Очистив велосипед от наслоившейся на него грязи, мы забрались в кузов "пикапа" и уселись на откидные сиденья.
Легкая тишина висела над свалкой. За садами над городом синели горы. Воздух был так прозрачен, что на крутых склонах просматривались мельчайшие трещины и снежные складки. От этого казалось, что до гор не девяносто километров, а самое большее десять.
Тошка вытащил из-за пазухи четыре яблока.
- Шамайте, ребята.
Яблоки были величиной с чайную чашку, желтые, налитые чуть кисловатым прохладным соком. Мякоть таяла во рту с нежным хрустом.
- Ваши? - спросил Юрка, отгрызая сразу половину яблока.
- Это ж "бельфлер", - усмехнулся Тошка. - А у нас в саду "бельфлера" отродясь не было.
- Чьи? - насторожился Борька Линевский.
- Левицких, - сказал Тошка.
- Это какой Левицкий, шахматист, да?
- Шахматист, - кивнул Тошка.
- Попался бы ты ему, он бы из тебя такой "бельфлер" сделал... - сказал Юрка Блинов.
- Шиш, - сказал Тошка. - Я такой ход знаю, что никогда не поймает.
- Откуда ход? - спросил Борька.
- Из сада Тольки Логунова. Через малинник.
- Там забора нет, что ли?
- Нет. Только колючая проволока в два ряда. Нырнешь под нее - и порядок.
- Сходим, ребята? - сказал Борька. - Сегодня ночью, часиков в двенадцать?
Гошка отвернулся и начал внимательно разглядывать "фордзон". Юрка потер шрам на пальце и вздохнул.
- Ну? Кто пойдет? - спросил Борька.
- Только не я, - сказал Блин. - Мне сегодня вечером никак из дому не смыться. Мы с отцом дрова пилить будем.
- Я тоже не могу, - сказал Тошка.
- Боишься?
- Никто не боится, - криво усмехнулся Тошка. - Только два раза подряд в одно и то же место не ходят. Закон.
- Закон для трусов, - сказал Борька и посмотрел на меня. - А ты пойдешь?
- Пойду, - сказал я, хотя мне не особенно хотелось. Я знал, что если приду за полночь домой, то обязательно нарвусь на скандал.
- Молодец! - сказал Борька.
Съев Тошкины яблоки, мы вылезли из "пикапа" и потащили велосипедную раму к Владимиру Августовичу.
- In optima forma![1] - сказал Инженер, осматривая раму. - Старую краску мы с нее снимем. Подшипники ведущей звездочки и педалей переберем и промоем в керосине. Юра, ты говорил, что можешь достать у отца в гараже тавот для смазки. Это реально?
- Уже достал, - сказал Юрка. - Пол-литровую банку.
- Принеси, пожалуйста, завтра.
Мы чистили раму часов до шести. Краску обдирали металлической щеткой, мелкой наждачной шкуркой шлифовали подшипниковые шарики и шайбы, перетерли каждый винт, каждую гайку. Седло Владимир Августович велел выбросить, сказал, что надо купить новое.
Наконец рама заблестела, как серебряная, а наши руки покрылись царапинами и ссадинами. Инженер сказал, что на сегодня хватит. Юрка Блинов ушел домой, а я и Борька Линевский отправились к Тошке.
У нас на юге быстро темнеет. Едва только солнце опустится за горы, на город падают синие сумерки, которые через полчаса сгущаются в ночь. И если в это время новолуние, темень стоит такая, что в двух шагах не узнаешь родного отца. Мы решили, что не стоит идти домой, а потом топать назад. Лучше пересидеть светлое время у Тошки. И мы сидели и болтали до тех пор, пока за окнами не потемнело так, будто стекла заклеили черной бумагой.
Наконец Тошка сказал, что пора, и повел нас в дальний конец своего сада. Там, в заборе, мы раздвинули доски и пробрались сначала в сад Тарасовых, где не росло ничего, кроме крыжовника и кислой сливы ткемали, а потом очутились в малиннике Логуновых. Малиновые кусты были такие высокие, что скрывали нас с головой, и такие густые, что мы ободрали не только руки, но даже лица, продираясь сквозь них.
- Стоп! - тихо сказал Тошка. - Здесь проволока.
Я пошарил рукой в темноте и нащупал целое проволочное заграждение. И вверху и внизу ладонь натыкалась на острые ржавые колючки.
- Ты чего врал, что здесь два ряда? - прошептал я Тошке. - Здесь такое накручено...
- Ничего не врал. Здесь и есть две проволоки. Только они крест-накрест пущены. Вы лезьте, а я приподниму и подержу.
- Давай с нами? - сказал Борька.
- Нет. Второй раз обязательно попадешься. Закон.
- Ну, как хочешь. Где они, эти самые "бельсфлеры" стоят?
- Один сразу вот здесь, первый. А второй - четвертый в этом ряду, ближе к дому. Чуть что, давайте прямо сюда.
Он приподнял проволоку, и мы поползли в темноту. Борька сразу нашел первую яблоню и, стараясь не шуршать листьями, полез на нее.
А мне, как всегда, не везло. Я никак не мог отыскать второй "бельфлер". Я шарил обеими руками в листве, но пальцы натыкались или на абрикосы, жесткие, как грецкие орехи, или на груши, которые тоже еще не поспели и вкусом напоминали траву. Четвертое дерево оказалось не "бельфлером", а сливой. Вероятно, Тошка неправильно сосчитал. Тогда, позабыв о всякой осторожности, я начал переходить от дерева к дереву, но "бельфлера" не было.
