я. Леди Сесилия только выглядела нежной, как голубок, когда стояла на углу с корзинкой, опустив взгляд в землю, но я знала, что у нее есть иная сторона, не мутно-пастельная, а смелая, угольно-темная...
Подождите-ка.
Леди Сесилия — или нищенка, которая на самом деле была леди Сесилией, — выдавала листовки правой рукой.
Как только ко мне пришло это осознание, меня пронзил луч надежды, и мой одурманенный ночью разум выдвинул гипотезу, от которой глаза мои округлились, как блюдца. Я разинула рот — благо лицо скрывала вуаль — и прошептала:
— О, чтоб меня черти съели!
О.
О, если бы мне удалось воззвать к левше, если бы я оказалась права и злодей подмял бы под себя лишь послушную мягкую праворукую леди!
Если тайный бунтарский огонек левши еще теплился в этом нежном создании, надо было связаться с ней — и быстро, как по проводам телеграфа.
И я знала, как это сделать, хотя выход мне подсказал не разум, а инстинкт.
Видите ли, на меня произвели огромное впечатление ее картины углем. Они заставили мое сердце томительно сжаться, словно мы были родственными душами. Возможно, так я смогу до нее достучаться?
Я вытащила из кармана карандаш и бумагу, которые всегда носила с собой, прикрылась листовкой анархистов и принялась рисовать, стоя спиной к фонарю так, что меня видела лишь худая изможденная девушка в обносках.
Опять же интуиция, не разум, подсказала мне, что рисовать, как изобразить для леди Сесилии свободу. Никогда в жизни я не рисовала так быстро и так хорошо.
У меня получилась леди Сесилия в модных турецких шароварах, покоряющая дорогу на велосипеде — так, как это нравилось делать мне. Леди Сесилия — сильная и красивая, улыбающаяся, с развевающимися на ветру волосами и лентами шляпы.
Карандаш летал по бумаге, и краем глаза я заметила, как праворукая нищенка замерла, позабыв о политических листовках, как она напряглась, вперив взгляд в мой рисунок.
Я переложила карандаш в левую руку и начала неуклюже выводить под рисунком надпись справа налево, зеркально отраженными буквами: «Кто...»
Но я зашла слишком далеко. Девушка выронила корзинку и выхватила у меня бумагу с карандашом до того, как я успела закончить. Теперь она походила не на безликую сажу, а на холодный огонь:
— Как вы смеете?! Что вы творите?! Кто вы?!
К счастью, на нас никто не обратил внимания. Толпа ревела, соглашаясь с призывами Александра Финча:
— Пускай на нас пойдет размахивающая саблями кавалерия и порежет нас, как в бойне при Петерлоо — мы не сдадимся!
Леди Сесилия говорила таким тоном, будто сама не отказалась бы направить на меня саблю.
— Кто вы?!
И в пылу момента, чтобы выиграть эту битву — о, как цепки военные метафоры! — не зная, как ее успокоить и как ей ответить, я сделала то, чего поклялась никогда не делать в образе сестры милосердия.
Чего никогда не делала.
Я подняла вуаль.
И показала ей свое лицо.
Вытянутое, скучное лицо.
Достопочтенная Сесилия посмотрела на меня, вдохнула и тихонько выдохнула, словно задувая свечу.
— Надо же, — прошептала она. — Ты всего лишь девочка. — И сощурилась, то ли с любопытством, то ли в замешательстве. — Ты удивительно хорошо рисуешь, — добавила она.
Мне вспомнились ее поразительные черные картины, которые она никому не показывала, и на моем лице, вероятно, что-то отразилось, поскольку она улыбнулась и беспечным тоном, словно дразня подружку, сказала:
— Никакая ты не монашка. Зачем ты нарядилась в этот дурацкий балахон?
Чтобы она поняла, что мы принадлежим к одному слою и в этом еще одно наше сходство, я ответила в самых аристократичных интонациях:
— Достопочтенная Сесилия, могу ли я спросить...
Я хотела пошутить, заметив, что и дочке баронета в обносках делать нечего, но она застыла, услышав свое имя, громко пискнула — чуть ли не вскрикнула, — как будто лишь сейчас поняла, что я знаю, кто она такая, как будто не слышала, как я звала ее до этого, как будто была глуха и всего минуту назад обрела слух.
К счастью, галдящая толпа не заметила ее бурной реакции.
— Достопочтенная Сесилия, — повторила я. — Не стоит беспокоиться. Я всего лишь хотела с тобой подружиться. Отвести в безопасное, теплое место, накормить ужином, переодеть.
Она посмотрела на свою одежду, перевела испуганный взгляд на меня, потом ошарашенно оглянулась вокруг, словно не понимая, где оказалась.
— Окружение не самое приятное, — мягко заметила я. — Пойдем? — Я взяла ее за левую руку, голую и посиневшую, сухую от мороза, и повела прочь от Александра Финча и его последователей.
— Рабочие имеют право на справедливую почасовую оплату, — гремел чернобородый оратор, — и нормированный рабочий день!
Леди Сесилия застыла на месте.
— Нет, — сказала она. — Нет, я... я не могу.
— Почему? — спокойным, размеренным голосом спросила я, стараясь ее не тревожить и не привлекать к ней внимание Финча. И ко мне.
