(Яросл.); болезни, происходящие от перехода через след «большого» (лешего), — одни из самых тяжелых болезней (Костр., Тульск.); «худой след» (лесового, свадьбы лесового) «не видно спроста» — «как человек ступил тут, да еще изругался, добру не бывать» (Арх., Вятск.) (кое-где полагали, однако, что «заплутавшего человека зверь не тронет, потому что его охраняет леший, которому захотелось пошутить» (Арх.)<Ефименко, 1877>.
Представления об опасных «тропах лешего» сохранялись на Русском Севере вплоть до последней четверти XX в. (Мурм., Волог., Карел.), ср.: «Лешачий переход там, как к деревне идешь, озерко там, так говорят, лешачий переход, что-нибудь случается. Есь еще места в лесе, называют их окаянный крюк. В уме, и все ходишь, ходишь, а опять в то же место придешь, да не один раз, а раза три иль четыре. Когда человек заблудился, да через дорогу переходит, тут-то — окаянный дух» (Арх.)<Черепанова, 1996>.
Проклятых (случайно или намеренно посланных к «лешему») и заблудившихся, не сумевших найти дорогу домой или не «отведенных», не спасенных родными лесной хозяин забирает себе «в присягу».
Пока их участь не определена окончательно, они кружат с лешим (с лешим-вихрем) — он «водит» их за собой, носит на себе и т. п. В рассказе Владимирских крестьян попавший к лешему мальчик как бы «упрятан» в напоминающее дерево одеяние лесного хозяина: «Собрались ребята по грибы в лес; мальчишка пристал к матери, чтобы она дала ему кузовок или лукошко. Баба была за делом, но не вытерпела и обругала его: „Чтоб тебя леший взял“, — сказала она ему, кидая кузовок. Побежал мальчик в лес и пропал. Спохватилась баба, что сама виновата, пошла отчитывать к попу, стала подавать милостыню. На третий день пошла в клетку, глядит, там висит чужой армяк, мохнатый, словно мохом оброс, цветом темный, как дубовый, а под армяком-то сидит ее сынишка, бледный, голодный, ноги поцарапаны. От него мать насилу добилась, где он пропадал: встретил он в лесу старика в этом армяке, тот запахнул его в армяк и стали они около корявого дуба, другие ребята мимо шли и их не видали. Ночью бродили по лесу, искали ягоды, коренья, их ели, а когда день — старик становился под деревом, закрывал его армяком и их никто не видел. Хотела было баба выбросить армяк, а ей не посоветовали: „Не трогай до трех дней, а то снова уведет мальчишку“. Через трои суток армяк пропал — приходил, значит, леший, а мальчишку не тронул».
Те, кто (на время или насовсем) остаются у лешего, могут, по поверьям, поселиться в его избе (большом доме в лесу) (см. ПРОКЛЯТЫЕ).
Отсюда лесной хозяин посылает их добывать еду (неблагословленную), раздувать пожары. Пожар, огонь также находятся в ведении лешего-стихийного духа. В повествовании из Вологодской губернии во время сильного лесного пожара крестьянин вдруг замечает лешего, старательно раздувающего огонь.
На Владимирщине полагали, что в распоряжении лешего находится и горячка-огневица: упрашивая «укрыть от огневицы», ему относят в лес оброк <Попов, 1903>. Впрочем, это поверье может находиться и в связи с распространенными представлениями о том, что лесные духи способны насылать (вызывать) болезни (Новг., Олон., Яросл., Костр., Тульск., Нижегор.), ср.: лешие (из свадебного поезда) могут окатить попавшегося им на дороге водой своей бани, вызывающей болезнь, от которой нет спасения (Вятск.).
Кроме проклятых и потерявшихся в лесу людей, в подчинении у лесного духа находятся также самоубийцы (см. ПОКОЙНИКИ, ВИХРЬ) и похищенные лешим (т. е. неведомо как погибшие) дети. Таким образом, лес, издревле почитавшийся обителью мертвых (которых иногда хоронили в лесной чаще), и в поверьях XIX–XX вв. остается местом пребывания умерших неестественной смертью. Все эти покойники, по мнению крестьян, могут сами стать лесными духами, лешими; представления о властном над людьми лешем-стихии объединены здесь с представлениями о лешем — старшем покойнике, «лесном патриархе», предке, от которого могут зависеть и жизнь, и смерть человека. В Олонецкой губернии «уводящих» детей лесовиков называли «лесные старики», «лесные отцы».
Среди русских крестьян XIX―XX вв. популярны рассказы о том, как лесной хозяин не просто забирает к себе проклятую девушку, но и заботливо растит ее, выдавая затем замуж и возвращая людям. Возможно, что в подобных повествованиях отразились воспоминания о некогда бытовавшем обычае временной изоляции подростков, подготавливаемых к переходу в иную возрастную группу и вступлению в брак (см. ЛЕСНАЯ ДЕВКА). Так или иначе, но лесовик и в этих рассказах выступает как умудренный особыми знаниями «хозяин» и леса, и человеческой судьбы.
