пьяный бес и глагола Сатане: „Аз ведаю, Господине, отчего сотворить горелку — пьяное вино“ („Отчего уставися вино душепагубное“)» (Арх.).
В поверьях XIX―XX вв. пьянство устойчиво приписывается проискам Дьявола и подчиненных ему чертей, бесов.
«Про людей, болеющих хмелевиком после сильного запоя, здесь обыкновении говорят, что ими овладел Дьявол, да и сами пьющие и страдающие хмелевиком верят этому и в трезвом, здоровом виде говорят, что им действительно представлялся Дьявол в человеческом образе, но с хвостиком и с рогами и что он манил их то в лес, то в воду, то заставлял давиться. У нас верят, что они действуют в это время не собственной волей, а по приказу и указанию Дьявола; верят, что человека, страдающего запоем, всегда может посетить Дьявол» (Волог.).
Искушая людей, подбивая их пить все больше, заводя пьяниц в грозящие гибелью места, Дьявол, черт принимает разные обличья — обычного человека, маленького юркого существа (насекомого) и т. п.
Верили, что нечистый может опустить в бочку «запойную каплю вина (лишь иногда, по особой милости Божией, эта капля не приносит вреда и пропадает даром — бутылка с водкой лопается)» <Попов, 1903>. Ср. также выражение «зеленый змие», некогда «навеянное» представлениями об искушающем человека, стремящемся погубить его «змие-Дьяволе» (см. ЗМЕЙ).
Образ вызывающего пьянство беса, нечистого нашел яркое отражение в историко-литературных памятниках. «Чародей Дьявол прельщал русского человека пьянством, крупнейшим национальным пороком. Для этого у Дьявола есть волшебная хмель-трава, которая в притче о хмеле одухотворена, как это обычно для Травников, представлена злым духом, поведающим о своих тайных силах <…> [первую ветку этой травы Дьявол вручил жене Ноевой, научив ее опоить мужа]. Но после Вознесения Господня, желая угодить Дьяволу, пьяный бес достал остатков этой травы с оравицких „гор“, научил одного безработного варить „хитрое зелие, рекомую горелку“ и через него распространил по всему свету: „в цари, в Литву, и в Немцы, и во вся грады и к нам в святорусскую землю“. <…> В Слове с именем Василия Великого „Како подобает воздержатися от пьянства“ замечательно художественно и реально описывается, что делает пьянственный бес с пирующими. Сначала все идет хорошо, но уже после четвертой чаши, которая — „от неприязни“, начинают развязываться языки. „Егда же испиют седьмую чашу, еже есть богопрогневательна, духа святого оскорбительна, бесов возвеселительна“, пир становится крайне непристойным. „Ангелу же отшедшу от когождо человека, а бесу приближуся“ [после того как бесы опустят в бокалы „экстрактов всякого греха“, каждый из пирующих начнет „умом оскудевать“ и „со хмелем братися акы на брани с супостатом“] <…> Бесы особенно веселятся о пьяницах и с радостью приносят Отцу своему Сатане „жертву таинственную“» <Рязановский, 1915>.
«Восходящее корнями к язычеству» пьянство вызывало особенно резкое осуждение церкви.
Представления о «вождении» пьяниц нечистыми, издревле бытовавшие, сохранялись в крестьянской среде вплоть до XX в. «Всякому человеку на роду написано, какою смертию и когда умереть, а пьяницам — нет <…> пьяница где обопьется, там ему и могила. За всяким человеком ангелы-хранители ходят, а за пьяницей нет, то-ись и за ним сначала ходят, да отступаются, как скоро он станет не в меру упиваться. Вот тут-то чертям и воля, как ангелы-хранители отступятся, тут-то они и задушивают пьяницу. Но ангел-хранитель, надо знать, отступается не тихим молчанием, а сначала упредит того человека сном, чтобы человек спокаялся и воздержался» (Урал)<Железнов, 1910>.
Изучавший запойное пьянство с «врачебной» точки зрения Н. Высоцкий констатирует: «Кроме душ усопших и духов болезней, целый ряд недугов вызывается еще бесами, дьяволами. Бесы, по-видимому, чаще „насылаются“ на людей различными колдунами, ведьмами, чем нападают по собственному почину. В последнем случае они выбирают преимущественно пьяниц, людей, пренебрегающих своими религиозными обязанностями, не верующих в Бога, нераскаянных, великих грешников, или тех, которые призывают их на помощь, в минуты злобы, гнева, отчаяния. Пьяницам бесы „представляются“ нередко в своем натуральном виде целыми десятками, лишают их сна, поселяют отвращение к пище, наводят ужас, истощают тело и иногда доводят до самоубийства. Таким образом объясняет народ припадки запойного бреда или так называемой „белой горячки“, наблюдаемой у нас, как известно, весьма нередко. <…> На характер галлюцинаций, несомненно, оказывают влияние занятия больных и степень их умственного развития». Многим из них «чаще всего представляются черти, благодаря несомненной уверенности в их существовании и власти над людьми» <Высоцкий, 1911>.
