Архитектура эмоциональных и психосоматических расстройств
Чтобы оценить далекоидущие последствия исследований холотропных состояний для понимания эмоциональных и психосоматических расстройств, сначала нам необходимо рассмотреть концептуальные модели, применяемые в современной психиатрии. Попытки объяснить природу и происхождение психиатрических расстройств представлены двумя обширными категориями. Некоторые ученые и клиницисты выказывают явное предпочтение видеть за этими расстройствами причины прежде всего биологического характера, в то время как другие склонны к психологическим объяснениям. В повседневной клинической практике психиатры часто выбирают эклектичный подход и приписывают разную степень значимости элементом из обеих категорий, поддерживая то одну сторону, то другую.
Органически ориентированные психиатры полагают, что, поскольку психика является продуктом материальных процессов мозга, окончательные ответы в психиатрии придут из нейрофизиологии, биохимии, генетики и молекулярной биологии. Они считают, что эти дисциплины однажды смогут дать адекватные объяснения, а также практические решения для большинства проблем в их области. Подобная ориентация обычно связана с жесткой приверженностью медицинской модели и с попытками выработать фиксированную диагностическую классификацию всех эмоциональных расстройств, включая те, для которых не нашлось никаких органических оснований.
Альтернативное направление психиатрии подчеркивает факторы психологического характера, такие как роль травматических факторов в младенчестве, детстве и во взрослой жизни, вместе с патогенными потенциалами конфликта, важностью динамики в семье и межличностными отношениями, а также влиянием общественной среды. При крайних подходах подобный образ мыслей применяется не только к неврозам и психосоматическим расстройствам, но также и к тем психотическим состояниями, для которых у медицины нет биологического объяснения: функциональным или эндогенным психозам.
Логическим следствием такого подхода является необходимость поставить под вопрос правомерность применения медицинской модели, включая жесткие диагностические ярлыки, к расстройствам, не имеющим биологического происхождения, и, таким образом, совершенно иного порядка, нежели органические. С этой точки зрения психогенные расстройства отражают сложность процесса развития на протяжении всей нашей жизни. Трансперсональные психологи расширяют диапазон этих влияний, включая всю нашу психодуховную историю целиком. Поскольку эти влияния сильно отличаются от человека к человеку, попытки втиснуть эти расстройства в смирительную рубашку медицинского диагноза не имеют особого смысла.
Несмотря на то что многие профессионалы ратуют за эклектичный подход, признающий сложную взаимосвязь биологии и психологии, или природы и воспитания, биологический подход доминирует в академических кругах и повседневной психиатрической практике. В результате сложного исторического развития психиатрия заняла место специальности медицинского направления, что придает ей сильный биологический уклон. Традиционное концептуальное мышление в психиатрии, восприятие пациентов с эмоциональными расстройствами и поведенческими проблемами, исследовательские стратегии, базовое образование и подготовка, экспертные советы – везде доминирует медицинская модель.
Данная ситуация является следствием двух важных групп обстоятельств. Медицине удалось успешно установить этиологию и обнаружить эффективную терапию для конкретной, относительно маленькой группы умственных расстройств органического происхождения. Она также продемонстрировала способность контролировать – через симптоматику – многие из тех расстройств, у которых не была обнаружена конкретная органическая этиология. Первоначальные успехи в распутывании биологических причин умственных расстройств, как это ни поразительно, касались лишь отдельных случаев и ограничивались небольшим сегментом проблем, с которыми имеет дело психиатрия. Медицинский подход к психиатрии не сумел найти конкретную органическую этиологию недугов, которыми страдает подавляющее большинство ее пациентов: психоневрозов, психосоматических заболеваний, маниакально-депрессивных расстройств и функциональных психозов.
Психологический подход в психиатрии вдохновлялся передовыми исследованиями Зигмунда Фрейда и его последователей. Некоторые из них, такие как К. Г. Юнг, Отто Ранк, Вильгельм Райх и Альфред Адлер, покинули Психоаналитическую ассоциацию, либо были из нее исключены, и основали свои собственные школы. Остальные остались в организации, но выработали свои собственные вариации психоаналитической теории и техники. На протяжении XX века это коллективное усилие породило большое количество школ «глубинной психологии», существенно отличающихся друг от друга в понимании человеческой психики и характера эмоциональных расстройств, а также в применяемых ими терапевтических методиках.