Не случайно поэтому, что леший, по поверьям крестьян многих районов России, ведает будущее, наделен даром пророчества. «Мужик Кузьмин рассказывал мне и божился», — сообщает П. С. Ефименко из Архангельской губернии, — что выходит каждый год в лес на Святки, «а он [леший] выйдет и спрашивает: „Что тебе надо?“ А Кузьмин начинает расспрашивать: „Каков год? Каков хлеб? Будет ли солдатчина? Будет ли в море рыба?“ Леший говорит — будет или нет; так до трех раз. За третьим разом леший захохочет и, сказавши: „Ах, дурак, все одно слово помнит!“ (то есть все спрашивает об одном) — уйдет в лес» <Ефименко, 1864>. В Верхнем Поволжье, гадая на перекрестке, кричали: «Черт-леший, ау, покажи мне судьбу!» В Карелии (Каргопольский уезд), желая узнать свою судьбу или судьбу близких, отправлялись в лес (на перекресток, росстань, распутье), взяв с собой предназначенный для лешего «относ» (обычно в виде каравая хлеба с солью). «Придя в лес, выкликали: „Эй, большой брат, выходи хлеба-соли покушать!“ <…> Узнав от лешего будущее, знахарь приносит вести в деревню: „Олешка с Падуна спрашивал ходил у лесного, а тот сказал, что он (Сашка) не приде (с фронта) домой“ — „Ну, я так и знал. Что Олешка сказал, дак уж правильне“» <Криничная, 1993>.
Чаще всего лесной дух помогает в святочных гаданиях. Однако обращаться к нему, не соблюдая определенных правил, опасно. В севернорусской быличке леший едва не губит «не очертившегося» как полагается человека: «…пошел тоже в Святки гадать на шкуре на оленьей. На росстаня. И от он говорит, я очертил… А бычья-то шкура, хвост-то длинный такой (у маленькой постели (у шкуры. — М. В.) дак небольшой, а тут у шкуры хвост-то большой, длинный такой, у быка дак). И от он начинает (очерчивать шкуру. — М.В.) от хвоста: „Не ходи черт за черту!“ <…> А хвоста-то самого и не очертил. И опять так: „Не ходи черт за черту. Не ходи черт за черту!“ Ну, и сидит ждет. На постеле. Вдруг, говорит, Дьяволина-то идет — то-о-ока такой мужчина! Как обычно лешего-то говорили, что в сером кафтане, правая пола подтыкнута. Ну вот, он подошел и говорит: „А это у тебя что?“ (хвост-то не очерченный!). Взял за хвост и попер. Только одна курева по снегу! Я сразу, говорит, испугался, захватился за края шкуры-то. И сижу. А потом вспомнил, что мне надо очуркатца. <…> И вот как это он очуркался: сидит на постели. И узнал место: „Шесть километров меня упер! На мху на каком сижу!“» (Мурм.) (сходный сюжет записан в Карелии).
В другой быличке гадающий неосмотрительно оглядывается назад (делать этого нельзя): «Ворожил-ворожил, да назад себя обернулся, а лесной ему пришел да пальцем в лоб щелкнул. Он, говорят, пал назад себя да едва отлежался…» (Карел.)
В Новгородской губернии считали, что если в четверг Пасхальной недели сесть в лесу на старую березу и громко три раза крикнуть: «Царь лесовой, всем зверям батько, явись сюда!» — то леший явится и скажет будущее.
Крестьяне верили, что леший может научить ворожить побывавших у него людей (см. ЛЕСНАЯ ДЕВКА), ср.: «У нас, бывало, парня носил он, лесной бутто, долго, и он ворожить научился» (Арх.). «Глаза у девок (вернувшихся из леса. — М.В.) вострые, как не наши, не людские, как невидимки. Потом наладили» (Карел.).
В Олонецкой губернии полагали, что лесовик «и вся его стихийная братия» являются человеку исключительно перед бедой, «только тогда, когда людям предстоит что-либо чрезвычайное, когда, по словам народа, какая ни на есть беда случится над крестьянином» <Рыбников, 1910>. По рассказам крестьян других районов России, нередко погибают и случайно встретившиеся с лесным хозяином люди.
Из Ярославской губернии в середине прошлого века сообщали, что «лешим называют здесь какую-то ночную птицу», которая «всю ночь кричит разными голосами, и весьма страшно — признак, что будет большой пожар, или кто-нибудь потонет в реке, или случится какое-нибудь другое несчастье в том селении, близ которого происходит крик» <Архангельский, 1854>.
Однако это лишь одна из граней образа многоликого лесного духа. Предсказать действия лешего-судьбы, договориться с ним действительно трудно, но в целом он не столько грозен, сколько «причудлив» и даже «любит тех, кто пожелает ему добра» (Новг.); за дружелюбное отношение платит добром (Забайк.); любит подурачить (Влад.), подшутить над человеком, иногда постращать (Орл.). Народ лешего боится, но порой подсмеивается над ним (Волог.).
Леший, невидимое и видимое бытие которого (как и сам лес) издревле сопутствовало жизни крестьян, наделен в поверьях многими человеческими чертами, даже слабостями. Он похож на людей, участвует в жизни крестьянской общины. С ним можно познакомиться, расположить его к себе.
Лесные хозяева под предводительством своего атамана любят забавляться, подвешиваясь на деревьях (Тульск.); они не прочь выпить и посещают «царевы кабаки»