Он успел взглянуть на мое лицо, но я тут же отпихнула его руку. Стыд и возмущение привели меня в чувство... Но можно ли сказать, что я лежала без чувств подобно хрупкой нежной леди? Нет, про человека, которого чуть не задушили, не скажут, что он «упал без чувств», а значит, меня нельзя обвинить в том, что я потеряла сознание.
Так или иначе, мне потребовалось несколько минут, чтобы окончательно очнуться, и прошли они как в тумане. Кажется, я замахнулась на пьяницу, который приподнял мою вуаль, одернула ее, откатилась от огня и с трудом поднялась на ноги, слегка покачиваясь.
— Эй, подруга, куда помчалась?
— Ты так не спеши, старушка!
— Поосторожнее, сестра, а то упадешь.
Они протянули мне руки, но я отказалась от помощи. Они нетвердо стояли на ногах от алкоголя — а я просто нетвердо стояла на ногах.
Я сбежала, как говорится, позорно. Когда на меня напали, я не успела вытащить кинжал. А теперь мне хотелось плакать, меня трясло, и сердце билось как сумасшедшее. Даже не помню, как добрела до дома. Там я зажгла все масляные лампы и свечи, развела огонь в камине, не жалея ни дерева, ни угля, и успокоилась лишь тогда, когда моя комната наполнилась ярким светом и теплом.
Каждый вдох жег мне горло. Я рухнула в кресло, чтобы перевести дыхание. Закрыла рот, сглотнула, сглотнула еще раз, стараясь забыть о боли и унижении.
Несмотря на жар камина, я все еще дрожала. И не только от холода. Внутри у меня все заледенело от страха. Надо было лечь в постель и укутаться в одеяло. Я неуклюже поднялась и начала расстегивать высокий воротник...
Окоченевшие пальцы наткнулись на что-то инородное.
Длинное, гладкое, мягкое — как будто вокруг моей шеи обернулась змея. Хоть у меня и болело горло, я все же вскрикнула, когда наконец отцепила ее от себя и отбросила на пол.
Она лежала на коврике перед камином.
Удавка.
Я слышала, что обычно их делают из лески, но эту изготовили из гибкого белого шнура и привязали к небольшой деревяшке.
В ней застряла прядь каштановых волос — моих волос. Видимо, они зацепились за петлю, когда душитель затягивал ее на моей шее, все туже и туже...
Я покачнулась и прикрыла глаза. Я только что осознала, что, если бы не мой высокий воротник, укрепленный пластинами из китового уса, меня бы уже не было в живых. Не зря констебли в Лондоне носили форму с высокими воротниками. Как поразительно и пугающе, что столь простое изделие вселяет ужас в сердца всех жителей города, даже полиции.
Таким же пугающим, а еще постыдным казался мне тот факт, что своим спасением я была обязана не собственной ловкости и уму, а детали женского туалета. О кинжале я напрочь забыла, только царапалась и пиналась как обычная девчонка. Если бы на тот переулок не завернули пьяницы, меня бы не спас даже высокий воротник. Да, однозначно, они помешали душителю завершить свое черное дело. Иначе почему он сбежал в спешке, оставив на моей шее любовно изготовленную им удавку?
Я задрожала пуще прежнего и не сразу заставила себя снова открыть глаза, чтобы изучить это омерзительное приспособление.
Его в самом деле изготовили с любовью. Деревяшка оказалась полированной. Наверное, ее отломали от трости джентльмена. От оружия уличного преступника в Ист-Энде никак не ожидаешь такого изящества. А что до шнура...
Лента от корсета?
Да, это был шнур из корсета леди.
К горлу внезапно подступила тошнота, и я побагровела от злости. Я схватила грязную, оскорбительную петлю и бросила в огонь.
Глава четвертая
Следующие два дня я провела в постели. Говорить мне было тяжело, и я жестами объяснила миссис Таппер, что у меня болит горло; подхватить простуду зимой проще простого, так что хозяйка с легкостью мне поверила. А высокий воротник моей ночной сорочки скрыл от нее отметины на шее.
Сама я пребывала в растрепанных чувствах, и уют домашней одежды и теплой комнаты меня не утешал. Конечно, в детстве я не раз падала с велосипеда, лошади, деревьев и привыкла к физической боли, но боль, столь грубо и бесцеремонно причиненная мне другим человеком, выбила меня из колеи. От супов и варенья, которые приносила миссис Таппер, я отказывалась не только из-за саднящего горла — меня не отпускала тошнота, вызванная отвращением к душителю, способному на столь коварное преступление.
Меня трясло от его подлости и наглости... Нет, не просто наглости. Я не могла подобрать нужного слова для этого злодейства.
Наверное, дело было в шнуре.
Каким же надо быть бездушным, чтобы душить несчастных девушек орудием из трости вроде тех, которыми колотят детей в школах, и детали корсета! Интимного предмета женского гардероба, с помощью которого их затягивают в нелепые платья, делают из них украшение общества, доводят до обмороков, серьезных травм и порой даже до смерти! Я сама ускользнула от братьев в первую очередь ради того, чтобы избежать жестких корсетов. Чтобы не оказаться в пансионе, где мне попытаются вдвое ужать талию. А теперь меня чуть не задушили шнуром от корсета?!
