<Попов, 1903>; «…бывают кликушами вдохновенные или испорченные женщины, кои, приходя в некоторое неистовство, плетут всякий вздор и делают иногда пророчества, оне кричат голосами разных животных по временам и выкликивают имя того, кто их испортил» <Чулков, 1786>. Припадки кликуш усиливались в церкви во время литургии; тут, по выражению века, они «метаются всякими кознодействами» <Забылин, 1880>.
Впервые название кликуша встречается в письменных актах начала XVII в. — до этого явление кликушества «исключительно слыло под именем беснования или бесноватости» <Попов, 1903>. «Все указания, которые мне удалось найти в сочинениях по русской истории до 1600 года, — констатирует Н. Краинский, — касаются колдовства в форме порчи. Порче приписывались тогда все болезни вообще, но с начала XVII в. с понятием о порче связывается особый вид болезненных явлений, известный под названием кликушества» (первые указания на кликушество, или икотную болезнь, как следствие порчи относятся к 1606 году) <Краинский, 1900>. В материалах XVII в. кликушество характеризуется так же, как в XIX―XX вв., ср.: жена задворного конюха Петра Хметевского «вопит кукушкою и зайцем кликает» (1628 г.) <Черепнин, 1929>.
Явление кликушества неоднократно анализировалось и с медицинской, и с этнографической точки зрения. В России XIX — начала XX в. кликушеству могли быть подвержены люди всех возрастов, начиная с двенадцати лет. «Между мужчин крикуны редки… и только несколько чаще встречаются между ними икотники, страдающие икотной формой кликушества» (ср. также вологодское «миряк») <Попов, 1903>. Кое-где считали, что кликушество передается наследственно.
Начинается заболевание с «периода предвестников» (период беспричинной тоски, бессонницы, сопровождающийся изменениями характера больной — раздражительностью, угрюмостью). Затем следует «активный период». Выздоровление наступает в 20–30 % случаев <Высоцкий, 1911>.
«Со времени стало у меня сердце болеть, сильно скука брала, — рассказывает крестьянка Новгородской губернии. — Сначала я все молчала, только приходила мне обида; сделалась такая гордая, злая. В церковь ходила, а как домой приду — на себе волосы рву, иконы святые и священника ругаю. Однажды у Антония во время службы упала: тихо пролежала. Дали мне отлежаться, и я встала. Трясло меня долго. В животе ворочалось, как мячик распределяется в бока. И свет мне не мил, так болезнь мне эта надоела. По праздникам совсем ослабну и не могу спать. Наверно, злой дух в середине сидит! Если бы можно операцию сделать, а то где его поймаешь; он может в ноготок уйти. Он духом вошел в человека, а может у него такую болезнь распределять, что и терпеть нельзя! Всякое мученье человеку причинить, чтобы душу его погубить. Восемь лет я в церквах не кричала, а после восьми лет стала кричать. <…> Это уж от Господа Бога есть такие люди посланы, чтобы проводить девушкою всю жизнь. Господь в таких людях нуждается. Есть — со зла сделают. Бывает, что не мне лажено, а мне попало. Кричала я, что невинно страдаю, что лажено не мне, а брату и невестке. Бес выкрикнул: „Я в петли сидел! В это время девушка несла пиво, я в ноги ей и вскочил!“ Все выкрикивала. Было во мне три беса севши. Кто его знает, до каких пор он меня мучить будет. Раньше могла предсказывать. За несколько домов знала, что какая баба делает. Кричала последнее время на невестку, что от ей из кармана дано. Чародеи эти, если им время на свадьбе придет, не могут, чтобы кого-нибудь не испортить» <Краинский, 1900>.
В поверьях XIX–XX вв. вызывающая болезнь (кликушество, бесноватость, икоту) «порча» понимается двояко: как следствие колдовства и как следствие «самостоятельного» вселения нечистого. «Главная основа, на которой оно (кликушество. — М. В.) развивается, есть глубокая и неотразимая вера в порчу, в виде вселения в кликушу беса», — отмечает Г. Попов. «Порча может подкладываться к порогу, через который должна пройти намеченная жертва; она подносится в виде пищи или питья, проглатывается в виде мухи, водяного жука или вертячки». Порча производится часто «насыльным бесом» в виде собаки, кошки, курицы и т. п.; вызывается ударом по плечу, иногда взглядом колдуна, а чаще каким-нибудь «сказанным в виде угрозы или зложелательства словом» (Брян., Орл., Пенз., Костр., Калуж., Влад., Петерб., Волог.). «Вхождение беса в человека, как результат порчи, допускается, как известно, народными воззрениями и при других заболеваниях, например при кашле, чахотке и даже простом урчании живота, но никогда не получает такого ясного и рельефного выражения, как здесь. <…> „Подпустили“, „всадили“, „поселили беса“ — таково определение сущности порчи при кликушестве почти повсюду. Народное мнение расходится только в том, что одни допускают самовластное вхождение беса в кликушу, другие же исключительно „по насылу“ злых людей и колдунов. Лишь немногие, наиболее последовательные, придерживаются несколько особенного взгляда, утверждая, что в кликушах сидит не черт… а души утопленников и других самоубийц, так как в крещеного человека настоящий бес вселиться не может (Орл., Волог.). <…> В некоторых местах, в противоположность буйнопомешанным, самый бес, входящий в кликушу, не причисляется к разряду злостных, а считается силой более или менее легкого порядка: он называется иногда шутом (Влад.), а иногда кикиморой (Вятск.)»<Попов, 1903>.