Большинство из этих личностей либо вообще не оказало влияния на традиционное мышление в области психиатрии, либо оно было совсем незначительным, и ссылки на их работы в научной литературе встречаются лишь как исторические заметки или же примечания. Лишь ранние работы Фрейда и труды некоторых его последователей, а также современные течения психоанализа, известные как «эго-психология», имели существенное влияние в области психиатрии. Как мы видели, Фрейд и его коллеги сформулировали динамическую классификацию, объясняющую и систематизирующую эмоциональные и психосоматические расстройства с точки зрения фиксации на конкретной стадии развития либидо и эволюции эго.
Пожалуй, основным вкладом Фрейда было открытие того, что сексуальность начинается не со времени полового созревания, но с начала кормления. Либидозные интересы младенца постепенно перемещаются с оральной зоны (период кормления) к анальной и уретральной (период приучения к горшку) – и, наконец, к фаллической (фокус на пенисе и клиторе в период комплексов Эдипа и Электры). Травмы или, напротив, избыточное внимание во время этих критических периодов, могут вызывать конкретную фиксацию на одной из этих зон. Это вызывает у человека предрасположенность к психологической регрессии в эту область, когда он в будущем сталкивается с серьезными проблемами.
Итоги в понимании психопатологии, основанной на теории либидо Фрейда, были подведены немецким психоаналитиком Карлом Абрахамом и представлены графически в классическом труде Отто Фенихеля «Психиатрическая теория невроза» (Abraham, 1927, Fenichel, 1945). В своей знаменитой схеме Абрахам определил основные формы психопатологии с точки зрения первичной фиксации либидо. Как он указал, фиксация на пассивной оральной стадии (до появления зубов) вызывает предрасположенность к шизофрении и играет критическую роль в развитии алкоголизма и наркомании. Фиксация на орально-садистской или каннибалистической стадии (после появления зубов) может приводить к маниакально-депрессивным расстройствам или суицидальному поведению.
Основная фиксация при обсессивно-компульсивном неврозе – это анальный уровень. Анальная фиксация также играет важную роль в генезисе так называемых догенитальных конверсий, таких как заикание, психогенные тики и астма. Эти расстройства характерны для обсессивно-компульсивной структуры личности, но задействуют механизм истерической конверсии для формирования симптомов. Уретральная фиксация связана со стыдом и страхом совершить ошибку и тенденцией компенсировать это избыточной амбициозностью и перфекционизмом. Тревожная истерия (различные фобии) и конверсионная истерия (паралич, анестезия, слепота, потеря голоса, истерические атаки) являются результатом фиксации на фаллической стадии (см. таблицу 1).
Данный аспект психопатологии был разработан в деталях на поздних стадиях развития психоанализа. Современная эго-психология, вдохновленная новаторскими работами Анны Фрейд и Хайнца Хартмана, внесла уточнения и исправления в классические психоаналитические концепции и привнесла некоторые новые важные аспекты (Blanck and Blanck, 1974, 1979). Сочетая прямые наблюдения за младенцами и маленькими детьми с глубокими познаниями психоаналитической теории, Рене Шпиц и Маргарет Малер заложили основание для более глубоко понимания развития эго и личности. Их работа привлекла внимание к важности дальнейшего развития объектных отношений и сложностей с ними связанных.
Таблица 1
Динамическая классификация неврозов Карла Абрахама (из книги Отто Феникеля «Психоаналитическая теория неврозов)
Схема Карла Абрахама учитывала не только точки фиксации либидо, но и фиксацию на стадиях эволюции эго от аутоэротизма и первичного нарциссизма до установления объектной любви. Описание и определение трех фаз эволюции эго – аутичной, симбиотичной и отделительно-индивидуационной – имеют важные теоретические и клинические импликации (Spitz, 1965, Mahler, 1961, 2008).
Маргарет Малер, Отто Кернберг, Хайнц Когут и другие расширили схему Карла Абрахама, добавив несколько расстройств, которые, по их мнению, имеют истоки в ранних нарушениях объектных отношений, аутических и симбиотических инфантильных психозов, нарциссических расстройств личности и пограничных расстройств личности (Mahler, 1961, Kernberg, 1976, 1984, Kohut, 1971). Это новое понимание динамики эволюции эго и ее превратностей также позволили разработать методы психотерапии для психиатрических пациентов, для которых методы классического психоанализа не эффективны.
Несомненно, что психология эго углубила, расширила и продвинула психоаналитическое понимание психопатологии. Однако ей свойственно такое же поверхностное понимание психики, какое существует в классическом психоанализе, ограниченное постнатальной биографией и индивидуальным бессознательным.