И зачем? Что у меня хотели украсть?
И почему использовали такое причудливое оружие?
В самом ли деле преступником был мужчина? Или на меня напала сумасшедшая?
У меня не было ответов на эти вопросы.
К третьему дню я немного оправилась и, хоть у меня и было неспокойно на душе, вернулась в бюро доктора Рагостина, где уютно устроилась в кресле со стопкой свежих газет, накопившихся за время моего отсутствия.
Мое послание для мамы уже появилось в газете — я отправила все экземпляры на Флит-стрит по почте, — а ее ответ пока не напечатали.
Впрочем, ожидать его было рано. Но я все равно ждала. Мне хотелось...
Нет, так не пойдет. Жалею себя как дите — хочу к мамочке. А что бы она мне сказала, будь она сейчас рядом? И гадать не надо: «Ты и одна прекрасно справишься, Энола».
Раньше я считала эти слова комплиментом.
Но теперь, когда у меня саднило горло и тревога обручем сжимала грудь, ко мне пришло болезненное осознание того, что мне чего-то не хватает. Или скорее кого-то.
Я не хотела оставаться одна.
Не хотела быть одинокой девочкой, которой некого взять за руку.
Не с кем поделиться своими тайнами.
Не с кем разделить печали.
Однако я понимала, что в ближайшие семь лет не смогу завести ни одного друга. Пока я не стала взрослой, самостоятельной девушкой, все окружающие таят в себе опасность. Вдруг Джодди меня раскроет? Или миссис Таппер? Зеленщики и пекари, у которых я брала еду для бедных, прачка, которая стирала мое разномастное белье, кузнец, который ковал для меня кинжалы, — все они представляли для меня угрозу. Я подумывала о домашнем любимце — но ведь и собака могла меня подвести: узнать и обрадоваться мне, когда не надо. Если бы старый колли Реджинальд из Фернделл-холла каким-то чудом перенесся в Лондон и увидел меня, он бы тут же радостно залаял и бросился ко мне — не важно, насколько хороша была бы моя маскировка. А если бы с ним оказались дворецкий Лэйн и миссис Лэйн — если бы они меня нашли, — миссис Лэйн расплакалась бы от счастья, потому что она была мне как мать, и к ней я была привязана даже больше, чем...
Хватит.
Энола Холмс, немедленно прекрати это нытье!
Надо собраться с духом, встать с кресла, сделать хоть что-нибудь.
Что ж. С мамой и тревогами Шерлока я ничего не могу поделать, пока не получу ответа на свое послание. И, как бы я ни жаждала восстановления справедливости, а точнее — отмщения, с неизвестным душителем мне тоже было никак не расквитаться.
И все же кое-что я могла сделать: отдаться своему призванию научного искателя. Я могла начать поиски пропавшей дочери сэра Юстаса Алистера. Я пообещала себе, что «доктор Рагостин» непременно раскроет свое первое дело и найдет бедную девушку.
Оставалось выведать обстоятельства этого дела.
Как следует все обдумав, я поднялась с кресла и прошла через несколько коридоров на кухню. Кухарка с экономкой пили полуденный чай. Они посмотрели на меня с удивлением и подозрением: почему я не позвонила в колокольчик? Неужели что-то случилось?
— Миссис Бэйли, — прохрипела я, обращаясь к кухарке, — по правде сказать, мне нехорошо. Горло ужасно саднит. Вы не могли бы...
— Ну разумеется! — с облегчением воскликнула миссис Бэйли, не дожидаясь, пока я договорю. Видите ли, простуда объясняла мое присутствие на кухне — ведь благодаря камину, плите и водогрейке эта комната была самой теплой во всем доме. — Чаю? — предложила кухарка, подскочив со стула.
— То что надо. Благодарю.
— Присаживайтесь, мисс Месхол, — сказала экономка, миссис Фицсиммонс, и отодвинула стул у камина.
Я села вместе с ними за стол, взяла предложенную мне чашку с чаем и стала неспешно его потягивать, коротко отвечая на вопросы о моем здоровье.
Вскоре они вернулись к тому разговору, который я прервала своим неожиданным появлением. Позавчера вечером миссис Бэйли ходила в театр на представление гипнотизера, или, как их еще называют, магнетизера — «такого смуглого, тучного француза с глазами как у волка и косматыми бровями». Ему помогала «девчонка в таком облегающем французском платье». Она лежала на кушетке, и он заставлял ее смотреть на что-нибудь мерцающее, вроде пламени свечи, махал руками у нее перед лицом, словно посыпая «жизненной пыльцой», и делал завораживающие пассы прямо над телом ассистентки.
— Возмутительно близко руки подносил, но ни разу не коснулся. А она лежала как мертвая, с открытыми глазами. Он ей дал кусок мыла, и она его стала жевать, будто ириску. Сказал, что она пони — а девчонка и заржала. Сказал, что она мост, поднял и положил меж двумя стульями — и она там так и лежала и не шевелилась, будто каменная. Выстрелил из пистолета прям у нее над ухом...
Я старательно скрывала свое нетерпение, поскольку мне было не особенно интересно слушать об этом шарлатане; мифы о гипнозе развенчали еще много лет назад, как и об оживлении трупов с помощью электричества, столоверчении, спирити