— О, я очень на это надеюсь, миссис Раго- стин! Мне все хотелось сделать хоть что-нибудь... Но что? И как?
Я вовремя вспомнила, что должна играть роль, закусила губу и выдержала паузу, как будто не решаясь высказать свое предложение:
— Что ж... Откуда-то надо начинать. Леди Теодора, если вы позволите, могу ли я осмотреть комнаты достопочтенной Сесилии?
Глава шестая
Прежде всего мы, само собой, выпили чаю. Горячий умиротворяющий напиток и тарталетки с джемом закрепили нашу дружбу. После чаепития леди Теодора позвала горничную дочери и попросила сопроводить меня в комнаты достопочтенной Сесилии.
У благородных дам кровать стоит в одной комнате с гардеробом, а друзья и слуги заходят и выходят через соседнюю комнату, соединенную со спальней. Я сразу прошла в спальню и осмотрелась. Выглядела она очень мило, и изящная кровать в форме саней с изысканными узорами на изголовье больше подходила для девочки, чем для юной леди. Вероятно, мать хотела, чтобы ее малышка как можно дольше оставалась ребенком? В углу, как и полагается, стоял кукольный домик — игрушка, призванная развивать уважение к домашнему хозяйству, — но достопочтенной Сесилии он, судя по всему, доставлял не больше удовольствия, чем мне мой собственный домик в Фернделл-холле. Дорогие куклы из китайского и английского фарфора маялись на полках, и даже стеклянные колпаки не спасали их от пыли. Я перевела взгляд на похожие футляры над камином и пришла к выводу, что нежное искусство лепки роз из цветного воска достопочтенную Сесилию тоже не увлекало.
— Достопочтенная Сесилия сама их слепила? — уточнила я у горничной.
— Да, мэм. Миледи хорошо давались... ах, то есть... ей хорошо даются все виды рукоделия.
Восковые «цветы» выглядели скорее как бесформенные кляксы.
На стенах висели небольшие пастельные рисунки в рамках: пожилая дама с вязанием у камина, деревенские девчонки с корзинкой яиц, розовощекий малыш со щенком и тому подобное.
— Это картины достопочтенной Сесилии? — Да, мэм. Она замечательная художница.
Я бы с этим поспорила, но пришлось кивнуть. Пастели, как и восковые розы, выглядели красочно, однако размыто и неясно, словно их творили неуверенной рукой.
— Еще достопочтенная Сесилия ходила на уроки пения и балета. Она достигла больших успехов во всех сферах, мэм.
Другими словами, достопочтенная Сесилия была идеальной девушкой на выданье и воплощала в себе то, что хотели видеть во мне мои братья: поющее, танцующее, выдающее французские цитаты нежное украшение аристократичной гостиной, способное в любую минуту упасть в обморок.
Интересно, как сама достопочтенная Сесилия относилась к своим «достижениям»?
Я окинула взглядом резной шкаф, комод и умывальник. На комоде лежал стандартный набор: круглые пяльцы, инкрустированные серебром гребень и щетка для волос, ручное зеркальце, крошечные склянки с туалетной водой и изящная баночка для хранения волос. Я покосилась на гардероб и открыла створки. Там висела обычная одежда благородной юной леди: домашние утренние, дневные платья, платья для визитов, лучшие воскресные платья, вечерние, редингот, костюм для езды на велосипеде, костюм для тенниса и так далее.
— Вам известно, во что была одета достопочтенная Сесилия в час ее... м-м... отбытия?
— Да, мэм. Судя по всему, она... — Горничная покраснела. — Она была одета ко сну, мэм. Вся остальная одежда на месте.
— Вот как. И кровать выглядела так, будто достопочтенная Сесилия успела в ней поспать?
— Да, мэм.
Я обратила внимание, что одно окно выходит за дом, а другое на улицу.
— К какому из них была приставлена лестница?
Горничная кивнула на дальнее окно, из которого не было видно улицу.
— Оно было открыто?
— Да, мэм.
— На первом этаже были открыты двери или окна?
— Нет, мэм. Там все двери были заперты, и окна закрыты на задвижку.
— Но эти окна на задвижку не запирали?
— Нет, мэм, — ответила горничная чуть ли не сочувственным тоном, как будто речь шла о чем-то совершенно очевидном. — Вся семья спит с приоткрытыми окнами, чтобы укрепить свое здоровье, мэм, как летом, так и зимой, мэм.
Неудивительно: меня тоже так воспитывали. Комнату надо проветривать, чтобы закалять дух и улучшать обмен веществ, кроме того, свежий воздух борется с болезнями и избавляет от слабости. Поэтому даже в мороз, когда на ресницах замерзает лед, окно должно быть приоткрыто хотя бы на дюйм.
— Значит, к окну могли подобраться по лестнице и открыть его снаружи?
— Да, мэм.
— Вы обнаружили его широко распахнутым, с лестницей у подоконника?
— Да, мэм.
Я вернулась в будуар достопочтенной Сесилии, просторную комнату с зеркалами, изящными стульями, кушетками, заслонкой для камина с красивым узором, наверняка вышитым вручную самой юной дамой, папоротниками в горшках на эркерном окне и мольбертом, расположенным у того же окна.
В первую очередь мое внимание привлекло бюро с выдвижной крышкой. Я подошла к нему и выдвинула крышку:
— Насколько я понимаю, здесь были письма?
