— Хватил им об дверь — ну когда голову высунул, штоб цветы мне дать. А нос возьми да упади ему на колени. Уж не знаю, чего я сильнее испугался — шо нос отвалился или шо дядька этот его подхватил, потряс им и сказал: мол, цветы отнеси быстрее, а не то приду за тобой и тебе нос оторву, да и глазёнки твои заодно выдеру.
— Мм... А крови на нём не было?
— Нет! — Мальчик вздрогнул. — Лицо было прям как из воска лепленное.
— А что осталось на месте носа?
— Ничегошеньки! Ну то бишь щели одни, как у скелета. — Бедняга поёжился.
— Щели?
Больше подробностей я не добилась: мальчишка уже дрожал всем телом и смотрел на меня глазами, полными ужаса.
— Пожалста, вы не сымайте ни волосы, ни уши — ничего не сымайте!
— Да что ты — с чего бы мне это делать? А потом он прикрепил нос на место?
— Не знаю! Я ноги унёс! С букетом управился, а потом вы за мной погнались! — Мальчишка всхлипнул и расплакался. Он не ревел, как юный варвар, а горестно, отчаянно скулил. Очевидно, эта зловещая встреча потрясла его до глубины души. — А зачем вы за мной гнались-то?
— Не важно. — Я поднялась на ноги, чувствуя на себе осуждающие взгляды прохожих, протянула мальчику не пенни, а целый шестипенсовик — из сочувствия к его горю. Я поняла, что больше от него ничего толкового не добиться.
Толкового? Как будто в том, что он мне рассказал, был хоть какой-то смысл!
Глава девятая
Я ВЕРНУЛАСЬ В СВОЁ ВРЕМЕННОЕ ЖИЛИЩЕ самым сложным, извилистым путём, стараясь никому не попадаться на глаза, и попросила хозяйку нагреть воды. Пока я мылась, переодевалась в чистую одежду, тёрла щёткой подол испачканного платья, причёсывала парик и укладывала его в модную причёску, я думала.
Точнее, пыталась думать, а на самом деле размышляла, как человек мог лишиться носа. Кажется, в эпоху Возрождения один датский астроном потерял свой нос в дуэли, но сейчас все сражались на пистолетах, а не на мечах. К тому же в Англии дуэли были запрещены, и хотя в некоторых далёких маленьких странах на континенте их всё ещё практиковали, сложно было поверить, что нос могли отстрелить из пистолета. Впрочем, отбрасывать такую возможность нельзя. После того как датский астроном — я наконец вспомнила его имя, Тихо Браге, — из-за дуэли лишился части носа, он поставил себе протез из серебра.
Странно, почему он не выбрал золото — такой же отменный показатель дурного вкуса! Впрочем, до правления королевы Виктории люди, вероятно, мыслили иначе. Если подумать, среди англичан много таких увечных, потерявших части лица если не на дуэли, то на войне, во время Индийского народного восстания или, к примеру, Второй англо-афганской войны. Но вряд ли они носят серебряные протезы вместо носа, подбородка или ушей. Так что же...
В дверь застенчиво постучали, и хрупкая помощница хозяйки, не больше десяти лет от роду, спросила:
— Вы будете ужинать, мисс Энверуа?
— Да, сейчас спущусь.
В доброте нынешняя хозяйка уступала миссис Таппер, зато в готовке заметно её превосходила.
Я отправила девочку за вечерними газетами и спустилась на кухню, где мне подали великолепную жареную ягнятину под мятным соусом. После ужина я поднялась к себе в комнату, включила газовую лампу и, радуясь столь удобному и хорошему освещению и стараясь не обращать внимания на шипение труб, похожее на бормотание сумасшедшего, опустилась на неудобный стул и просмотрела все газеты по очереди, проверяя, не появилось ли новостей по делу Ватсона — нет, никаких, — и поместили ли моё послание «Боярышник, вьюнок, спаржа и мак: что вам нужно? Отвечать сюда. М.М.В.» в разделе объявлений.
Да, поместили.
Как бы ни обстояло дело с носом, странно, что зловещие букеты отправляет именно мужчина. Обычно язык цветов считается женской областью знаний, хотя, конечно, есть эксцентричные начинающие учёные, последователи Мальтуса и Дарвина, которые занимаются перекрёстным опылением орхидей в теплицах. Впрочем, любой, кто когда-либо ухаживал за девушкой, и, пожалуй, каждый второй муж отчасти разбирается в значении растений. Хорошо, что мои братья — убеждённые холостяки и мало об этом знают. Разумеется, сейчас Шерлок должен особенно внимательно следить за объявлениями в газетах в надежде найти зацепку в деле Ватсона, и он наверняка заметит послание с «боярышником, вьюнком, спаржей и маком» — но, скорее всего, предположит, что это я переписываюсь с мамой, и вряд ли догадается о его сути. Так или иначе, я надеялась получить ответ от загадочного злопыхателя на следующее утро.
А пока я принялась за изучение вчерашних и свежих газет, на что до этого у меня не нашлось времени.
Газет набралось много, а читала я их исключительно потому, что привыкла быть в курсе всего, и к определённому моменту перестала вникать в суть написанного. Я зевнула и решила, что просмотрю только колонку объявлений в «Пэлл-мэлл газетт» и брошу всю пачку в камин...
И тут я его увидела.
5252111311131412131123626152114151614 2234151115255215255633123653445322211 1363616211
О.
Быть не может.