Скоро я перестал соображать, где находится дом Левицких, в какой стороне расположен сад Тольки Логунова и куда нужно бежать в случае опасности.
Хоть бы Борька зашевелился, что ли.
Я присел на карточки и прислушался.
Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Борька будто умер на своем дереве. Где он, справа, слева? А может быть, сзади?
- Боря! - позвал я громким шепотом. - Ты где? Тишина.
- Борис! Ты меня слышишь?
Никакого ответа.
А может быть, он уже набрал яблок и смылся?
- Борька!
- Ты что, спятил? Тише! - зашипел откуда-то сверху Борька, и сразу все стало ясно. Я понял, что делал круг и опять пришел к тому месту, где мы влезли в сад.
Я снова начал считать деревья. У четвертого поднял руки, нащупал толстую ветку и вдруг мне в ладонь легло тугое прохладное яблоко, да так и осталось там с листком на черешке.
Да, это был тот самый знаменитый "бельфлер".
Через мгновенье я удобно сидел на развилке и опускал за пазуху яблоко за яблоком.
Я не брал первые попавшиеся. Я выбирал самые крупные.
Скоро у меня оказалось десятка два отборных бельфлеров. Рубашка на животе и с боков оттопырилась. Яблоки холодили тело, поскрипывали, мешали поворачиваться.
"Еще десяток, и надо сматываться", - подумал я и привстал, чтобы перебраться на развилку повыше.
И тут очень близко от меня громко скрипнула дверь, в темноте вспыхнул яркий прямоугольник света, и в этом прямоугольнике появился черный силуэт человека.
Несколько секунд человек всматривался в темноту сада, потом пробормотал что-то и, оставив дверь приоткрытой, направился к той яблоне, на которой сидел я.
Я как стоял, так и замер в полусогнутом положении, охватив ствол руками. Даже дышать перестал. Проклятый Тошка! Хоть бы сказал, что эта яблоня стоит прямо против черного хода в дом.
Человек остановился под яблоней, прямо подо мной, вынул из кармана папиросы и закурил. Огонек спички на мгновение выхватил его лицо из темноты, и я чуть не свалился на землю: это был сам Левицкий!
Все мальчишки города знали Игоря Левицкого. Те, кто играл в шахматы, знали его как двукратного чемпиона города. Те, кто не играл в шахматы, знали, что в саду у Левицкого созревают самые вкусные яблоки и груши. И те и другие знали, что не дай бог попасть в руки к Левицкому.
... И зачем я согласился идти с Борькой? Мне почему-то всегда не везло. Когда бы я ни залез в чужой сад, я всегда нарывался на хозяина. Вот и сегодня...
Левицкий отшвырнул спичку в сторону и уселся под яблоней. Папироса то вспыхивала, то угасала, и ко мне поднимался дым, от которого щекотало в носу.
Два раза я чуть не чихнул.
Наконец папироса вспыхнула последний раз, прочертила сверкающую дугу и утонула в темноте. Левицкий откашлялся и затих.
Я не знаю, сколько прошло времени. Может быть, час, а может быть, два. Правая нога у меня затекла и стала как деревянная. Потом я перестал чувствовать пальцы левой. Скоро от неудобного положения так заныла спина, будто меня палкой ударили по позвоночнику. Больше терпеть было невозможно. Я начал осторожно опускаться на развилку, на которой так удобно устроился вначале. Я почти сел на старое место, как вдруг рубашка на правом боку выскользнула из-под пояса и яблоки, как ядра, посыпались прямо на Левицкого.
Все дальнейшее произошло со страшной быстротой. Левицкий вскочил и выругался, а я зачем-то полез вверх. Я лез как обезьяна, подтягиваясь с ветки на ветку, до крови ссаживая пальцы.
Левицкий внизу бушевал.
Наконец голова моя вынырнула из листвы и я увидел большие мохнатые звезды. Они слегка покачивались.
Левицкий внизу вдруг замолк.
И тут одна из веток с протяжным стоном осела под ногами, звезды встали стеной, я схватил руками пустоту и, пробивая спиной листву, тяжело рухнул вниз.
Удар был так силен, что все кругом полыхнуло белым ослепительным светом.
Несколько секунд я лежал на боку, ничего не соображая, потом вскочил и бросился наугад вперед.
Руки уперлись в забор. Я побежал вдоль него, нащупал калитку, отодвинул засов и выскочил на улицу.
Отбежав подальше, я перевел дух и прислушался.
Кругом стояла могильная тишина.
Заправив рубашку в брюки и потуже подтянув ремень, я побежал к Тошке.
Борька и Тошка уже сидели в укромном месте за будкой рыжего пса Джойки и о чем-то тихо разговаривали. Тошка мигнул фонариком, когда я их окликнул.
Обида опалила мне щеки. Вот ведь сидят и разговаривают как ни в чем не бывало, а тут человек едва спасся от Левицкого. До сих пор ноги трясутся.
- Значит, смылся? - сказал я, подходя к Борьке.
- Смылся, - сказал Борька. - Как он тебя застукал?
- Как надо, так и застукал, - сказал я. - По всем правилам. Тебе что, ты на дальней яблоне сидел. А я возле самого дома.
- Это верно, - сказал Борька. - Я на дальней сидел, а ты возле самого дома. Тебя он чем треснул, палкой, да?