Наблюдения, полученные при изучении холотропных состояний сознания, показывают, что эмоциональные и психосоматические расстройства, включая многочисленные состояния, ныне диагностируемые как психотические, не могут быть адекватно поняты исключительно через трудности постнатального развития, такие как проблемы развития либидо или перипетии, связанные с формированием объектных отношений.
Попытки Фрейда и его последователей понять эмоциональные и психосоматические расстройства были передовым шагом, и, как правило, двигались в верном направлении. Однако, поскольку они использовали узкие модели психики, ограниченные постнатальной биографией и индивидуальным бессознательным, их трактовки оставались поверхностными и неубедительными. Порой они были весьма сомнительными: к примеру, теория инстинкта смерти (Танатос) Фрейда, попытки Отакара Кучеры объяснить садомазохизм как фиксацию на активно-оральной стадии развития либидо, в которой младенец причиняет себе боль агрессивными попытками укусить себя только что прорезавшимися зубами, или трактовка самоубийства как попытка убийства интроекта плохой груди (Freud, 1964, Kučera, 1959). В более поздних изданиях американского «Руководства по диагностике и статистике психических расстройств» (DSM III–V) вообще убраны какие-либо этиологические соображения, а вместо этого приводится простое описание симптомов («неокрэпелианский подход»).
Новая, значительно расширенная модель психики, возникшая в результате исследований холотропных состояний сознания, позволяет продолжить этиологические изыскания пионеров-психоаналитиков в том же направлении, предлагая намного более глубокое и убедительное понимание эмоциональных и психосоматических расстройств. Она также открывает новые многообещающие перспективы терапии. В свете новых инсайтов эти явления имеют многоуровневую и многомерную структуру, где много важного коренится в перинатальном и трансперсональном уровнях бессознательного.
Признание перинатальных и трансперсональных корней эмоциональных расстройств не означает отрицания биографических факторов, описываемых психоанализом и эго-психологией. События младенчества и детства, безусловно, играют важную роль в общей картине. Однако вместо того, чтобы считаться первоисточником данных расстройств, воспоминания травматических событий из постнатальной биографии имеют функцию создания важных условий для проявления элементов из более глубоких уровней психики.
То, что придает невротическим, психосоматическим и психотическим симптомам их чрезвычайную силу и конкретное содержание, – это сложные констелляции СКО, не ограниченные биографическими слоями, но уходящие глубоко в перинатальные и трансперсональные области. Патогенные влияния, подчеркиваемые анализом Фрейда и эго-психологией, модифицируют содержимое тем из более глубоких уровней бессознательного, добавляют им эмоциональный заряд и способствуют их возможности оказаться осознанными.
Мы уже ранее, на примере Питера, рассматривали отношения между симптомами и скрытыми под ними многослойными системами СКО, состоящими из биографических и перинатальных элементов. Следующий случай – Норберт, 51-летний психолог и священник, участвовавший в одном из наших пятидневных семинаров в Институте Эсален.
Во время группового знакомства, перед первой сессией холотропного дыхания, Норберт жаловался на острую хроническую боль в плече и мышцах груди, от которых он сильно страдал и мучился. Неоднократные медосмотры, рентгены не обнаружили никаких органических оснований его проблемы, а любые терапевтические усилия оставались безуспешными. Инъекции обезболивающего приносили лишь кратковременное облегчение на время действия препарата. Он также упомянул трудности с дыханием, которым также не находилось никакого объяснения с органической точки зрения.
В начале сессии холотропного дыхания Норберт попытался резко выйти из комнаты, поскольку не мог выносить музыку, которая просто «убивала» его. Потребовалось немало усилий, чтобы убедить его остаться в процессе и поисследовать причины его дискомфорта. Наконец он согласился, и в течение почти трех часов испытывал сильную боль в груди и плече, которые усиливались и стали практически невыносимыми. Он яростно боролся, словно его жизни что-то серьезно угрожало, он задыхался, кашлял и исторгал громкие вопли. После этого бурного эпизода он успокоился, расслабился и затих. С огромным удивлением он обнаружил, что это переживание расслабило напряжение в его плече и мышцах и что боль ушла. Практика дыхания также открыла его дыхательные пути, позволяя дышать намного легче.
