От такого несоответствия я растерялся, размяк и позволил ей всучить мне билет на дополнительный поезд, не поинтересовавшись даже, по какому случаю его ввели, и в котором часу оный состав изволит прибыть в белокаменную столицу нашей непричесанной державы. Впрочем, не все ли равно? Ни тридцать пять часов в раскаленном, битком набитом плацкартном вагоне, ни двухнедельное ожидание меня не прельщали, а тут такая славная альтернатива!
Билет был куплен, я рассыпался в благодарностях и покинул здание вокзала. По всему выходило, что мне нужно собираться, да и пожрать не помешало бы, и еще позвонить, наверное, надо кому-нибудь. Например, Торману. И, например, Наташке. Ей можно бы даже ключи от квартиры оставить: пусть живет, ей под одной крышей с мамой давно уже тесно, а под прочими крышами Ташка надолго не задерживается…
Что касается «пожрать» – этот пункт программы я выполнил ревностно и с тщанием. Отправился в «Белый» и уничтожил там недельный запас кофе, сока и теплых слоеных булочек. – Ты хаваешь, как другие похмеляются, – уважительно заметил знакомый бармен Толик. – Можно подумать, что сдохнешь, если я тебе булку вовремя не донесу.
– А что, вполне может быть, что и сдохну, – авторитетно подтвердил я с полным ртом. – По идее, я должен был сожрать все это еще вчера утром. Или хотя бы вечером. Но не сложилось.
Толик понимающе улыбается. Он был свидетелем старта и финиша давешнего загула с «фронсами»; никто не мешает ему теперь домыслить подробности, сообразуясь лишь с собственным вкусом, благо воображение у парня, кажется, весьма живое.
После беспорядочного, но обильного завтрака я некоторое время гуляю по городу, честно стараясь осмыслить тот факт, что теперь мои ноги будут попирать какие-то иные, далекие, неведомые пока булыжники. Факт осмыслению не поддается. И черт с ним.
Возвращаюсь домой: надо собирать вещи. В моем случае это, положим, не самый обременительный труд, но четверть часа потратить придется. Да и потом, я ведь звонить собирался, встречи назначать, прощаться, отдавать ключи, и все в таком духе. До семи вечера еще прорва времени, но я-то знаю, как ненадежна лукавая эта стихия; мне хорошо известно, что всякий час отличается от прочих, он может оказаться куда короче или, наоборот, длиннее, чем положено, и никогда заранее не знаешь, насколько вместительный час поступил в твое распоряжение.
Собрать рюкзак и поставить на видное место сумку с фотоаппаратурой (забыть орудия производства дома – поступок вполне в моем духе, но сегодня я твердо решил не превращать свою жизнь в комедию положений) оказалось делом нескольких минут. С телефонными звонками обстояло гораздо хуже. Никуда я, честно говоря, не дозвонился, хотя бог свидетель, я старался как мог.
Торман, оказывается, укатил на рыбалку. По крайней мере, так сказала очередная обитательница его многокомнатного сердца. Известие это повергло меня в недоумение: до сих пор Сашка рыбной ловлей не увлекался, благо какой-то дополнительный предлог для крупномасштабного пьянства ему никогда не требовался, достаточно было обычного волеизъявления. Ну… ладно. На рыбалку так на рыбалку, с кем не бывает! Придется позвонить ему уже из Москвы и услышать, что сбежать, сломя голову, без прощального банкета и прочих церемоний, могла только тварь негодная, вроде меня. Ну, что ж теперь делать, пусть ругается, переживу как-нибудь…
А Наташки не было дома уже три дня. Поскольку мое обаяние на ее матушку никогда толком не действовало, выяснить подробности мне не удалось. Обзвонив две дюжины общих знакомых, я так и не напал на след взбалмошной нашей подружки. Ничего удивительного: Ташка обладает удивительной способностью крутиться под ногами в самые неподходящие моменты и пропадать именно тогда, когда мне требуется срочно ее увидеть.
Увлекшись следственно-розыскным мероприятием, я так никому и не сообщил о своем отъезде. Обстоятельство небывалое, если учесть мою болтливость. По идее, я бы должен прохожих на улице останавливать, дабы сообщить им эту потрясающую новость: дескать, я, любимый, уезжаю, можете начинать рвать на себе волосы. Однако вот ведь, ни разу не обмолвился.
Утомленный телефонной болтовней и сломленный неудачами, я сам не заметил, как задремал на ковре, в обнимку с телефонным аппаратом. Проснулся от пронзительного лязга: звонкоголосая оранжевая сволочь орала прямо мне в ухо – и все это лишь для того, чтобы жизнерадостный мужской голос с не поддающимся идентификации, но режущим слух акцентом потребовал к аппарату некую «Свэту», следов которой в окрестностях моей кармы не обнаруживалось. Ошиблись номером. Блин.
Но взглянув на часы, я был готов расцеловать неизвестного благодетеля и его ненаглядную «Свэту». Как же вовремя он ошибся номером! До отхода моего возлюбленного поезда оставалось всего-то часа полтора. Каким образом я умудрился проспать полдня – уму непостижимо! Впрочем, я не мог не признать, что это было наилучшим способом провести время до отъезда. А то ведь маялся бы ожиданием, болтался бы по городу, разыскивая неуловимую Наташку, поил бы пивом всех встречных, и сам бы с ними набульбенился «на посошок», или того хуже, решил бы сообщить о грядущем отъезде родственникам – не потому, что я полагаю, будто это действительно необходимо, а просто так, от нечего делать. Дал бы им возможность закатить истерику и хоть как-то заполнить томительную паузу, так некстати образовавшуюся в моем расписании.