— Он... моя преданность... благая цель... имя Кэмерона Шоу должно войти в историю Англии; однажды он станет великим человеком.
— Кто?
— Кэмерон Шоу! — Она с благоговением посмотрела на замаскированного Александра Финча. — Неужели ты никогда о нем не слышала?
— С радостью о нем послушаю, — искренне ответила я. — Как вы познакомились?
— Э... это необычная история... — Леди Сесилия наморщила лоб, поежилась, словно ребенок, потерявшийся холодной ночью, и ее глаза наполнились слезами.
— Идем, — сказала я, снова взяла ее за руку и потащила за собой.
На первом же углу я свернула на соседнюю улочку, чтобы Александр Финч нас не увидел, если ему вдруг захочется повернуть голову. Там я перевела дыхание и замедлила шаг, подстраиваясь под Сесилию: бедняжка еле ковыляла на замерзших, замотанных в тряпки ногах. К тому же надо было понять, где мы и куда идем. Я не замечала ничего знакомого в пустых улицах, и никого не было ни видно, ни слышно. Похоже, в этом районе никто и не думал выходить из дома в зимнюю ночь — но в дымчатых тенях между фонарями мог скрываться хоть карманник, хоть Джек-потрошитель.
От ночного холода и от страха зубы достопочтенной Сесилии стучали, как мои четки. Я ненадолго остановилась, выудила из кармана сытные кофейные конфеты — они всегда у меня там лежали — и протянула ей. Окоченевшими пальцами она развернула фантик и бросила конфету в рот. Я сняла подбитые шерстью перчатки и надела ей на руки, а потом распахнула балахон и притянула ее к себе, как младшую сестру, чтобы она тоже там поместилась.
Мы пошли дальше. Моя правая ладонь легла на рукоять кинжала.
— Итак, — ласково начала я, — как ты познакомилась с этим... э-э... Кэмероном Шоу?
— Я... я не знаю, как об этом рассказать. Ты подумаешь, что я сумасшедшая.
— Обещаю, что ничего такого не подумаю. Как это произошло?
— Во сне, — ответила леди Сесилия. — Он пришел ко мне... во сне; темноволосый ангел призвал меня на помощь в святом деле.
— Вот как, — пробормотала я. Мне хотелось надеяться, что мой голос звучал ровно и умиротворяюще, хотя перед глазами у меня стояла жуткая картина: замаскированный злодей у кровати спящей девушки смотрит на нее горящими глазами и делает пассы руками, подчиняя несчастную своей воле силой животного магнетизма, околдовывая ее еще во сне.
— Меня выбрали, — сказала дрожащая Сесилия. — Призвали. Как Жанну Д’Арк.
— Да, понимаю.
— Ты правда понимаешь?
Прекрасно: мне удалось скрыть свое возмущение. Леди Сесилия облегченно выдохнула и продолжила:
— Я проснулась посреди ночи, в комнате у меня никого не было, но зов я все еще слышала. Я встала с постели. Я точно знала, как поступить. Передо мной лежали скромные юбка, блузка и шаль, вроде тех, что носят прачки. Я надела их поверх ночной сорочки. Окно было открыто. Я вылезла и спустилась по... по...
Она осеклась и замерла, пронзенная кошмарными воспоминаниями. Мы остановились на темном перекрестке в совершенно незнакомом месте, и я даже не могла понять, где какая сторона света.
Выбрав улочку наугад, я повела Сесилию за собой и договорила за нее:
— ...по лестнице.
— Откуда ты знаешь? — Не дожидаясь ответа, она кивнула: — Да, по лестнице, и спускаться было высоко, я дрожала от страха, но назад повернуть не смела. Он... Кэмерон Шоу, понимаешь... Он ждал меня внизу.
— Вы раньше встречались?
— Нет, никогда! Только во сне. Вот почему история такая... невероятная, понимаешь?
Значит, она не узнала Александра Финча с накладными волосами и бородой.
Александр Финч. Сын лавочника. Помню, когда я впервые его встретила, он показался мне непримечательным юношей. Пустышкой в модной одежде. Будто истукан он безропотно выслушивал гневные речи отца.
Но теперь я начинала понимать, что он не пропускал нравоучения мимо ушей, а впитывал в себя весь этот гнев и накопил его столько, что ему хватило бы на всю жизнь.
И превратился в человека, которому нельзя доверять.
Словно марионетка, которую потянули за ниточки, леди Сесилия остановилась и деревянным голосом произнесла:
— Я должна вернуться.
— Куда? Домой?
— У меня нет дома.
— Конечно есть. Особняк баронета.
— Там, где папа только и твердит, что о «ноше империи» и «развитии человека»? А меня мечтает спихнуть в руки первому попавшемуся титулованному джентльмену? Нет. Я не могу туда вернуться.
Я крепче стиснула плечо Сесилии, тронутая ее прямолинейностью. И ее словами. Все-таки большую часть года я провела, считайте, в одиночестве, без разговоров по душам, и уж тем более мне не приходилось общаться с девочкой моего возраста, во многом похожей на меня, и от нашей беседы в груди у меня разливалось тепло.
— Есть и другие возможности, — сказала я.
— Вроде той жизни, которую ты для себя выбрала? Как ты этого добилась? И ты еще не назвала мне своего имени.
О, мне и правда хотелось его назвать. Хотелось рассказать о себе.
Одинокой, странноватой, эксцентричной.