ческих досках и прочей небывальщине, прикрывающейся маской науки и прогресса.
— ...предложил нам подойти и самим убедиться, что девчонка в трансе. Один джентльмен ее ущипнул, а его жена поводила нюхательной солью у нее под носом. А я ее булавкой уколола, и она даже не вздрогнула! Потом гипнотизер опять начал делать пассы, и девчонка подпрыгнула, в улыбке расплылась, а мы им дружно захлопали. Ну, они и ушли. А после них вышел френолог...
О нет. Очередной псевдонаучный призрак прошлого.
— А правда, — перебила я кухарку, — что королева однажды побрилась наголо, чтобы ее осмотрел френолог?
В это им верилось с трудом (что неудивительно, ведь я сама придумала эту нелепицу и, видимо, тем самым запустила цепочку слухов) — но как знать? Леди такая-то и леди сякая-то проводили сеансы, некий герцог бродил во сне, многие юные достойные лорды экспериментировали с веселящим газом и так далее. Я успешно перевела тему с псевдонаук на глупые прихоти высшего общества, а об этом кухарки и экономки Лондона знали немало. Хотя скандал «замяли» в газетах, он не ускользнул от внимания слуг, горничных и лакеев, которые перешептывались друг с другом. Я согласилась на вторую чашку чая и стала дожидаться подходящего момента. Он наступил, когда мои собеседницы упомянули одного из пэров.
Я покашляла, чтобы привлечь к себе внимание и вызвать сочувствие, и спросила:
— Интересно, знаком ли он с сэром Юстасом Алистером?
— Он-то? Вот уж сомневаюсь! — отмахнулась миссис Фицсиммонс.
— Вы разве не знаете, что сэр Юстас всего лишь баронет? — сказала миссис Бэйли.
— Еще и опозоренный, ко всему прочему, — тихо добавила экономка, сверкнув глазами.
Я изобразила искреннее удивление и любопытство:
— Опозоренный? Из-за чего?
— Да из-за дочки его, леди Сесилии! Ужасный случай.
— Бедные ее родители! — добавила кухарка. — Говорят, леди Алистер ходит как в воду опущенная, да-да.
Экономка ей ответила, миссис Бэйли добавила еще что-то от себя, и за следующие несколько минут они, постоянно перебивая друг друга, поведали мне всю историю целиком.
Достопочтенная леди Сесилия Алистер, второй по старшинству ребенок сэра Алистера, шестнадцати лет от роду, еще не представленная ко двору, пропала во вторник на прошлой неделе, и утром того же дня обнаружилась лестница, приставленная к окну ее комнаты. Подруги леди Сесилии рассказали полиции, что прошлым летом, когда они гуляли все вместе («теперь же с компаньонками никто не ходит, и девушки одни на лошадях катаются, на велосипедах, за покупками одни ходят»), к ней подошел юный «джентльмен» — точнее, щеголь сомнительного происхождения. После очередных расспросов и обыска письменного стола пропавшей выяснилось, что леди Сесилия переписывалась с этим молодым человеком, хотя их друг другу не представляли и родители ничего об этом не знали. Располагая одним лишь именем, даже без фамилии, полиция за четыре дня отыскала нахального юношу. Он оказался сыном простого лавочника, и притом довольно заносчивым, поскольку не понимал своего низкого положения и метил слишком высоко. Конечно, к тому времени Было Уже Поздно («и если б вышла за него, была бы беда, а не вышла бы — так вовсе катастрофа»). Выяснилось, что с ним девушки не было. И молодой человек горячо уверял полицию, что невиновен и никак не замешан в этом деле. («Чушь. Им только одного и надо»). За юношей установили слежку, но леди Сесилию пока так и не нашли.
— Еще чаю, мисс Месхол?
Я улыбнулась и покачала головой:
— Нет, миссис Бэйли, спасибо вам большое. Я... Боюсь, мне пора возвращаться к работе.
Я прошла через свой кабинет в кабинет доктора Рагостина и попросила Джодди, чтобы меня никто не беспокоил ни при каких обстоятельствах. Я частенько дремала в кабинете доктора Рагостина после бессонных ночей в роли немой сестры милосердия. Судя по хитрой ухмылке Джодди, на которую я, к слову, не обратила внимания, он подумал, что я хочу полежать пару часов на уютном ситцевом диване, завернувшись в вязаный шерстяной плед.
Как раз на такие выводы я и рассчитывала.
На самом деле помимо дивана, расположенного прямо у камина, в святая святых бюро доктора Рагостина находились великолепный письменный стол, кожаные кресла, предназначенные для посетителей, и роскошный турецкий ковер. Между окнами стоял высокий книжный шкаф, а оставшиеся три стены были полностью закрыты книжными полками, разделенными вытянутыми зеркалами, над которыми висели газовые бра (чтобы отражать свет). Обилие книжных шкафов осталось от предыдущего жильца, так называемого спиритического медиума. В этой комнате проводились сеансы.
Я закрылась изнутри, задернула тяжелые шторы из саржи, подкрутила яркость газового канделябра, чтобы прогнать опустившийся на комнату полумрак, и подошла к ближайшему книжному шкафу у несущей стены. Нащупав за увесистым томом эссе римского папы щеколду, я отодвинула ее и потянула на себя левую часть шкафа. Он поддался с легкостью и бесшумно, поскольку петли были хорошо повешены и щедро смазаны, и отворился как дверь, обнаружив за собой потайную комнатку.
