<Попов, 1903>. «У лихорадки двенадцать братьев и двенадцать сестер, из них каждый и каждая могут иметь враз триста и более любовников, которых и держут оне в своих объятиях, т. е. в пароксизмах» <Демич, 1894>.
В заговорах заболевание лихорадкой зачастую трактуется как возмездие согрешающим, ср. ответ лихорадок святому Сисинию: «Мы пришли в мир мучити род человеческий, аще кто из вас упивается вином или кто заутреню просыпает и Богу не молится часто с усердием, и праздники Божии не чтит, а блуд творит, не чист востает и рано пьет (вариант: „беспрестанно ест и спит“), той нам угодник, того мы и мучим» (Арх.).
Однако в поверьях XIX–XX вв. «поведение» (или причина) болезни традиционно неоднозначны. Лихорадка может представляться подчиненной Богу и святым угодникам; подвластной Сатане; самостоятельно действующим существом; она насылается колдуном и т. п. Ее восприятие, пожалуй, колеблется между понятиями о неотвратимой Божьей каре и случайном стечении обстоятельств (см. СМЕРТЬ).
С точки зрения врачей XIX — начала XX в., причины лихорадки коренятся в далеко не идиллическом (как нередко сейчас изображается) крестьянском обиходе, прежде всего — в неудовлетворительном санитарном состоянии сел и домов.
Закрепленное традицией число сестер-лихорадок, вызывающих болезни, исток их образов толкуются исследователями по-разному. О. А. Черепанова полагает, что в представлении о двенадцати лихорадках, персонифицирующих различные болезненные симптомы, отражены и переработаны русскими крестьянами «древние и межэтнические представления о двенадцати демонах, олицетворяющих болезни». В частности, согласно учениям гностических и манихейских сект, двенадцати астральным духам, соответствующим двенадцати знакам зодиака, подчинены двенадцать частей тела человека. «Эта космическая магическая теория была усвоена христианской апокрифической литературой»; связь двенадцати дев-трясовиц с Иродом и Иродиадой — чисто русская черта <Черепанова, 1983>.
Тем не менее русские представления о лихорадках-трясовицах, по всей вероятности, многозначней. Потебня видел в девах-лихорадках дочерей древней могущественной богини, распоряжающейся плодородием, жизнью и смертью людей, способной и спасти, и погубить <Потебня, 1865, 1914>.
Образ древней богини и ее дочерей достаточно гипотетический. В русских поверьях XIX―XX вв. отчетливее прослеживаются представления о двенадцати пятницах (предшествующих большим годовым праздникам). Почитание двенадцати пятниц связано с почитанием Параскевы-Пятницы, божества, по-видимому наследующего Мокоши и распоряжающегося водой, плодородием, здоровьем человека. По поверьям, для избавления от лихорадок необходимо поститься в пятницу, предшествующую Троице или Успению, или каждую пятницу, ср.: «Кто постится по пятницам, у того лихорадки не будет никогда», т. е. святая Пятница наделена властью над девами-лихорадками. В представлении о стихийных «водяных» лихорадках, видимо, отразились и понятия о стихийных духах, способных вызывать, разносить болезни.
Традиционен для русских поверий и женский облик смерти, болезни, ср.: «Крестьяне верят и ныне, что болезни, особенно лихорадки, являются женщинами во время сна» (Арх., Волог., Ворон.). «Перед заболеванием лихорадкой человек больше всего видит во сне какую-то незнакомую ему женщину. <…> Если больному покажется, что из комнаты, где он находится, выходит женщина (призрак), и он успевает прикрыть за ней дверь, то вскоре выздоровеет» (Забайк.).
Лихорадка в поверьях — существо, пожалуй, двойственное, которое можно попытаться умилостивить, расположить к себе.
Чтобы избавиться от лихорадок, старались задобрить, угостить их; например, пекли двенадцать пирожков, шли с ними на перекресток улицы или в лес и клали там пирожки в салфетке, с приговором: «Вот вам, двенадцать сестер, хлеб-соль, полноте меня мучить и отстаньте от меня» (Тульск.). «Двенадцать пирожков из коры разных деревьев бросают на перекресток, говоря: „Двенадцать сестер, берите все по пирожку и не ходите к больному!“» (Волог.). «На утренней заре выходят с хлебом и солью на перекресток и говорят: „Матушка-лихорадушка! На тебе хлеб-соль, а больше с меня ничего не спрашивай!“» (Ворон.) (ср. также представление о том, что во время приступа больному нужно найти что-нибудь съедобное и съесть — лихорадка перестанет — Ворон.)
В Воронежской, Курской губерниях брали в левую руку горсть пшена, шли к реке и, оборачиваясь к ней задом, говорили: «Лихорадки, вас семьдесят семь, нате вам всем!» — после чего через голову бросали пшено в реку.
