Её собеседница как будто ждала этого ответа и победно произнесла:
— Ну, не в тот раз, когда ты дала этим чёртовым крысам сожрать моё лицо!
Глава тринадцатая
Крысам. Сожрать. Лицо.
Скажи она это несколькими секундами раньше — до того, как мне удалось взобраться на выступ, — я бы сорвалась с крыши и разбилась бы насмерть. Сейчас же я распласталась по поверхности, словно белка, у которой над головой пролетает сокол, и вцепилась пальцами в черепицу, чтобы не скатиться вниз по склону, в то время как мои мысли уже летели по наклонной.
— Эт’ было лет сорок назад, — устало ответила Пертелотта.
— Сорок два, — уточнила её собеседница, и я внезапно со стыдом узнала себя в ненависти, скользившей в холодном голосе.
Меня захлестнула волна отвращения к себе.
Я тоже держала смертельную обиду.
На мать. На маму.
За то, что она сбежала из дома, я давно её простила — мама всегда любила свободу. И она оставила мне целое состояние. И связывалась со мной через объявления в газетах. Но два месяца назад, в самые холодные январские дни, я пребывала в отчаянии и попросила маму приехать ко мне в Лондон. Она не ответила на мой призыв, и за это я пока не могла её простить.
— Мне было всего пять, — ответила Пертелотта. — Я уснула.
— А я была совсем малюткой, беспомощной, и лежала в люльке, а ты дала крысам залезть на меня и подхрызть мой нос...
— Хватит, Флора!
Голос Флоры не дрогнул:
— ...и хубы, и пухлые щёчки...
— Хватит!
— ...а должна была за мной прихлядывать...
Да, она жила со своей сестрой и надеялась, что о ней позаботятся. Как же приятно, должно быть, когда у тебя есть сестра! У меня вот её никогда не было. Я...
Я что, в самом деле собиралась заявить, что всегда мечтала о сестре?!
Какая чушь, Энола! До этой минуты к тебе такая мысль даже в голову не приходила!
А что до семейной заботы — то мои старшие братья искренне стремились обо мне позаботиться: отправить в пансион, обучить поведению в обществе и подготовить к замужеству. И мать обо мне позаботилась — подарила свободу и возможность делать с моей жизнью всё что вздумается.
Хватит себя жалеть, Энола Холмс! Ты и одна прекрасно справишься.
Этот внутренний голос, ласковый, но твёрдый, принадлежал мне — но всё же я вдруг почувствовала, будто мама рядом, со мной. И в этот момент я нашла в себе силы простить маму за её слабости.
На сердце стало удивительно легко.А Флора всё ныла:
— Ты ж моя старшая сестрёнка и должна обо мне заботиться! Хощь сказать, я недостаточно хромко кричала, штоб тебя разбудить?
Теперь её нытьё всего лишь раздражало меня, но не пугало.
Пертелотта, скорее всего, тысячу раз слышала эти слова, но они всё равно её задели.
— Боха ради, Флора, прекрати! — надрывно воскликнула она. — Почему ты такая жестокая?!— Эт’ у меня носа нет, сестричка, не у тебя.
Носа.Боже мой!
Я подняла голову. Я уже не дрожала и не впивалась пальцами в черепицу. Мне хотелось взглянуть на Флору. Теперь блестящая теория про солдата, которому доктор Ватсон ампутировал нос, не выдерживала никакой критики, хоть зловещие букеты и отправил мужчина...
Так ли это? Может ли Флора сойти за мужчину?
Я встала на четвереньки и, проклиная неудобную юбку, тихонько поползла по выступу к окну.
— После того как ма умерла, я всё для тебя делала.
В это легко поверить. Мне с самого начала показалось, что в Пертелотте есть нечто материнское. Судя по всему, она ещё в раннем детстве взяла на себя обязанности матери.
Я вытянула шею, пытаясь заглянуть в окно. Сначала мне ничего не было видно, кроме кружевных занавесок, но я подалась вперёд и сумела разглядеть смутные очертания убогой неприглядной комнаты — гостиной. Правда, сёстры не сидели в креслах — очевидно, они вскочили на ноги, разгорячённые спором. Пертелотта стояла ко мне спиной, уперев руки в пышные бока и отчасти закрывая собой Флору. Всё, что я выяснила, — это что Флора крепко сбита, как и её сестра, и одета в простые блузку и юбку, опять же как сестра. Я могла только предполагать, что лицо у неё такое же круглое и некрасивое.
Теперь гневный монолог произносила Пертелотта.
— Всю жизнь пытаюсь вину загладить, — кричала она, — всю жизнь! Даже муженька вот уховорила делом этим заняться, штоб тебя в порядок привести...
— Да ты просто хотела меня замуж выдать и с рук сбыть!
— Я хотела сделать тебя счастливой, достойной женщиной — а ты што? Стала наряжаться в штаны, бороду приклеивать...
Надо же! О, она просто обязана быть отправителем зловещих букетов! Я прижалась к стеклу, надеясь увидеть её лицо.
— ...и бродить чёрт знает хде! — гремела Пертелотта.
— Надо ж было ихрать роль твово муженька, сестрица!
— Нет, не надо! Эт’ ты не дашь никак ему покоиться с миром, ты злая, извращённая...
— Ты ужасная, не я, — отрезала Флора. Несчастная, ей не хватало стержня. — По крайней мере, мужчинам позволено...
— ...идти против природы?! Сколько раз я просила тебя сидеть дома, пока я работаю?! А ты снова за своё! Я уж думаю собственноручно упрятать тебя в «Колни Хатч»!