— Да, мэм. Их забрала полиция, мэм.
— Они искали другие бумаги?
— Нет, мэм! — возмутилась горничная. — Эти письма нашла леди Теодора и отнесла полицейским.
Другими словами, полицию даже не пустили на порог будуара.
— Понимаю, — одобрительно произнесла я и села перед бюро.
Мне очень хотелось самой взглянуть на письма — не только чтобы узнать, что там написано, но и чтобы проверить, не упустил ли Скотленд-Ярд какие-нибудь важные детали.
— А почтовые марки не были как-то причудливо наклеены или повернуты? — поинтересовалась я. В таком случае можно было бы говорить о тайном шифре.
— Письма приходили не по почте, мэм!
Я снова привела бедную горничную в ужас. Разумеется, строгий дворецкий должен был просматривать всю корреспонденцию.
— Тогда как? — Понятно, что их приносили лично — но кто играл роль посыльного?
— Мы... э-э... не знаем, мэм.
Значит, один из слуг был сообщником влюбленных. Вероятно, эта самая горничная, Лили. И вряд ли я могу у нее еще что-нибудь об этом выведать.
В бюро стоял письменный набор из нефрита: чернильница, перья, подставка для перьев и ножик для конвертов. В ящичках помимо промокательной бумаги, перочисток и прочей канцелярии нашлись почтовая бумага с монограммой достопочтенной Сесилии и разноцветные брусочки сургуча: красный для деловой переписки, синий для верного любовника, серый для друзей, желтый для намека на ревность, зеленый для поощрения застенчивого поклонника, фиолетовый для соболезнований. Судя по всему, чаще всего достопочтенная Сесилия использовала серый сургуч.
Еще я наткнулась на адресную книжку, аккуратно заполненную мелким, круглым почерком юной дамы, и различные бумаги вроде списков покупок, напоминаний об общественных обязательствах, нравственных проповедей, сортированных по алфавиту, и так далее.
А главное — я обнаружила стопку записных книжек.
— Достопочтенная Сесилия вела дневник?
— Да, мэм.
Томики в шелковых обложках были закрыты на маленькие замочки. Точнее, раньше они были закрыты, но их кто-то взломал.
— Полиция читала дневники? — уточнила я.
— Нет, мэм!
— А леди Теодора?
— Да, мэм. В зеркале, мэм.
— Что вы имеете в виду?
Я открыла одну из книжек и посмотрела на крупный, по-детски простоватый почерк с наклоном влево, совсем не похожий на тот, которым достопочтенная Сесилия заполняла адресную книгу и другие бумаги. Сначала мне это показалось странным, но потом я поняла, что дневник писался справа налево, и все буквы были отражены, так что «6», например, можно было спутать с «д».
— Любопытно! — воскликнула я. Приложив дневник к зеркалу, я с легкостью прочла одну из строчек:
...невыносимо холодно... на меня надели не меньше девяти нижних юбок.
На такой простой шифр жалко было тратить время.
— Зачем, хотелось бы знать, она так писала?
— Не знаю, мэм.
— Вы ее заставали за этим занятием?
— Нет, мэм.
Разумеется, как и любая преданная своей госпоже горничная, она ничего не знала и не видела.
Всего я насчитала восемь дневников, и все они были заполнены странным косым почерком, не менявшимся с годами. В самом свежем дневнике многие страницы пустовали, причем в начале, потому что достопочтенная Сесилия вела его с конца. Я выбрала последнюю (первую) запись, приставила дневник к зеркалу и принялась читать.
2 января
Мне ужасно скучно. О каких новогодних обещаниях может идти речь, когда никакие благие намерения не способны излечить наш мир от страданий? И как можно беспечно обсуждать духи и балы, оборки, вырезы и бальные туфельки, когда по улицам бродят сироты и нищие, дети в грязных обносках, босые? А их отцы никак не найдут работу, а матери трудятся по шестнадцать часов в день на фабриках? А тем временем я учусь отходить назад, не спотыкаясь о шлейф девять футов длиной, чтобы не опозориться перед королевой, когда меня будут представлять ко двору! В моей жизни нет ни цели, ни смысла, и она не имеет никакой ценности...
Вряд ли юная леди, желающая тайно обручиться с возлюбленным, стала бы писать о таких вещах.
В голове у меня роилось множество догадок, и мне хотелось посмотреть, что в последнее время рисовала достопочтенная Сесилия. Я подошла к мольберту, оставив Лили прибираться в бюро.
На мольберте стояла незавершенная картина: пастельный деревенский пейзаж, смазанный в безобразное разноцветное пятно оттенков жженого сахара. На маленькой тумбочке лежали пастельные карандаши.
Сломанные. Розовый, персиковый, салатовый, нежно-синий, небесно-голубой, лавандовый, бежевый — все они были раздроблены чуть ли не в пыль.
Очень любопытно.
Я выдвинула один из ящичков, но не нашла там ничего примечательного, только карандаши, стирательную резинку, индийские чернила, перьевые ручки, собранные в коробочку, и угольные брусочки. Точнее — огрызки с тупыми, стертыми кончиками. Они пачкали весь ящик, так же как сажа пачкала Лондон. И этого угля там было огромное количество. Сточенного чуть ли не до основания.