Некоторое время спустя Норберт сообщил, что в его переживаниях было три отчетливых уровня, и все они имели отношение к боли в плече и были связаны с удушьем. На самом поверхностном уровне он пережил страшную ситуацию из детства, в которой он чуть не лишился жизни. Когда ему было около 7 лет, он с друзьями рыл туннель на песчаном берегу океана. Когда туннель был готов, Норберт залез в него, чтобы поисследовать. Когда остальные дети резвились вокруг, туннель обрушился и похоронил его заживо. Он чуть не задохнулся прежде, чем его спасли.
Когда опыт дыхания углубился, он пережил яростный и ужасающий эпизод, вернувший его к воспоминаниям биологического рождения. Его роды проходили сложно, поскольку он на долгое время застрял, зацепившись плечом за лобковую кость матери. В этом эпизоде удушье и сильная боль в плече были похожи на предыдущий эпизод.
В последней части сессии переживания изменились драматически. Норберт увидел военные мундиры и лошадей – и понял, что участвует в сражении. Он даже понял, что это было сражение в Англии времен Кромвеля. В какой-то момент он испытал резкую боль и понял, что его плечо было проткнуто шпагой. Он упал с коня и почувствовал, как по нему проносятся кони, наступая ему на грудь.
Сознание Норберта отделилось от его умирающего тела, воспарило высоко над полем боя и наблюдало за зрелищем с высоты птичьего полета. После смерти солдата, в котором он узнал себя в прошлом воплощении, его сознание вернулось в настоящее и воссоединилось с телом, которое впервые за многие годы не испытывало сильной боли. Прекращение боли в результате этих переживаний наступило навсегда. Мы встречались с Норбертом через 20 лет после его памятной сессии и узнали, что симптомы так и не возвращались.
Травматические воспоминания некоторых аспектов рождения, очевидно, являются важным компонентом различных психогенных симптомов. Бессознательная запись данных переживаний представляет универсальное средоточие трудных эмоций и физических переживаний, составляющих потенциальный источник всевозможных форм психопатологии. Разовьются ли в действительности психосоматические расстройства и какую форму они примут, зависит либо от усиления травматических событий в постнатальной истории, либо от сдерживающего влияния благотворных биографических факторов.
Корни эмоциональных, психосоматических и межличностных проблем могут включать не только биографический и перинатальный компоненты, но также могут уходить глубоко в область трансперсонального. Они могут приобретать формы переживаний из прошлой жизни либо мифологических фигур и мотивов, имеющих общее архетипическое качество. Также довольно нередко можно обнаружить, что симптомы соотносятся – на более глубоком уровне – с элементами, присущими царству растений или животных. Симптомы эмоциональных и психосоматических расстройств являются результатом сложного взаимодействия биографических, перинатальных и трансперсональных факторов.
Интересно поразмышлять, какие факторы могут определять возникновение констелляций СКО и соотношений между их биографическими слоями, перинатальными матрицами и трансперсональными компонентами. Сходство между некоторыми постнатальными травмами и то, как они напоминают определенные аспекты перинатальной динамики, можно отнести к случайностям. В жизни некоторых людей могут случайно всплывать ситуации с ролью жертвы, напоминающие БПМ-2, насильственные или сексуальные травмы с элементами БПМ-3, эпизоды боли и удушья и прочие поражения, похожие на перинатальные беспокойства. Однако, когда система СКО завершена и закреплена, она имеет свойство воспроизводить саму себя, и побуждать человека бессознательно воспроизводить аналогичные ситуации, таким образом, добавляя новые слои к констелляциям воспоминаний, как мы ранее видели в случае Питера.
Многие, занимавшиеся самоисследованиями, сообщали об интересных инсайтах в отношении взаимосвязей между переживаниями из прошлых жизней и родовой травмой. Проживание рождение зачастую совпадает или чередуется с различными кармическими эпизодами, в которых встречаются схожие с ним эмоциональные качества или определенные физические ощущения. Данная связь предполагает вероятность того, что то, как мы переживаем собственное рождение, может определяться нашей кармой. И это относится не только к общему характеру нашего переживания рождения, но также к конкретным деталям.
Если человека повесили или задушили в прошлой жизни, то это может привести к удушью во время родов, вызванному опутанной вокруг шеи пуповиной. Боль, причиненная острыми предметами во время кармических перипетий, может превратиться в боль, вызванную сокращениями и давлением матки во время родов. Переживание пребывания в средневековых застенках, инквизиторской камере пыток или концлагере может сливаться с безвыходностью БПМ-2 и т. д. Кармические паттерны также могут лежать в основе и формировать травматические события постнатальной биографии.
