощутила тяжесть его взгляда. Даже в ночи глаза незнакомца ярко горели почти серебряным пламенем. Я разинула рот, но мне хватило самоконтроля, чтобы не ахнуть от изумления.
Это был замаскированный Александр Финч. Я ни за что бы его не узнала, если бы не одежда: на нем были те же тряпичная кепка, фланелевая рубашка, вельветовая куртка и штаны.
Погруженный в свои мысли, Финч не заметил меня среди других прохожих. Он развернулся ко мне спиной и постучал в дверь ночлежки, а я тем временем отошла в укрытие, которое покинула всего несколько секунд назад.
Финч стучал, пока ему наконец не открыли. Тогда он спросил слащавым голосом:
— Миледи не желает подышать воздухом?
Девочка не ответила, только выскользнула на улицу будто испуганный зверек; да я и собаку не стала бы держать в такой дыре!
— Дай мне фонарь.
У нее был фонарь? Видимо, да. Она протянула его Александру Финчу, и тот чиркнул спичкой.
Достопочтенную Сесилию озарил слабый свет, и я опять чуть не вскрикнула. Если бы Финч не привел меня к ней, сложно было бы догадаться, что это именно она: и родная мать не узнала бы ее в бледной, осунувшейся девочке со спутанными грязными волосами, торчащими из-под повязанной на голове тряпки, с дрожащими плечами, прикрытыми одной лишь шалью, тонкой и потрескавшейся кожей, ступнями, обмотанными грязными лоскутами. Я смогла поверить своим глазам лишь потому, что десятки раз рисовала ее карандашные портреты.
Достопочтенная Сесилия — попрошайка с большой корзинкой.
Александр Финч отдал ей зажженный фонарь. Она что-то сказала, но так тихо, что я ничего не услышала.
— Сначала работа, потом еда, — довольно громко ответил он.
Она снова залепетала. Глаза у нее были большие и жалобные.
На этот раз он не ответил, только нетерпеливо вздохнул и поводил пальцами у нее перед губами, словно вливая какое-то лекарство. На его лице не дрогнул ни один мускул. Глаза горели ярким горячим пламенем. Он сделал несколько пассов руками у леди Сесилии над головой и над плечами. Я отказалась бы в это верить, если бы не увидела воочию: он обрел над нею власть, даже не касаясь ее. Из взгляда леди Сесилии словно высосали всю жизненную силу, всю тоску и надежду, и она стала похожа на фарфоровую куклу, голодную и потрепанную, под покрытым сажей стеклянным колпаком.
— Сначала работа, — повторил ее хозяин. — Еда потом.
Чернобородый негодяй развернулся и зашагал в сторону станции Паддингтон, даже не оглядываясь на леди Сесилию. Она семенила за ним с фонарем и корзинкой в руках словно собачка на поводке. Александр Финч был не таким уж и высоким, но сгорбленная девочка едва доставала ему до плеча.
Стараясь держаться на расстоянии, но все же шагая по тротуару, я следовала за ними, и меня одолевали одновременно страх, любопытство и возмущение. Я никак не могла понять, что происходит. И в то же время по телу у меня бегали мурашки и кожу покалывало от страстного желания сделать хоть что-нибудь, хоть как-то помочь, вмешаться... Но как? И от чего именно надо ее спасать?
Нет, пока я не разобралась в происходящем, мне оставалось только смотреть.
На углу напротив таверны под фонарем стояла суровая на вид компания. Александр Финч остановился с ними поздороваться. Все пожали друг другу руки и вытащили на свет какой-то деревянный ящик. Александр — или чернобородый самозванец, в котором было почти невозможно узнать Александра, — забрался на эту импровизированную трибуну и начал свою речь. Я стояла слишком далеко, и до меня доносились редкие обрывки про «давление капитализма», «империю, возведенную на спинах измученных тружеников», «права рабочих» и так далее. Очевидно, я стала свидетельницей того самого «внешнего влияния», о котором писали газеты, в действии. Как и сказали служащие универмага, Финч-младший вносил сумятицу в ряды рабочих, особенно подвозчиков и работников порта. Меня ни капли не удивляла осведомленность продавцов и слуг; они всегда все знали, но ни с кем не сплетничали, кроме как друг с другом.
Перед тем как забраться на ящик, Александр отдал леди Сесилии некий приказ, и она отошла к соседнему фонарю у стены здания. Неловкими, неестественными движениями она доставала из корзинки что-то маленькое и белое и выдавала каждому, кто останавливался послушать речь Финча.
Подумать только! Джодди ведь говорил, что в ее корзинке лежали «бумаги».
Но это были не газеты, а листовки. Листовки союза работников или подобной организации подстрекателей.
Вокруг чернобородого оратора собралось уже довольно много слушателей, правда женщин среди них я почти не заметила. Однако никто бы не удивился, если бы проходящая мимо сестра милосердия тоже остановилась его послушать, верно?
Я взвесила все «за» и «против» и решила рискнуть.
