Кроме одного:
Хризантема для меня обозначала маму, а с добротой на языке цветов ассоциировалась цинния, и сейчас мне пригодилась бы ее последняя буква: «Я». Из маргаритки — символа невинности — можно было взять восьмую букву, «Т». Из ландыша — «чистоты» — вторую, «А», а из василька — «простоты» — последнюю, «К». Получалось, что только самое начало послания — «Мама, я так» — выглядело следующим образом:
Нет, так дело не пойдет. Получится слишком длинно, заковыристо и — хоть я и старалась подбирать цветы только с одним значением — ненадежно: смысл может исказиться.
Я смяла бумажку и отбросила ее в сторону. Какое-то время я хмуро сверлила глазами пустой лист, пока не вспомнила, как написала мне в последний раз мама: простым английским языком, но с завуалированным смыслом.
После нескольких минут раздумий я улыбнулась и предприняла еще одну попытку:
Нарцисс цвел в воде,
Хризантема — в стекле.
Лиана так и не нашла.
Что Ирис принесла.
Отлично! Тоже своего рода загадка — просто чепуховое стихотворение о цветах. Нарциссом звали греческого юношу, который влюбился в себя, увидев свое отражение в воде, и которого боги превратили в цветок с таким же названием. Зеркала у него не было, но хризантема, то есть моя мама, мать, цвела в стекле — стекле зеркала. Лиана, разумеется, означала меня, и я не смогла найти ирис — цветок, получивший свое название в честь богини Ириды, по-гречески Ирис, которая переносила послания между Олимпом и Землей по радужному мосту. Мама должна была понять, что я имею в виду «послание в стекле».
На душе у меня стало на порядок легче, и я аккуратно переписала четверостишие на отдельные листки для «Пэлл-Мэлл газетт» и других газет, которые нравились маме. Я еще не умылась, не поела и не оделась, но можно будет отправить их дневной почтой: так письма с объявлениями быстрее попадут на Флит-стрит. Надо только наклеить марки.
В поисках марок я нетерпеливо отбросила в сторону листы, которые до этого смахнула на пол...
И вдруг кое-что попалось мне на глаза.
Список, который я составила... Позвольте, только вчера? А такое чувство, будто неделю назад.
На мгновение я застыла посреди комнаты подобно соляному столпу. А затем выкрикнула, в отчаянии заломив руки:
— Будь я проклята! Ну и дура!
Как можно было потратить все утро на бесплодные размышления?! Нет, пора возвращаться к расследованию.
Тем более что я наконец поняла, от кого можно узнать, где держат несчастную Сесилию.
Глава четырнадцатая
Мне следовало проявить величайшую осторожность — иными словами, выбрать наиболее изощренную маскировку, поскольку я намеревалась отправиться в крайне опасное место.
Туда, где меня могли узнать.
А вдруг я все же не сумею...
Никаких «а вдруг», Энола. Одевайся.
Сказать легче, чем сделать. Мне предстояло надеть на себя личину леди, для чего мне требовались тонкая нижняя рубашка из хорошей льняной ткани и такие же панталоны, чтобы корсет не слишком врезался в кожу; конечно, сам корсет из плотного хлопка и стальных пластин (разумеется, не слишком туго затянутый, но чтобы мог поддержать все мои подушечки и подкладки, которые дарили мне фигуру «песочные часы» и служили для хранения полезных вещиц и припасов); мягкий чехол на корсет; несколько шелковых нижних юбок; платье для прогулок — лазурное, с полутурнюром и с рюшами, дополненное легким жакетом — в таких дамы обычно ходят за покупками; шляпка в тон платью, носовой платочек с вышивкой, перчатки, гамаши на сапожки, собственно, мои лучшие сапожки и, само собой, зонтик. Весить все мое «обмундирование» будет фунтов пятнадцать, не меньше.
И это еще не все.
Я должна была стать не просто леди, а настоящей красавицей, чтобы никто и ни за что не узнал во мне Энолу.
Для этого следовало убрать волосы — еще одну деталь внешности, которую мне не повезло разделить с Шерлоком, поскольку выглядели они печально и тускло, напоминая по цвету сухую древесную кору, — на макушку и закрепить невидимками, а затем спрятать под пышным каштановым париком, к которому я уже приладила шляпку. На лоб должна была спадать кудрявая челка — de rigueur, необходимая деталь: ведь такую же челку носила принцесса Александра, — а на губы, щеки, веки и ресницы я вынуждена была как можно незаметнее нанести средства, порицаемые благородным обществом.
После долгих упражнений с кисточками и мазями, а также, вероятно, благодаря крови семьи Верне, текущей в моих венах, я наконец научилась — по крайней мере я на это надеюсь — накладывать макияж таким образам, что его принимали за естественную красоту.
Лишь на этом мои приготовления закончились.
К середине дня я так ничего и не поела, но времени на это не было, поскольку лучшая моя зацепка (на самом деле далеко не самая надежная, учитывая, что по Лондону ездит около двух тысяч наемных экипажей, а моя дурная голова не сумела удержать номер того, которой был мне нужен) требовала определенной точности: кебмены обычно держались одной и той же стоянки, и я собиралась начать поиски в том же месте и в то же время, где в последний раз видела экипаж, в котором увезли леди Сесилию.