С другой стороны, во многих областях России был популярен сюжет, развивающий представление о необходимости «морить лихорадку голодом» (т. е. соблюдать во время болезни своеобразную диету). «Во время весеннего разлива муж одной больной крестьянки, возвращаясь с мельницы, увидел на берегу реки отвратительную женщину, сидящую на железном стуле и выслушивающую донесения своих сестер-лихоманок. Мужик прислушался: одна из них сообщила, что поселилась в доме знатного барина, где ее приняли очень радушно, дали мягкую постель и вдоволь сладкого, поэтому она просила позволения там остаться. Другая докладывала, что она живет у бедняка, где ее морят голодом, ничего не дают, кроме черного хлеба; постелью ей служит пук соломы. Эта желала пробраться в дом побогаче. Третья говорила: „Мне хорошо, меня приютила жена крестьянина (она назвала имя подслушивавшего); молока и яиц там много“. Мужик побежал домой и, положив жену на солому, ничего не давал ей „опричь черного хлеба“. Лихорадка улизнула восвояси» (Калуж.) <Ляметри, 1862>.
Воспринимаемую двойственно лихорадку пытались не только ублажать, но и выгонять — розгами, руганью и т. п. «В Оренбурге был некогда казак, лечивший лихорадку розгами и применивший их с успехом даже на местном губернаторе». «В селе Турзовке, Петровского уезда Саратовской губернии проживает оригинальный знахарь, который лечит от лихорадки руганью. Когда приходит к нему больной, знахарь — отставной солдат — начинает ругать его отборною площадною бранью в течение часа и более» <Демич, 1894>. В Архангельской губернии и ряде других, напротив, старались исполнять все желания больного.
В ходе разнообразных магических действий желание задобрить болезнь также может сочетаться со стремлением «вынести» ее из дома, изгнать, передать прохожим. Родственники больного относят что-нибудь из его платья в лес, на перекресток, и оставляют там со словами: «Это не твое, не хватайся, а коли возьмешь, так и майся!» (Нижегор.)<А. М., 1859>; необходимо «срезать у больного пучок волос на лбу, на затылке и обоих висках, срезать ногти у пальцев рук и ног, связать все в узелок и выйти из дома „вперед запятками“ (задом наперед. — М.В.), дойти до перекрестка дорог, узелок перекинуть через плечо и три раза сказать: „Откуда пришла, туда иди“. Лихорадка перейдет на поднявшего узелок» (Енис.)<Отчет…, 1891>. Берут деревянную палочку и, вымерявши в рост больного, отрезают и бросают на дороге (сделав на освященной вербе надрезы по числу пароксизмов, сжигают в печи) (Ворон.); бросают на дорогу поясок больного (Том.); остригши ногти, кладут их под дымовую трубу, чтобы разнесли птицы (Ворон.), и т. д.
Иногда лихорадку-гостью пытались обмануть, спрятаться от нее, например заперевшись в подвале дома, переодевшись и даже сообщив, что опасающийся приступа человек ушел: пишут под окнами и над дверьми: «Дома нет!» (Нижегор.). «Во многих дворах на воротах (во время эпидемии. — М.В.) сделана надпись: „Дома нет никого!“; есть именные надписи, ср.: „Нет дома рабы Божьей Натальи“ и такие надписи пишутся не во время эпидемии, а в случае болезни какого-нибудь лица» (Твер.).
Деве-лихорадке оставляли и такие записки: «Вчера приди». М. Д. Чулков сообщал, что «сибиряки-больные незадолго перед приходом лихорадки вычернивают у себя все лицо, а иногда и все тело» и переодеваются, «чтобы не узнал злой дух» <Чулков, 1876>.
Лихорадок «отписывали» письменами. «В этих письменах писались еллинские [греческие] имена лихорадок; записочки давали носить больным. Другие писали имена лихорадок на яблоке и яблоко клали в церкви во время литургии» <Забылин, 1880>. «„Азия, Озия, Елазия“ — пишется на трех хлебных корках, которые кладутся в божницу, за образа, на три дня, затем их съедают три дня кряду, по одной» <Демич, 1894>. Считалось, что «абракадабра», написанная на бумаге и нередко носимая на шее вместе с крестом, излечивает, изгоняет лихорадку.
Надеясь избежать заболевания, на шейном кресте «носили молитву», т. е. привязывали к кресту список молитвы, оберегающей от лихорадки (обрегом от лихорадки считался тропарь мученице Фотинье).
На древних медных крестах, на стороне, противоположной изображению распятия, нередко делалась надпись, в которой значилось: «Крест бесом язва», а в некоторых местах к этому прибавлялось: «Крест трясовицам прогнание» (в XIX―XX вв. оберегающие от лихорадок кресты — числом двенадцать — носили иногда по двенадцать дней; носили крест из камня аспида; тельный крест из могилы).
Разного рода амулеты и ладанки, как с зашитыми в них «письменами» (текстами каббалистических формул, заговоров, молитв) (см. ТРАСОВИЦА), так и без «письмен», играли видное место в народных способах лечения и профилактики болезней.
В статье из Соловецкого сборника — об отреченных книгах (XVII в.) упоминаются «лживые молитвы о трясовицах, о нежитех и о недузях» и осуждается обычай писать «грамоты трясовские» (т. е. спасающие от трясовиц записки) «на просфирах и на яблоцех» <Буслаев, 1861>.
Среди прочих «лечебных средств», представляющих сложную контаминацию христианских и дохристианских способов исцеления, существенную роль играют почки освященной в Вербное воскресенье вербы: чтобы в течение года не болеть