смерти — «ножи, пилочки, подпилочки». Смерть — человек с косой, проходящий по селу в полночь (Арх.); дряхлый старичок, который видим лишь умирающему (Сиб.). Подчеркнем, однако, что один из наиболее традиционных, устойчивых «человеческих» образов смерти — женский (женщина, старуха в белом одеянии; в белом саване). На это указывает, по мнению А. Н. Соболева, и женский род слова «смерть»<Соболев, 1913>. Образ смерти-женщины, думается, порожден не столько какими-то конкретно-историческими формами верований, сколько «извечными» представлениями о женщине — дарительнице жизни, властной над людскими судьбами (см. ВЕЩИЦА, БЕЛАЯ). «Не всегда была смерть так страшна для людей. Была она красавицей-девицей <…> Виноват в том, что смерть изменилась, один хитрый человек, Арид, много раз обманывавший смерть. Он даже в свой гроб ее заманил, потом в землю закопал. Сто лет там пролежала смерть — никто в это время не умирал, а как вызволилась, пошла косить по свету, голодная да исхудалая» <Андроников, 1909>.
Согласно тверским поверьям, смерть — «женщина, старая баба с косою», она незримо живет за плечами каждого человека. Смерть — проклятая дочь Адама и ее [Смерти] дочери (смертей много — вероятно, по числу живущих на земле людей): «Когда Адам, после его изгнания из рая, примирился с Богом, то Диавол задумал отомстить ему. У Адама родилась дочь. Диавол стал внушать ей оказывать неповиновение к родителям. Адам проклял дочь и хотел ее уморить голодом; он не давал ей есть и не давал земли, от которой бы она могла кормиться. Она так похудела, что остались одне кости, но умереть ей Диавол не дал, пока она сама всех не переморит. От ней и Диавола породилось много смертей, которые есть не что иное, как ее дочери. В каждом доме живет смерть невидимо. Умирающий видит ее за три дня до своей смерти. Видят и кошки, и собаки, если есть в доме. Собаки при этом начинают неистово лаять, а кошки метаться во все стороны, даже на стены лезут. Старику Ивану Агееву из деревни Харламовской, Горской волости, летом нынешнего года явилась смерть. Она была в саване» (Новг., Череп.)<АМЭ>. «Народные русские сказания представляют смерть вечно молодой, пожирающей все живое» <Афанасьев, 1990>.
Смерть — «в меру» (в рост) соседки умирающей женщины (Сиб.). Смерть является в обличье избачихи (заведующей избой-читальней). «Дедушка был на Бабьем Носе. <…> Караулил сало, тюленей (на промысле. — М. В.).<…> И встал он, проснулся, а сидит эта, избачиха. Сидит (а у его телефон был там) сидит у телефона она и трубку держит — вот так. Ничего не говорит. <…> Потом дедушка обернулся, хотел закурить, обернулся снова — и никого нет. Это смерть ему показалась» (Мурм.).
Высокая (нередко голосящая, причитающая) фигура в белом — традиционное и, пожалуй, наиболее распространенное обличье смерти (предвестье смерти) в быличках и поверьях, бытующих вплоть до последней четверти XX в. Уточним тем не менее, что подобное существо почти «всезначно» — оно может не только прямо называться смертью (или покойником, белой женщиной, бабой), но и отождествляться с Пресвятой Богородицей или никак не именоваться (иногда — соотноситься с марой, мороком, полудницей, русалкой) (см. БЕЛАЯ, МАРА). Таким образом, в восприятии крестьян XIX–XX вв. «женские обличья» смерти колеблются от ясно очерченной, уничтожающей («посекающей жизнь») фигуры до расплывчато-мерцающей.
Неопределенность и неодноплановость обликов смерти отмечена в сибирских поверьях Г. Виноградовым. Упоминая такие «воплощения-превращения» смерти, как седой старичок, двенадцать белых котиков, три цыпленка, он констатирует, что в виде скелета («костей», «костей без мяса») смерть представляется здесь сравнительно редко. Ее появление, присутствие может подразумеваться, а не описываться детально. Ярко очерченного образа смерти в сибирских поверьях нет: «Смерть видит не всякий. Чаще видят ее грешные люди; праведные — редко и то только на момент. Видят ее или задолго до ее последнего прихода или перед моментом расставания души с телом. <…> В шести верстах от с. Илея была заимка, где жили старик с женой и дочерью. В одну из суббот, когда поминают „родителев“… семья стояла на молитве. Вдруг дверь приотворилась и в избу начали вбегать белые котики. Их вбежало двенадцать штук. Все они уселись под столом. Хозяин успокоил испугавшуюся было жену и дочь, а сам разрезал хлеб на четыре куска (крестообразно) и каждый кусок еще на три части и положил их под стол. Котики съели хлеб и таким же порядком, каким вошли, оставили избу. <…> Думают, что это была смерть. Через неделю старуха умерла, старика вскоре убило деревом во время бури; дочь куда-то уехала» <Виноградов, 1923>.