Теперь же все это было без надобности. Я умылся, рассовал по карманам куртки деньги и документы, взял рюкзак, забросил на плечо сумку, запер комнату и отправился на вокзал. Пешком: ноша меня не тяготила, а прогулка по вечернему городу казалась неплохим способом с ним попрощаться. В кафе на углу я выпил двойной эспрессо и осушил бутылку боржоми. В ближайшем киоске купил пачку жевательной резинки, несколько бутылок минеральной воды и упаковку голландского баночного пива; в комиссионке на улице Маркса – несколько пачек запредельно дорогих импортных сигарет, всегда бывших предметом тайного моего вожделения.
Засим сборы в дорогу можно было считать окончательно завершенными. Я неторопливо зашагал к Вокзальной площади. По дороге мне не встретилось ни единой знакомой морды, но я уже устал удивляться по столь пустяковым поводам.
В здание вокзала я вошел за четверть часа до отправления поезда. Не слишком рано, не слишком поздно – в самый раз. Голова была пустой, а тело – легким, как сухой лист. Я уезжал. Возможно (и сладко, и боязно было ощущать на пересохших от волнения губах это слово) – навсегда.
Г
53. Гандхарвы
…своего рода фата-моргана, мираж.
– Молодой человек, не гневайтесь, что нарушаю ваше уединение, но мне подумалось: может быть, вы не прочь сыграть в нарды?
Вот уже два часа я наслаждался затворничеством. В купе ехал один, без попутчиков – круче, чем просто люкс! Более того, во всем вагоне нас было трое: я, тощий однобровый проводник с челюстью Щелкунчика и вот этот элегантный седой господин в полуспортивном костюме цвета выгоревшей солдатской гимнастерки – редкостной красоты вещь, к слову сказать. Мой попутчик занимал третье по счету купе, я – шестое, так что даже «соседями» мы являлись лишь очень условно. О таком вакууме я и мечтать не смел.
За минувшие два часа я успел открыть окно (считается, что это невозможно, но если очень захотеть, получается все), подставить голову свежему ветру, пережить восемнадцать мощных эстетических потрясений при виде пасущихся вдоль рельсов коров, выкурить две сигареты, выпить банку пива и окончательно обалдеть от излившейся на меня благодати.
Впрочем, предложение сыграть в нарды поступило весьма своевременно: я как раз пресытился созерцанием пасторальных сцен при участии крупного рогатого скота и с некоторым сожалением обнаружил, что не взял с собой книг. Совершенно нехарактерный для меня поступок: обычно я даже в пригородный автобус без книжки не сажусь, а тут – не то что бы даже поленился лишний груз тащить, а просто вылетело из головы, что хочешь, то и делай!
И вдруг, как нельзя более кстати, возник этот русобородый Мефистофель с приторными профессорскими повадками. Был бы не столь элегантен, вышел бы комический персонаж. Но костюм, более приличествующий буржую на сафари, чем пассажиру вялотрясущегося по просторам Совдепии поезда, но тонкий профиль, но сияющие льдинки светлых глаз, да еще и запах наидражайшей из кёльнских вод – какой уж там «комический»… И как же славно, что он именно в нарды захотел сыграть! Предложил бы партию в шахматы, пришлось бы мне мычать нечто невразумительное, признаваться в постыдной своей неспособности улаживать неприятности ферзей да королей; но, хвала Аллаху, обошлось без позорища.
– С удовольствием, – говорю. – Только я «длинные нарды» больше люблю. А вы?
– И я, пожалуй.
– А у вас доска с собой? Давайте здесь играть. Видите, я окно открыл. Свежо. И курить можно.
– От курения, пожалуй, воздержусь, ибо бросил. Но открытое окно – это прекрасно. Добрый знак. Лучше быть не может, – обрадовался мой попутчик.
Зашел в купе, уселся напротив, положил на стол миниатюрную досточку для нард. Расставил крошечные лакированные шашки, извлек из кармана кожаный стаканчик и два миниатюрных кубика. Я от природы не завистлив, но тут меня чуть кондратий не посетил: какие все же роскошные вещицы!
Звали моего нового знакомого Карл Степанович. Опять же вроде бы комичное сочетание, но ему столь курьезное имя-отчество даже шло: была в нем некая импортная, почти королевская стать, но и нечто уютное, домашнее, успокаивающее нервы, наличествовало в его внешности. Этакий респектабельный «американский дядюшка», от которого следует ожидать скорее рождественских подарков, чем скучных нотаций и прочих подвохов.
Сообщив друг другу свои наименования, мы кинули кубики, чтобы выяснить, за кем право первого хода. У меня выпала единица, у моего соперника тоже. Улыбнувшись совпадению, мы повторили бросок. На сей раз на обоих кубиках были двойки. Еще раз – две тройки. Моя улыбка приготовилась было сползти с лица, но Карл Степанович столь искренне радовался наглядным этим опровержениям теории вероятности, что и я заразился его энтузиазмом. Однако две четверки заставили меня содрогнуться.