С учетом этих историй, наше психологическое понимание наиболее важных форм психопатологии меняется благодаря наблюдениям из холотропных состояний сознания. Следующая дискуссия сосредоточена исключительно на роли психологических факторов в формировании симптомов. Сюда не входят расстройства явно органического происхождения, принадлежащие медицине, такие, в основе которых опухоли или болезни.
Прежде чем исследовать революционно новое понимание конкретных расстройств, следует отдать должное пытливому и острому интеллекту Фрейда. Его не удовлетворяли собственные интерпретации многих состояний с точки зрения травматического опыта младенчества и детства, а также эффективность метода свободных ассоциаций как терапевтического инструмента. Он даже написал в одной из своих последних книг – «Очерк психоанализа» (Freud, 1964) – то, что звучит почти как пророчество о грядущей психоделической эре:
«Но здесь мы имеем дело с терапией, которая оперирует лишь психологическими средствами; и пока что у нас нет иной. В будущем, возможно, мы научимся оказывать непосредственное воздействие – при помощи конкретного химического вещества – на количество энергии и ее распределение в умственном аппарате. Вероятно, существуют иные возможности терапии, о которых мы не можем и мечтать. Но на данный момент в нашем распоряжении нет ничего лучшего, чем техника психоанализа, и по этой причине, несмотря на ее ограничения, ей не стоит пренебрегать».
Поскольку современные академики и клиницисты прекратили тот поиск, который осуществлялся Фрейдом и его ранними учениками, – поиск более убедительного объяснения психогенных расстройств, – я постараюсь продемонстрировать разъяснительные возможности новой модели путем расширения, пересмотра и углубления оригинальных концепций Фрейда.
Классические психоневрозы Фрейда
Большинство психиатров, вероятно, согласятся с тем, что тревога – будь то ее спонтанная разновидность в форме фобий относительно конкретных личностей, животных и ситуаций либо как фактор, стоящий за различными прочими симптомами и синдромами, – представляет наиболее распространенную и основную психиатрическую проблему. Поскольку тревога – это, по сути, реакция на ситуации, угрожающие жизни и целостности тела, совершенно логично, что одним из первичных источников клинической тревоги является травма рождения, являющаяся, фактически или потенциально, ситуацией, угрожающей жизни.
Сам Фрейд какое-то время допускал вероятность того, что пугающий опыт рождения может оказаться прототипом всех будущих тревог. Эта идея посетила его во время обследования медсестер-акушерок, как было упомянуто в предыдущей главе.
Тревожные истерии (фобии)
В классическом психоанализе фобии рассматривались как состояния, возникающие в возрасте около четырех лет, и были результатом фиксации на фаллической стадии развития либидо из-за психосексуальной травмы. Однако работа с холотропными состояниями показала, что корни фобий уходят куда глубже, в перинатальный уровень бессознательного, а зачастую даже глубже, в область трансперсонального. Критическая роль, которую травма рождения играет в происхождении фобий, наиболее ярко проявляется в клаустрофобии, страхе закрытых и ограниченных пространств (от лат. claustrum – закрытое пространство, и греч. phobos – страх). Он проявляется в ограниченных или людных местах, таких как лифты, метро и маленькие комнатки без окон, и вызывает острую необходимость покинуть ограниченное пространство и выйти на открытую территорию.
Люди, страдающие клаустрофобией, испытывают выборочное влияние системы СКО, связанной с началом БПМ-2, когда маточные сокращения начинают стискивать плод. Биографическими факторами постнатальной жизни, усугубляющими данное расстройство, являются воспоминания о ситуациях, где присутствовал дискомфорт с ограниченным и затрудненным дыханием – утопание в воде, респираторные заболевания, обездвижение гипсом, запирание в темноте или связывание (к примеру, для недопущения мастурбации, или расчесывании при экземе). Из трансперсонального уровня наиболее значимыми элементами для данной фобии являются кармические воспоминания о заключении, попадании в засаду или удушье. В то время как обычной тенденцией пациентов с клаустрофобией бывает стремление избежать ситуации, усиливающей симптомы, по-настоящему терапевтические перемены требуют полноценного переживания лежащих в глубине бессознательных воспоминаний и раскрытия дыхания через телесную работу и эмоциональную разрядку.