Только один человек мог рассказать мне, где она: кебмен, который отвез ее и двух гарпий на торговую улицу, а затем, вероятно, доставил домой. И искать его следовало возле первой Общественной дамской комнаты Лондона на Оксфорд-стрит. В том самом месте, где, вот незадача, мой брат Майкрофт — вполне вероятно — искал меня.
«Не торопись, — напомнила я себе, спускаясь с подножки кеба, в котором прибыла на Оксфорд-стрит. — Переступай птичьими шажками. Верти в руках зонтик. Ты красивая леди в модном платье, приехала за покупками».
Так я грациозно плыла по тротуару подобно небесно-синему кораблю в лондонской буре из пыли и сажи. Солдаты, судомойки, конторские служащие и священнослужители, босой ребенок, ведущий за руку слепого попрошайку, однорукий старик с седой бородой и с крестом Виктории на груди, лохматая нищенка, продающая мозольные пластыри, обходительные джентльмены в цилиндрах, мальчишки-газетчики с красными высыпаниями на коже, девочка в обносках, охрипшая от вечных криков «Яблоки! Яблоки!», перемазанный в чернилах ученый с узкими сгорбленными, непропорциональными плечами и стопкой книжек в руках — через такую разномастную грязную толпу я продиралась, словно голубой цветок в поле темных маргариток.
Неспешно подплыв к стоянке наемных экипажей, я окинула их ряды надменным и ленивым взглядом — по крайней мере попыталась создать такое впечатление. Лица кебмена я не помнила, того, как выглядел экипаж, — тоже, поэтому было не ясно, как мне найти нужный кеб, тем более что все они выглядели примерно одинаково! По пути на Оксфорд-стрит я попыталась сделать карандашный набросок, но у меня получилось размытое пятно — если не считать лошади, которая вышла вполне неплохо, потому что лошадей я обожала: но разве я взяла в руки бумагу исключительно для того, чтобы написать портрет Черного красавчика, как вдохновленное книгой дитя? Позор, Энола! Разочарованная в самой себе, я надеялась, что хотя бы узнаю кеб, если увижу его на стоянке...
Слишком много «хотя бы, и «если бы», и «может быть»!
Ничего в рядах экипажей не показалось мне знакомым.
Зато на другой стороне улицы, прямо у меня на пути, стояли очень даже знакомые мне джентльмены: мои братья Майкрофт и Шерлок.
Со стыдом признаю, что, когда я их увидела, сердце мое забилось быстрее, по спине пробежали мурашки и я застыла в нерешительности.
А потом, как часто случалось в похожие минуты, в голове прозвучал голос матери: «Глупости. Ты и одна прекрасно справишься, Энола».
Эти до боли знакомые слова, которые она часто повторяла, заставили меня расправить плечи, собраться с силами и пойти дальше.
К счастью, Шерлок и Майкрофт были увлечены оживленной беседой и даже не смотрели в мою сторону. Они стояли ровно в том месте, где я не так давно встретила — и пнула — Майкрофта. Мой полный брат, одетый примерно так же, как и в день нашей последней встречи, явно никак не пострадал от моей атаки. А вот Шерлок, хоть и выглядел великолепно в своем безупречном городском костюме из тонкого черного сукна, заметно опирался на трость, и на правой ноге у него был не ботинок, а мягкая домашняя туфля.
Внимательно следя за своей походкой, я проплыла мимо — с гордо поднятой головой в аккуратно сдвинутой набок шляпке, вертя в руках зонтик и стараясь как можно сильнее выделяться в толпе, словно голубой маяк в ночном океане — быть прекрасной леди, которая мечтает, чтобы все вокруг бросали на нее восхищенные взгляды, — и таким образом оставаться незаметной для моих братьев. Какая ирония: чтобы избежать лишнего внимания, мне надо бросаться в глаза: но дело в том, что ни Шерлок, ни Майкрофт не проявляли интереса к самовлюбленным красавицам, одетым по последней моде.
Стратегия сработала. Когда я прошла мимо, они по привычке, словно роботы, дотронулись до полей шляп и как ни в чем не бывало продолжили разговор.
— ...не может так продолжаться, — напыщенно вещал Майкрофт. — Большая ошибка с твоей стороны, милый Шерлок, что ты так легко отпустил ее, позволив ей и дальше беспечно двигаться по неверному пути.
— Смею возразить, дорогой брат, — беспечной она не выглядела.
Вот как? Значит, он заметил мои метания. Впрочем, мне не суждено было узнать, к какому выводу пришел Шерлок, поскольку я пошла дальше по своему «неверному пути» и больше ничего не услышала. При этом я заставила себя сосредоточиться на стоящей передо мной задаче: поисках кеба, в котором увезли леди Сесилию.
Однако на стоянке мне не встретилось ни одного экипажа, который вызвал бы у меня хоть смутные воспоминания.
Я добралась до конца ряда, где мои братья не могли меня увидеть, остановилась, перевела дыхание и обернулась, чтобы еще раз окинуть взглядом всю стоянку. Это ни к чему не привело, кроме того, что я столкнулась нос к носу с запряженной в экипаж лошадью, которая робко смотрела на меня большими карими глазами. Послушной на вид, крупной рабочей лошадью саврасой масти. Давно никто не приветствовал меня с таким радушием, как она, и я невольно протянула к ней облаченную в шелковую перчатку руку и ласково похлопала кобылу по морде. Она одобрительно фыркнула, обдав меня пахнущим сеном дыханием, и наклонила голову, чтобы я могла погладить ее по челке.