Там, скорее всего, раньше прятались подельники медиума.
Я же нашла ей другое применение.
И сейчас подошло время ею воспользоваться. Лиану Месхол не примут в доме баронета. А значит, нужно преобразиться.
Я зажгла свечу. Потайная комната не обогревалась, и я невольно поежилась от холода, когда стянула с себя дешевое платье из поплина с оборками. Увесистую брошь, которую Лиана Месхол никогда не снимала, я от платья отцепила. Со стороны она выглядела, как обычное украшение, а на самом деле была приварена к рукояти кинжала, спрятанного у меня на груди. Одним резким движением я вытащила оружие из корсета и залюбовалась блестящим тонким лезвием, острым как бритва, прежде чем отложить его в сторону.
За платьем и кинжалом последовали накладные волосы, невидимки и другие предметы гардероба Лианы Месхол, и в конце концов я осталась в одном нижнем белье, самой ценной деталью которого был, как ни странно, корсет.
Да, несмотря на свою неприязнь к корсетам, я почти никогда его не снимала, но благодаря не слишком туго затянутым лентам для меня он был не мучителем, а защитником. Он не сковывал меня, а дарил свободу, защиту, прикрытие. Он служил тайником для кинжала и поддерживал подкладки на грудь, в которых я держала много всяких полезных мелочей и целый ворох английских банкнот и которые вместе с подкладками на бедра создавали пышный силуэт, совсем не похожий на скучную худую фигурку Энолы Холмс.
Оставив на себе только подкладки, корсет и нижние юбки, я склонилась над раковиной, смыла румяна, морщась от покалывающей кожу ледяной воды, и посмотрела в зеркало. Там я увидела свое вытянутое, непримечательное, болезненно-бледное лицо, обрамленное родными каштановыми волосами длиной ниже лопаток и такими же непримечательными.
Они-то меня и беспокоили. Видите ли, чтобы сойти за зрелую даму, их надо было убрать. Юные леди ходили в коротких платьях и с длинными волосами, а взрослые — в длинных платьях и с волосами, убранными наверх. Днем у благородной дамы все должно было быть прикрыто, кроме ушей.
Я хотела притвориться благородной дамой. Вот только тем прислуживали горничные, а у меня горничной не было.
Пожалуй, избавлю любезного читателя от нудного рассказа о том, как я делала себе прическу, и скажу только, что час спустя из- за книжного шкафа вышла леди с убранными наверх волосами, почти полностью скрытыми под огромными полями шляпы, в сером шерстяном платье, дорогом и сделанном на заказ, но в то же время довольно скромном на вид и не слишком элегантном. На груди блестел аккуратный перламутровый овал броши. Как видите, я располагала не одним кинжалом.
Накинув на плечи очаровательное меховое манто, я взяла с собой муфточку того же цвета и заперла свою «гардеробную». Затем подошла к другому шкафу, у наружной стены, отодвинула щеколду за увесистым томом «Путешествия Пилигрима» и выскользнула из бюро доктора Рагостина через потайную дверь.
Глава пятая
Мой предприимчивый предшественник удачно разместил этот выход. Я очутилась среди вечнозеленых кустов между домами и оттуда вышла на улицу, никем не замеченная, даже зоркой миссис Фицсиммонс. Скорее всего, они с миссис Бэйли начали перемывать мне косточки, как только я вышла из кухни: «Бедняжка, нам-то невооруженным глазом видно, что у ней прелестей никаких нет и нос и подбородок большеваты, а если на ней кто и женится, так ему покажется потом, что его надули!»
Мучительная укладка моих ненавистных волос омерзительного цвета болотного рогоза, слабых и блеклых, испортила мне настроение. Я села в четырехколесный кеб, достала из кармана бумагу и сделала довольно грубый карандашный набросок сплетничающих миссис Фицсиммонс и миссис Бэйли в старомодных белых чепцах с оборками, с хитрыми глазами, окруженными морщинами, и тонкими раскрытыми губами: честно говоря, так они очень походили на черепах.
После этого я немного успокоилась и нарисовала уже более приятный портрет молодой леди в меховом манто и бархатной шляпе с большими полями и с перьями поганки. Она слегка щурилась, потому что благородные леди не могли носить очки, каким бы плохим ни было их зрение. Воспитанная в нежности и заботе, она казалась совершенно беспомощной, ходила склонив голову и опустив плечи. Внешность у нее была не особенно привлекательная, и красивая одежда не могла скрыть этого факта.
Это была застенчивая супруга доктора Рагостина, помолвленная с ним еще в детстве.
Таким образом я напомнила себе, чью маску надеваю сегодня.
Когда на меня находило вдохновение, я могла нарисовать кого угодно, хоть Лиану Месхол, хоть маму или моих братьев — чуть ли не всех, кроме себя самой. Я не могла изобразить истинное лицо Энолы Холмс на бумаге. Как ни странно.
Кеб остановился на фешенебельной улице, и я спрятала рисунки в карман; Шерлок Холмс дважды видел нарисованные мной портреты, и мне не хотелось давать ему зацепку. Я собиралась сжечь эти листы по возвращении домой.