Агорафобия (от греч. ágora – центральная городская площадь) – страх открытых пространств или перехода из закрытого пространства в широко открытое, по начало кажется противоположностью клаустрофобии. На самом деле пациенты с агорафобией, как правило, страдают и от клаустрофобии, но переместиться из закрытого пространства в просторное и широко открытое представляет большую эмоциональную трудность, чем оставаться в запертом пространстве. На перинатальном уровне агорафобия связана с самой последней стадией БПМ-3, когда резкое высвобождение после многих часов крайнего стеснения сопровождается страхом потери всех границ, разрыва и прекращения существования.
Находясь в открытом пространстве, пациенты с агорафобией ведут себя как дети. Они боятся переходить улицу или большую площадь самостоятельно и нуждаются в поддержке взрослых, чтобы их вели за ручку. Некоторые из них боятся потери контроля, того, что разденутся и лягут нагими на землю на виду у всех окружающих. Это напоминает ситуацию новорожденного, который только пережил рождение и его рассматривают взрослые. В холотропной терапии переживание смерти эго и психодуховное возрождение обычно приносит существенное облегчение от этого состояния.
Пациенты, страдающие от танатофобии (от греч. thanatos – смерть), или патологического страха смерти, переживают эпизоды витальной тревоги, которые они трактуют как начало угрожающего жизни инфаркта, инсульта или удушья. Эта фобия коренится в чрезвычайном физическом дискомфорте и чувстве надвигающейся катастрофы, связанной с травмой рождения. Связанные с этим системы СКО, как правило, связаны с ситуациями угрозы жизни, такими как операции, болезни, травмы, в особенности связанные с дыханием. Радикальное избавление от танатофобии требует сознательного проживания различных слоев лежащей в ее основе системы СКО и встречи со смертью через переживания.
Нозофобия (от греч. nosos – болезнь) – это патологический страх заразиться кокой-либо болезнью, тесно связанный с танатофобией, а также с ипохондрией, необоснованной уверенностью в том, болен серьезной болезнью. У пациентов с этим расстройством имеется целый ряд странных и необъяснимых телесных ощущений, которые они склонны истолковывать как соматическую болезнь. Данные симптомы включают в себя боли, давление и колики в различных частях тела, странные потоки энергии и прочие необычные явления. Они также могут проявляться как отказ в работе разных органов, например, дыхательные затруднения, диспепсия, тошнота и рвота, запор и диарея, мышечный тремор, общее недомогание, слабость и утомление.
Неоднократные медобследования обычно не выявляют никаких органических расстройств, которые бы объясняли субъективные жалобы. Причина в том, что беспокоящие ощущения и эмоции связаны не с текущим физиологическим процессом, но с памятью прошлых физических травм. Пациенты с подобными проблемами регулярно требуют различных клинических и лабораторных анализов и могут доставлять немало хлопот для врачей в больницах. Многие из них заканчивают в психиатрических клиниках, зачастую не находя сострадания, которого они заслуживают.
Психиатры – это медики, и отсутствие органических оснований за жалобами их пациентов может быть причиной того, что они не воспринимают их достаточно серьезно. Физические симптомы, не находящие соответствующего подтверждения лабораторными анализами, зачастую списываются как плод воображения пациента или даже как притворство. Но это совершенно не соответствует истине. Несмотря на отсутствие медицинских подтверждений, физические жалобы пациентов совершенно правдивы. Однако они не отражают текущую медицинскую проблему, но скорее являются результатом всплывающих воспоминаний серьезных физиологических трудностей из прошлого. Источником могут быть различные болезни, операции и травмы. Наиболее важна травма рождения.
Особого внимания заслуживают три конкретных разновидности нозофобии: канцерофобия – патологический страх заболевания раком; бацилофобия – боязнь микроорганизмов и инфекции; и мизофобия – страх грязи и загрязнения. Все эти проблемы имеют глубокие перинатальные корни, хотя их конкретные формы имеют и сопутствующее биологическое основание. В канцерофобии (от греч. cancer – краб) важным элементом является сходство между беременностью и раком. Из психоаналитической литературы хорошо известно, что злокачественный рост опухолей бессознательно отождествляется с эмбриональным развитием. Это сходство выходит за пределы наиболее очевидной поверхностной параллели – быстро растущего инородного предмета внутри своего тела. Связь может быть подтверждена анатомическими, физиологическими и биохимическими данными. Во многих отношениях клетки рака напоминают недифференцированные клетки ранних стадий эмбрионального развития.
В бацилофобии и мизофобии (от лат. bacillus и греч. musos – грязь) – биографические детерминанты включают воспоминания периода приучения к горшку, но их корни уходят глубже, к скатологическому аспекту перинатального процесса. Как правило, это встречается у пациентов, имевших контакт с материнскими фекалиями или глотавшими фекалии плода (meconium) во время родов. Ключом к пониманию данных фобий служит связь внутри БПМ-3 между смертью, агрессией, сексуальным возбуждением и различными формами биологического материала.