Наблюдения свои Н. Высоцкий обосновывает и описанием случая, свидетелем которого, в бытность студентом, стал он сам. Страдающий запоями университетский писец, с похмелья оскоромившийся в Чистый понедельник (начало Великого поста), обнаруживает на краю чашки с мясными щами «чертенка величиной с воробья». «Он плясал, высовывал язык и кричал: „Скоромишка! Скоромишка!“ Романыч (писец. — М. В.) осторожно наметился своей ложкой и хватил чертенка с такой силой, что глиняная чашка разлетелась вдребезги. Но чертенок ловко ускользнул от удара в нашу комнату и сел на часы. <…> Благодаря нашей поддержке Романыч схватил было чертенка на часах, но тот бросился в печку, и Романыч последовал за ним; в печке схватить его не удалось, так как он вылетел через трубу». Несмотря на вмешательство студентов-постояльцев, уложивших пострадавшего в постель, черти и там не оставляют его в покое. Утром писец был отправлен в больницу, где умер через два дня <Высоцкий, 1911>.
В основе подобных рассказов нередко обнаруживаются повторяющиеся сюжеты быличек, питаемые широко бытующими и оказывающими влияние на «индивидуальный опыт» поверьями (ср. представления о внешнем виде, способах передвижения нечистых и т. п. — см. БЕС, ЧЕРТ).
Несмотря на то что пьянство традиционно считалось «дьявольским навождением», осуждалось, борьба с ним и вызывающими его существами представлялась трудной, почти безнадежной. «Сила бесовского зелья так велика, что древнерусский человек навсегда отчаялся освободиться от его чар. Пьяный хуже бесного (бесноватого. М. В.): „пришедши бо иереи сотворят молитву бесному, проженут беса, а над пьяными, аще бы со всея земли сошлися попове и творили молитвы, то не могут прогнати самовольного беса запойства злаго“» <Рязановский, 1915)>.
Кроме отчитывания в церкви, запойных пытались спасти с помощью заговоров. Ср. «Заговор от запоя»: «Ты, небо, видишь, Ты, Боже, слышишь, что я хочу сделать над душой и телом раба Божьего [имя]. Тело мое репа, печень яд! Сойдите в чашу брачную, звезды ясные, — в моей чаше — вода синего моря. Месяц ты светлый, взойди в мою хату, — а в моей хате ни дна, ни покрышки, ни верхней доски! Солнышко ты правильное, взойди на мой двор, а на моем дворе ни людей, ни зверей! Звезды, уймите раба Божьего [имя] от вина. Солнышко, уйми раба Божьего [имя] от вина! Слово мое замок» (Забайк.). От запоя и пьянства молились святым Флору и Лавру, мученику Бонифатию и преподобному Моисею Мурину.
Пьяниц поили растворенной в воде золой из церковного кадила; за пьяницу (живого) «ставят свечу вниз фитилем или же подают за него на проскомидию просфору как за умершего» (Тамб.). Действенным средством против запоя считалась вода, оставшаяся после обмывания умершего (в севернорусской быличке, однако, напоенный этой водою муж-пьяница превращается в еретика и съедает жену).
Р
РЕВЕНКА — трава, наделяемая в поверьях магическими свойствами.
Согласно калужским поверьям, свойства ревенки открыл крестьянке летающий змей. Ревенка называется так оттого, что «ревет по утренним и вечерним зорям». Если настоять этой травы в вине и дать выпить порченому, то он скажет, кто его испортил <Ляметри, 1862>.
РЕВУН (ВОПУН, ЩЕКОТУН) — детская болезнь, сопровождающаяся беспокойством и плачем; персонификация болезни (Калуж., Орл.) (см. КРИКСА, НОЧНАЯ, ПОЛУНОЧНАЯ).
РИГАЧ, РИГАЧНИК, РИГОЧНИК, РИГОШНИК, РИЖНИК, РИЖНЫЙ (ЗАРИГАЧНИК, ПОДРИЖНЫЙ), РИЖНЫЙ ХОЗЯИН — дух риги; мифический «хозяин» риги.
РИГАЧНИЦА, РИЖНАЯ БАБА, РИЖНИЦА — дух риги в женском обличье.
«Однажды невзлюбил рижный одного мужика и сжег у него ригу; построился мужик заново, а рижный опять сжег» (Новг.); «Не знаю, один ли он по ригам рижник. Я сам его видел» (Новг.).
Ригач, ригачник обитает в риге — строении, аналогичном овину, где сушат сноповой хлеб. Поэтому ригач сходен по основным характеристикам с овинником. Описаний «хозяина» риги в имеющихся пока материалах мало: чаще он лишь слышим, а не видим; видеть рижного, как и овинного, было нежелательно. Рижник — «черный, косматый, мохнатый»; «страшный горазд» (Новг.).
В рассказе из Новгородской области ригошники появляются в облике людей: «Пошел мужик топить ригу. И вдруг слышит — идут. Открывается дверь. Входят мужчина и женщина. Мужчина говорит: „Тихо, здесь раб Божий лежит“. Прошли дальше [в ригу]…».
«Рижная баба сидит, волосы длинные. Вот сосед пошел однажды, да не вовремя. Там рижница рожать собралась. У ней и муж есть. Он говорит. Я закрыл дверь и ухожу. А второй раз прихожу, а рижник говорит, ты хорошо сделал, что мою жену не тронул, и я тебе ничего не сделаю» (Новг.)<Черепанова, 1996>.
Олонецкие крестьяне считали, что волосы у ригочника «подрезаны и завиты», но ходит он в оборванном платье, всегда черный, запачканный.
По поверьям ряда районов России, в риге могут являться умершие, а также черти: в повествовании из Олонецкой губернии в риге трудится покойный крестьянин (слышно, как он мелет хлеб); в рассказе из Тульской губернии черт в риге раздает девушкам наряды.