«Еду я однажды, гляжу, узелочек, — описывает „вселение нечистого“ орловская крестьянка. — Я, вестимо, бабье дело, и подняла. Поглядела: рубаха, крест, пояс, щепочка и угольки. Положила в сани, еду. На возвратном пути нагоняю старуху Мышину, прозвище ей такое, посадила ее и рассказала про находку. Старый-то человек не то что мы, глупые, как ахнет, руками-то всплеснет, да и закричит: „Неси скорей туда, где подняла: это, баба, на дурное!“ Отнесла, но с той поры я не баба стала: тоска, еды лишилась, ни дети, ни двор не милы. С год мучалась, пока на человека не попала, который наговорил и снял. А другая наша сельчанка яйцо у колодца подняла и с той же поры на голоса зачала кричать, дотоль кричала, поколь на тот свет не пошла».
Источниками веры в кликушество были дохристианские представления о возможности колдовской порчи и проникновения духов и разнообразных существ в человека (см. БЕС, ДЕМОН), а также Святое Писание. Кликуши традиционно приравнивались к бесноватым. «Учение о бесноватости, признаваемое Евангелием и Ветхим Заветом, дает основание народу глубоко верить в возможность вселения нечистого духа в человека. <…> Разница между европейской демономанией и русским кликушеством та, что в первой главное значение приписывалось вселению беса в человека. Культ демона, облеченный католическою религией в особо сложную форму, играл там главную роль. В кликушестве же почти все дело сводится на порчу, а бес играет очень второстепенную роль. <…> Хотя кликуши и народ убеждены, что порча происходит от вселения в них бесов, но самое представление о чертях очень смутное…» <Краинский, 1900>.
То, что крестьяне выражаются о «насаженных бесах» весьма неопределенно, подчеркивалось неоднократно <Антонович, 1877; Высоцкий, 1911, и пр.>, ср.: «Сплошь и рядом вы услышите заявление, что „их много понасажено!“ Но определенного объяснения этого заявления не получите. Впрочем, отдельные крестьяне, преимущественно старики, грамотные и начитавшиеся житий святых, с текстом Четьи-Миней в руках доказывали мне, что злой дух обладает способностью вселяться в людей, при этом также часто ссылались на Евангелие и на изгнание бесов из человека Спасителем» <Краинский, 1900>. По мнению некоторых ученых, разница между каноническими церковными и народными представлениями о бесноватых заключалась в преувеличении народом значимости беса, демона и его влияния на многие сферы бытия <Алмазов, 1901>.
В «активном периоде» припадок кликушества сопровождается криком «на голоса» (часто от третьего лица — т. е. «от лица» беса или порчи), резкими движениями и может завершиться падением, конвульсиями, потерей сознания. Обычная черта кликушества — «боязнь святостей»: бесы не любят и не выносят икон, креста, святой воды, ладана, богослужения, в частности особо важных его моментов — чтения Евангелия, Херувимской песни и Святого Причастия. «Первый припадок с кликушей обыкновенно случается в церкви, при богослужении на дому, во время крестного хода и т. п. торжественных моментов, а последующие, когда порча стала несомненной и уже доказанной, вызываются нередко ударом церковного колокола, встречей со священником, запахом ладана…» (а также волнением при виде испортившего; у старообрядцев — боязнью табака, реже покойников) (Новг., Яросл., Вятск.)<Попов, 1903>.
Лечить кликуш, изгоняя беса, пытались прежде всего домашними средствами, описание которых, как и описание самого припадка, производит чрезвычайно тягостное впечатление: «Как только женщина заголосит, семейные объявляют об этом соседям, прося их „помогнуть“ изгнать беса из больной. Соседи приходят к кликуше и если она не кричит, то стараются ее „раздразнить“, чтобы закричала. Для этого зажигают в кадильнице ладан, кадят им около кликуши и спрыскивают ее святою водою, по большей части, крещенской чтобы узнать, кликуша она или только притворяется. От этих средств настоящая кликуша непременно закричит. Как только она начинает кричать, надевают на нее пахотный хомут, голову обматывают скатертью, в которой носили святить куличи на Пасху, снимают с божницы поклонный крест и кладут его кликуше на грудь. Сделав все это, начинают спрашивать: „Дух нечистый, выйдешь ли ты из рабы Божией или нет?“ Если кликуша скажет „Выйду!“, — то ее опять обрызгивают святой водой и перетаскивают с полу к порогу, чтобы выходящая нечистая сила направлялась прямо в дверь. А чтобы она не могла остаться в избе, около кликуши, с трех сторон, кадят с кадильницы ладаном и кропят святой водою, оставляя, таким образом, свободный проход нечистой силе только к двери, для чего она растворяется настежь. Если женщина начнет биться и перестанет кричать на голоса, то это верный признак того, что нечистая сила выходит (после этого