Не персонифицируясь (прежде всего это характерно для поверий, обрядов), смерть остается незримой; таинственным всесильным влиянием, «веянием» «Сидели мы раз вечером (рассказывает старуха-крестьянка. — М. В.) — потом легли все спать, а мне не спится, да и полно: тоска страшная приступила, по сердцу точно кошки царапают. Это, и лягу, и глаза скрою, а все не сплю, тошно и душу щемит; что-нибудь с родными неладное делается, думаю. Все же забылась. Вдруг как застучит кто-то в окно, инда рама заходила. Я вскочила, бросилась к окну, окликнула — нет никого. Сотворила молитву, разбудила своих, рассказала им: так и решили — либо кто умер из сродников, либо над нами что собирается. И верно. Рано утром приезжает ко мне мужик из села Егорья и говорит, что брата моего нашли в петле мертвого. Так и знай, когда услышишь стук ночью, что даром это не пройдет никому. Али тоже, вон, каша из горшка вылезет, когда печь давно закрыта, али самовар заорет, кипевши, толстым голосом, али смола тоже, вот, вытопится из подворотни: гляди, что даром не пройдет» (Влад.)<Попов, 1903>. О появлении смерти свидетельствует лишь необычный стук (Сургут.). «По смерти кого-либо открывают в доме двери, пропуская смерть» (Костр.); после выноса покойного запирают ворота, «чтобы смерть не вернулась в дом» (Ворон.) (см. ПОКОЙНИКИ).
Кроме того, в быличках и поверьях смерть принимает обличья самых разных существ — в частности, болезней, персонификаций болезней (особо опасных или эпидемических). Она может отождествляться со смертельной болезнью или действует ее посредством. Согласно сообщению из Нижегородской губернии, при опахивании от морового поветрия некоторые из женщин видели и самую смерть, «приходящую к рубежу в виде гнусной бабы». Изгоняемая «смерть-эпидемия» способна воплотиться в любое живое существо, но преимущественно черного цвета (см. КОРОВЬЯ СМЕРТЬ, ОСПА, ХОЛЕРА).
Смерть появляется в облике покойника (см. ПОКОЙНИКИ). В быличке Новгородской области выходящая с кладбища «притка-смерть» преследует прохожего (см. ПРИТКА); по костромскому поверью, «если увидишь кого-либо из живых в виде мертвеца, так он еще поживет, потому что это значит — смерть его умерла». Смерть (предвестье смерти) воплощается в обличье двойника человека, (см. ПОКОЙНИКИ, ДОМОВОЙ).
«Образ действия» смерти («смертей») описывается по-разному: за появлением «зримой смерти» следует «посечение» ею и тела умирающего, и заключенной в нем жизни («жизненности»), высвобождающее душу. «Отнимая жизнь у человека, смерть подкашивает его в сердце» (Новг., Череп.); «Смерть приходит на землю с оружием, сначала подсекает человеку ноги, потом руки и голову, хотя этого не видно» (Новг., Белоз.).
«Посечение» умирающего отождествляется с предсмертными мучениями, более или менее тяжкими, длительными для грешных, краткими — для праведных: «Тогда святые ангелы сказали смерти: „Что медлишь? Разреши душу сию от соуз плотских, скоро и тихо разреши, не имать бо много тяжести греховные“» [Житие Василия Нового]. Отметим, что длительные предсмертные страдания в поверьях XIX–XX вв. могут восприниматься двояко — и как свидетельство греховности, и как предуготовление-переход к иному, лучшему и вечному бытию — «хорошо, когда человек выболит» (Костр.).
Иногда предсмертные мучения — своеобразная борьба, поединок со смертью, оканчивающийся ее торжеством. Наиболее последовательно тема «поединка со смертью» (или «обмана смерти») разрабатывается в историко-литературных памятниках, легендах и сказках.
В «Повести о прении Живота со смертью» смерти противостоит Аника-воин, богатырь, «славный своею силою», грозный, жестокий, самонадеянный; дожив до 21 года, Аника-воин решает ехать в Иерусалим-град церкви Божии разорять. Выехав в чистое поле, он желает найти достойного противника: «Хоть бы смерть пришла!» И смерть является на зов. Аника-воин обещает «раздавить ее мизинным пальцем». «„Не хвались, прежде Богу помолись; сколько ни было на свете богатырей, а всех одолела!“ Рассердился Аника-воин, напускает на смерть своего борзого коня, хочет поднять ее на копье булатное; но рука не движется. Напал страх на Анику-воина, и он, гордый богатырь, просит пощады у смерти. Он просит у нее сроку сначала на год, потом на три месяца, на три дня, на три часа и наконец на один час, чтобы раздать нищим свое имение. Но смерть не дает ему сроку и на единую минуту. Замахнулась она острою косою и подкосила Анику-воина; свалился он с коня и упал мертвый». «Повесть о прении Живота со смертью» принадлежала к разряду общераспространенных в средние века поучительных сочинений, «толкующих о тленности мира» (как и о тщетности противостояния всевластной смерти — Божьему наказанию) <М — ов, 1872>.
В некоторых сказочных сюжетах действия одолевающего смерть героя более успешны (смерть поймана, обманута, посажена в торбу и т. д.