Пациенты, страдающие от этих расстройств, боятся не только того, что они сами могут подвергнуться биологическому заражению, но их также часто заботит страх заразить других. Их страх биологических материалов, таким образом, тесно связан с агрессией, направленной как внутрь, так и наружу, что в точности соответствует заключительным этапам родов. На более поверхностном уровне страх инфекции и роста бактерий также бессознательно связан со спермой и зачатием, и, как следствие, снова возникает связь с беременностью и родами. Наиболее важная система СКО, связанная с вышеприведенными фобиями, включает актуальные воспоминания из анально-садистской стадии развития либидо и конфликта вокруг приучения к горшку и чистоплотности. Дополнительный биографический материал, представленный воспоминаниями, изображающими секс и беременность грязными и опасными. Как и все эмоциональные расстройства, эти фобии также часто имеют трансперсональные компоненты.
Глубокое отождествление с биологическими загрязнителями также является поводом для конкретных видов низкой самооценки, связанной с самоунижением и чувством отвращения к себе, в обиходной речи называемых «дерьмовая самооценка». Это часто связано с ритуальными формами поведения, направленными на избавление от отвратительного и неприятного материала и улучшение внешнего вида. Наиболее очевидными формами такого поведения является компульсивное мытье рук и других частей тела. Это может быть настолько избыточным, что приводит к серьезным повреждениям кожи и кровотечению. Прочие ритуалы представляют собой попытки избежать или нейтрализовать биологическое загрязнение, такие как надевание белых перчаток, использование чистого носового платка при касании дверных ручек или чистка посуды перед каждым приемом пищи. Здесь прослеживается связь данной проблемы с навязчивым неврозом.
Если у женщины память перинатальных событий находится на поверхности, она может страдать фобией беременности и родов. Воспоминания об агонии рождения затрудняет женщине принятие собственной женственности и репродуктивной роли, поскольку материнство предполагает причинение боли и страдания. Мысль о беременности и необходимости столкнуться с муками родов в подобных обстоятельствах может ассоциироваться с парализующим ужасом.
Айхмофобия (от греч. aichmē – острие) – это жуткий страх острых предметов, таких как ножи, ножницы, карандаши или вязальные спицы. Это эмоциональное мучительное состояние, которое обычно начинается вскоре после рождения ребенка, не является чистой фобией, но включает навязчивые элементы. Это сочетание элементов насилия, направленных на ребенка, со страхом причинить ему вред. Это, как правило, связано со страхом материнства или гиперопекой и неразумным беспокойством о ребенке. Что бы ни представляли собой биологические детерминанты этой проблемы, более глубокий источник можно распознать в рождении этого ребенка. Это указывает на то, что пассивные и активные аспекты деторождения тесно связаны в бессознательном.
Состояние биологического симбиотического единства между матерью и ребенком представляет состояние единства переживаний. Женщины, проживающие собственное рождение, как правило, одновременно или поочередно, переживают себя роженицами. Похожим образом воспоминания себя плодом в утробе характерно ассоциируются с переживаниями беременности, а ситуации сосания груди – с кормлением грудью. Глубокие корни фобии материнства лежат в первой клинической стадии родов (БПМ-2), когда матка сокращается, а шейка еще не открылась. В это время мать и ребенок оказываются в ловушке биологического антагонизма, причиняя друг другу боль.
Эта ситуация может активировать память матери о собственном рождении, высвобождая связанный с ним агрессивный потенциал, и направлять его на ребенка. Тот факт, что рождение ребенка открывает доступ к перинатальной динамике на личном опыте, представляет важную терапевтическую возможность. Это отличный момент для только что родивших женщин, чтобы осуществить необычайно глубокую психологическую работу. Негативная сторона этого процесса состоит в том, что активация материнского перинатального бессознательного может привести к послеродовым депрессиям, неврозам или даже психозам, если возникающие эмоции не получают адекватной проработки.
Послеродовая психопатология обычно объясняется туманными отсылками к гормональным изменениям. В этом не слишком много смысла, поскольку женские реакции на роды имеют очень широкий спектр, от экстаза до психоза, в то время как гормональные изменения следуют довольно стандартному паттерну. Мой опыт говорит о том, что перинатальные воспоминания играют решающую роль как в фобиях беременности и материнства, так и в послеродовой психопатологии. Работа над травмой рождения и ранним постнатальным периодом через переживания представляется удачным методом для лечения подобных расстройств.