Стараясь не спешить, но ступать уверенно, я приблизилась к достопочтенной Сесилии.
— ...опиум для народа! — вещал бородатый Финч со своей «трибуны». — Это ясно по известной детской песенке английских аристократов: «Всех существ на свете создал Господь Бог. И лорд богатый в замке, и нищий без сапог, великие, ничтожные, все — Его творения, и всем, большим и малым, он дал свои владения»! Добрый господин — Бог — якобы постановил, что три четверти населения должны жить в бедности и работать до изнеможения, пока не сойдут с ума от голода и не исхудают до костей, а остальные — избранные — наслаждаться жизнью, пока слуги по пять раз на дню переодевают их в разные наряды!
Сложно было не восхититься его четкой и пылкой речью. Он был прекрасным оратором. И я не могла не согласиться со многим из того, о чем он говорил. Кто бы мог подумать, что этот человек способен на ужасные поступки, в которых я его подозревала?!
Однако можно говорить правду и при этом быть злодеем.
Я посмотрела на достопочтенную Сесилию.
Несколько слушателей из задних рядом обернулись на сестру милосердия в черном балахоне, но большинство не отрывали взгляда от Финча — кто благоговейного, а кто изумленного. Что до самого Финча — он был так поглощен своей речью, что, я надеялась, не заметил присоединившейся к толпе монашки. А даже если и заметил, то вряд ли вспомнил о первой нашей встрече, от которой у меня остались самые неприятные воспоминания.
Девушка с корзинкой стояла тихо и неподвижно, такая же неприметная, как падающая на землю сажа. Я прошла прямо перед ее носом, и лишь тогда она вяло протянула мне листовку.
Этой ночью сестра улиц должна была заговорить — в первый и, вероятно, последний раз.
— Достопочтенная Сесилия, — прошептала я, забирая бумажку.
Она на меня даже не посмотрела.
— Достопочтенная Сесилия! — Я говорила тихо, но прямо ей на ухо. Наверняка она меня услышала.
Но никак не отреагировала. Не моргнула, не вздрогнула, не подняла взгляд.
— Дважды мы выходили на мирную демонстрацию, на что имеем законное право, — вещал Александр Финч. — Дважды маршировали по Трафальгарской площади под знаменами наших гильдий, взывая к жителям Вест-Энда. Полицейские поколотили нас дубинками. Мы ушли, окровавленные и побежденные, и вот что сказал один из членов парламента: «Это дурной вкус — смущать своей омерзительной бедностью богатые и торговые районы города. Лучше бы они сдохли от голода в канаве».
Народ уже заполнял всю улицу от тротуара до тротуара, но ни один из слушателей ни на что не обращал внимания — кроме как на чернобородого оратора. Яростный взгляд серебристых глаз Александра Финча скользил по толпе, от человека к человеку, и его аудитория стояла словно зачарованная, словно...
Я больше не могла этого отрицать.
...загипнотизированная.
Как леди Сесилия.
Глава пятнадцатая
Гипноз. Изюминка развлекательных пред- ставлений в театрах и гостиных.
Ни за что бы в него не поверила, если бы не увидела своими глазами.
Финч при мне применил его на достопочтенной Сесилии. Я заметила его причудливые жесты и пытливый взгляд, когда он разговаривал с ней у ночлежки. О чем-то подобном и рассказывала миссис Бэйли. И вот леди Сесилия стояла на углу улицы — безвольная, как будто безжизненная, в обносках, вынужденная раздавать листовки анархистов, забыв о голоде.
От одного взгляда на нее мне хотелось кричать. Я отчаянно желала ей помочь, освободить от гипноза, спасти... Но как?
Позвать констебля? Но исчезновение леди Сесилии держали в секрете, и констебль не поверит, что это она.
Побежать к леди Теодоре, обо всем рассказать и воспользоваться ее влиянием? Но на это уйдет много часов, если не целые сутки. Кто знает, что может случиться за это время с леди Сесилией!
— Пусть напускают на нас свою империалистическую полицию! — кричал ее похититель завороженной толпе. — Пусть устроят второе Кровавое воскресенье! Мы выкрасим флаги в цвет наших изуродованных голов! Покажем им красные флаги революции!
Слушатели бросали в воздух потрепанные кепки и громко вопили, поддерживая своего нового мессию.
Но я-то знала, что под черным париком и накладной бородой скрывается не герой рабочего класса, а лицемер.
Александр Финч был обманщиком. Сыном богатого лавочника.
Он купался во внимании очарованной толпы. Очевидно, ему нравилась власть.
Я боялась повернуться спиной к леди Сесилии, боялась ее упустить. Нет, я должна увести ее от Александра Финча сейчас. Немедленно.
Но как? Снять гипноз? Для этого, если мне не изменяет память, требовалось повторить необходимые пассы в обратном порядке, а у меня это вряд ли бы получилось. Схватить девочку и забрать ее силой? Но тогда меня обвинили бы в похищении, потому что она наверняка стала бы сопротивляться и попыталась бы вырватьс