Сон как рукой сняло, и я, сглотнув от волнения, потянулась за карандашом и бумагой.
Первым делом я разбила алфавит на пять частей, убрав «ё», «й» и «щ», буквы-«двойники»:
АБВГДЕ
ЖЗИКЛМ
НОПРСТ
УФХЦЧШ
ЪЫЬЭЮЯ
Затем я начала расшифровывать первое слово. Пятая строчка, вторая буква — Ы. Третья строчка, вторая буква — О.
ЫО?
Осознав свою ошибку, я попробовала другой ключ. Пятая буква, вторая строчка — Л. Третья буква, вторая строчка — И. Первая буква, первая строчка — А. И так далее: ЛИАНА.
Да, это адресовано мне.
Шипение газа в трубах вдруг стало походить на шёпот привидения, а грудь словно сжал невидимый тугой корсет. Прерывисто дыша, я бросилась переводить остаток шифра. Времени на это ушло немного.
ЛИАНА НУЖНА ОМЕЛА ГДЕ КОГДА ЛЮБЛЮ ТВОЯ ХРИЗАНТЕМА
Послание одновременно и радостное, и тревожное.
Я больше не могла отмахиваться от мыслей о матери.
Ночью я никак не могла уснуть. Если бы моя тёплая неприметная тёмная одежда не осталась у миссис Таппер, я бы и не стала ложиться, а отправилась бы на поиски несчастных обитателей улиц, чтобы поделиться с ними едой и монетами, — и это отвлекло бы меня от мрачных размышлений. Подобные ночные прогулки вошли у меня в привычку, а Виола Энверуа, будь она неладна, ограничивала мою свободу. Вместо этого я вынуждена была лежать на узкой твёрдой постели, и мысли бесновались у меня в голове, будто шумные невоспитанные дети.
Когда мир успел перевернуться с ног на голову? Мама никогда не начинала беседу первой. Первой всегда писала я.
Это ловушка. Прямо как в прошлый раз — с ответом якобы от мамы, который на самом деле составил Шерлок, чтобы меня поймать. Только теперь он разобрался в языке цветов и вместо «встреча» написал «омела»...
Но разве стал бы Шерлок тратить на меня время, когда доктор Ватсон в опасности?!
Может, это всё-таки мама?
Значит, она в беде.
Но если дело срочное, почему она сама не выбрала время и место?
А если мне хотят устроить ловушку — не пытаются ли меня заманить тем, что позволяют самой выбрать время и место?
Да и мама, если разобраться, выбрала бы не омелу — символ свидания влюблённых, — а полевой «очный цвет».
Разве что она решила, что это слишком мудрёно.
Хотя ведь можно было оставить просто «очный цвет» или его латинское название «анагаллис» — и я бы всё поняла.
Скорее всего, мама так бы и поступила. А это сообщение написала вовсе не она, и оно призвано заманить меня в ловушку.
Но зачем? И кто его составил?
Послание напечатали только в «Пэлл-мэлл газетт» — в других изданиях его не было. Только в маминой любимой газете. Нет, все-таки это от мамы. Мне так хочется, чтобы оно было от мамы.
Мне что, хочется увидеться с мамой?
Да.
Нет. Нет, я зла на неё, и вполне обоснованно.
ЛИАНА НУЖНА ОМЕЛА ГДЕ КОГДА ЛЮБЛЮ ТВОЯ ХРИЗАНТЕМА
Меня смущало это «люблю».
Мама никогда в жизни мне такого не говорила.
Нет, послание фальшивое.
Мамино «люблю» — это то, чего мне всегда не хватало.
Либо шифр составил кто-то другой — но кто и зачем? — либо мать наконец нашла для меня место в своём сердце.
Если я не отвечу — буду вечность мучиться догадками.
Если отвечу — подвергну риску себя и свою свободу, и всё ради одного жалкого слова.
Когда не знаешь, как поступить, благоразумнее всего бездействовать, но я терпеть не могла сидеть сложа руки. Именно поэтому меня влекло в ночь, и без этой отдушины моё сердце изнывало.
Так и не сомкнув глаз, я встала на рассвете и стала собираться к выходу, хоть и не знала, куда отправлюсь и с какой целью. Я надела корсет с кинжалом и подушечками, нижние юбки, платье — струящееся, воздушное, с рюшами, оборками и лентами — для «променада» по городским улицам и прихорошилась (то есть полностью замаскировала лицо). В голове у меня роились всё те же мысли: действительно ли шифр составила мама? Стоит ли отвечать? Если да, то что написать в ответе и когда лучше его отправить?
Мне не нравилось находиться в подвешенном состоянии, но всё же я решила немного подождать. С одной стороны, в тот единственный раз, когда я обратилась к маме за помощью, она всё никак мне не отвечала — и, как выяснилось, даже не собиралась; меня это так сильно задело, что я не хотела с ней видеться, пока моя обида не пройдёт, поскольку боялась сказать то, о чём потом пожалею. С другой стороны, было ужасно не ответить маме, когда она первой сделала шаг навстречу... Вдруг она тяжело больна и жить ей осталось недолго? И это наш последний шанс помириться?
Чушь. Будь мама при смерти, она не просила бы меня назвать время и место встречи!
Но...
Так мои мысли и вертелись по кругу, словно колесо мельницы, по одному и тому же в конце концов осточертевшему пути. Я напрочь позабыла о пропавшем докторе Ватсоне, одинокой миссис Ватсон и отправителе безобразных букетов, и даже о загадочном съёмном носе.