Флора издала гневный рёв и бросилась на сестру. Я увидела её лицо — и сразу же об этом пожалела: она сорвала свой нос и принялась размахивать им перед Пертелоттой, словно оружием.
— Ну попробуй — посмотрим, што у тебя получится! Давай попробуй!
Другой рукой она сорвала грим с губ и щёк. Её лицо, если его можно было так назвать, походило на уродливую массу слизней.
— Ты об ‘том пожалеешь! Ты — и врач, который подпишет дрянную бумагу!
Я с трудом понимала, о чём говорит Флора: всё моё внимание притягивали её кошмарные черты — бугристая плоть с дырками вместо рта и носа. А глаза, хоть и здоровые, казалось, забыли, что значит плакать, и в них горела жажда убийства. Эти сухие глаза поразили меня не меньше изуродованного лица; я оцепенела — и в это время её взгляд упал на окно.
Я почувствовала себя глупой рыбёшкой, которая, привлечённая светом фонаря, поднялась на поверхность тёмного озера.
Флора завопила, как хотелось завопить мне при виде её лица, и показала на меня пальцем.
Я успела пригнуться раньше, чем Пертелотта обернулась.
Одна из сестёр — не скажу точно какая — выкрикнула ужасно неприличное ругательство.
Я бросилась прочь, но на узком выступе было особо не развернуться, и я не могла вернуться тем же путём, которым пришла. Ринувшись навстречу неизвестности, я обогнула здание и поползла по карнизу, словно огромная гусеница, раскачиваясь из стороны в сторону. В один момент я чуть не свалилась из-за проклятой юбки: нет, всё-таки девушек заставляют носить длинные юбки исключительно ради того, чтобы они не могли сделать ничего путного.
Окно распахнулось, и, кажется, Пертелотта рявкнула громким голосом, достойным стаи гончих:
— Полиция! Помогите! Храбитель! Полиция!
С улицы раздался свисток констебля, призывающий на помощь его напарников. Со всех сторон ему ответили такими же свистками. В доме загремели шаги: сёстры спускались вниз по лестнице.
Они подозревают, что я тоже спущусь.
А значит, я должна поступить иначе. Подняться.
Сказать не значит сделать. Юбка облепила мне ноги, а без фонаря в кромешной тьме я не могла ничего разглядеть. Однако на следующем углу мне повезло наткнуться на водосточную трубу; я схватилась за неё обеими руками и принялась карабкаться по ней, как матрос по мачте. Соседи Перте- лотты вывалили на улицу, подоспели констебли, и ужасный шум — крики, вопли, свист, цокот копыт, топот — вселил в меня такой ужас, что я нашла в себе силы, о которых раньше и не подозревала. Я быстро добралась до самого верха трубы — и уткнулась в очередной выступ, нависший над магазинчиком. Словно в тумане я подтянулась и перемахнула через него, как испуганная мастифом кошка.
Передо мной оказалась очередная стена. Неужели мне никогда не найти прибежища на крышах?! В отчаянии я стукнула по ней кулаками — но только испачкала руки в штукатурке. По узкому карнизу я поспешила в темноту, подальше от улицы. Я больше не ползла по черепице, дрожа и покачиваясь, — нет, я неслась вперёд, стараясь не поддаваться страху и не глядя, куда ступаю. Видимо, безумие заразно.
Я с силой врезалась во что-то твёрдое и деревянное.
Признаюсь, в эту минуту я грязно выругалась, поскольку сильно ударилась носом. Мне сразу захотелось его потереть, чтобы унять боль, но я сдержалась и упёрлась ладонями в возникшую передо мной преграду.
Возможно, это часть эркерного окна?
Наше дело не гадать, что к чему, наше дело — умирать за страну; в долину смерти рвёмся...1 Точнее — на крыши отчаяния, и в бой идёт не целая бригада, а одна глупая девочка, которой следовало бы радоваться тому, что у неё вообще есть нос — не важно, большой или маленький! Только вперёд, бойцы, только вверх!
Я забралась на узкую верхушку неизвестного строения, глубоко вдохнула, исполненная благодарности за то, что меня больше не окружает кромешная тьма.
Надо мной простиралось небо, усыпанное звёздами, словно веснушками.
На его фоне виднелись силуэты остроконечных крыш и дымоходов.
Наконец-то!
_____________________________________
1 Отсылка к стихотворению Альфреда Теннисона «Атака лёгкой бригады» (The Charge of the Light Brigade). У него эти строки написаны от третьего лица: «Их дело не гадать, что к чему, а их дело умирать за страну; в долину смерти рвутся шесть сотен храбрецов».
Я перебралась через последнюю преграду и очутилась на самом верху.
Тяжело дыша, я упала на жёсткую черепицу покатой крыши.
Теперь я в безопасности.
Здесь меня никому не найти. Здесь я пережду ночь.
Мои блаженные размышления прервал крик, очевидно, сержанта полиции:
— Подкатите вон туда! Да, туда! Как работает эта проклятая штуковина?
Через мгновение, разгоняя ночные тени, пелену тьмы прорезал ослепительный луч света. Разумеется, я читала в газетах о новом электрическом прожекторе Скотленд-Ярда, но читать — это одно, а увидеть — совсем другое. Казалось, будто рядом со мной ударила молния. Признаюсь, я закричала. К счастью, кричала не я одна — толпа внизу тоже пришла в ужас, — и меня, скорее всего, не услышали.