Сидеродромофобия – фобия передвижения на поезде или метро (от греч. sideron – железо и dromos – путь), в основе которой определенное сходство между переживанием рождения и перемещением в этих транспортных средствах. Важнейшими общими знаменателями этих ситуаций является ощущение попадания в ловушку и переживание колоссальных и абсолютно бесконтрольных сил и энергий в движении. Дополнительное воздействие оказывают такие элементы, как прохождение туннелей и подземных переездов и столкновение с темнотой. Во времена старомодного парового двигателя элементы огня, парового давления и шумной сирены, вызывающие чувство чего-то чрезвычайного, были дополнительными факторами. Для того чтобы эти ситуации стали триггером фобии, перинатальные воспоминания должны находиться в легком доступе для сознания, из-за их интенсивности и соединяющего эффекта постнатальных слоев лежащей в основании системы СКО.
Еще одна фобия, тесно связанная с вышеупомянутыми, – страх перемещения на самолете. В нем есть общий с прочими ситуациями элемент попадания в ловушку, страх мощной энергии, находящейся в движении, и неспособности как-либо повлиять на ход событий. Дополнительный фактор во время воздушных ям – попытка остаться в том же положении и неспособность двигаться. Отсутствие контроля, похоже, является очень важным элементом фобий, связанных с перемещением. Это можно проиллюстрировать фобией перемещения на автомобиле, том виде транспорта, где можно одновременно оказаться как в роли водителя, так и пассажира. Эта фобия обычно проявляется, когда нас везут и мы пассивны, а не когда мы на водительском сиденье и можем произвольно изменять или останавливать движение.
Интересно, что морская и воздушная болезни также бывают тесно связаны с перинатальной динамикой, и прекращаются после того, как человек завершает процесс смерти-возрождения. Основным элементом здесь является готовность расстаться с потребностью в контроле и способность подчиниться потоку событий, невзирая на то, что они принесут. Сложности начинаются там, где человек пытается навязать контроль процессам, имеющим собственную неизбежную динамику и мощь. Избыточная потребность в контроле над ситуацией свойственна тем, кто находится под сильным влиянием БПМ-3 и соответствующей системы СКО, в то время как способность покориться ходу событий указывает на сильную связь с положительными аспектами БПМ-1 и БПМ-4.
Акрофобия, или страх высоты (от греч. ákron – пик или вершина), – это на самом деле не чистая фобия. Она всегда связана с побуждением прыгнуть вниз или сброситься с высоты – с башни, окна, обрыва или моста. Ощущение падения и одновременного страха гибели – типичное проявление конечных стадий БПМ-3. Происхождение этой взаимосвязи не совсем понятно, но здесь может быть задействован филогенетический компонент. Некоторые животные рожают потомство стоя, и при рождении имеется существенный элемент падения (к примеру, при родах жирафа). И женщины в некоторых племенах при родах висят на ветках дерева, сидят на корточках, либо стоят на четвереньках (a la vache). Так, говорят, королева Майя родила Будду, стоя и держась за ветку. Поэтому не исключено, что момент рождения отражает первую встречу с феноменом гравитации, включая возможность падения или фактическую память о нем.
Так или иначе, довольно часто те, кто находится в холотропных состояниях под воздействием БПМ-3, переживают опыт падения, акробатических прыжков или прыжков с парашютом. Навязчивый интерес к экстремальным видам спорта и другим видам деятельности, где есть падение (парашют, прыжки в пропасть на веревке, каскадерство, акробатические полеты), похоже, отражает потребность в экстериоризации чувства надвигающегося бедствия в ситуациях, предполагающих некоторую степень контроля (веревка при прыжках, стропы парашюта) или еще какие-то формы безопасности (когда прыжок завершается вхождением в воду). Системы СКО, ответственные именно за эту грань травмы рождения, включают детские воспоминания о шутливых подбрасываниях взрослыми в воздух и происшествиях с падениями.
Из-за несколько загадочных связей между страхом высоты, переживанием падения и конечными стадиями рождения может быть уместным привести следующий иллюстрирующий это пример. Речь пойдет о Ральфе, немецком иммигранте в Канаду, который много лет назад посетил один из наших холотропных семинаров в Британской Колумбии. Случаи, связанные с другими типами фобий, можно найти в других моих публикациях (Grof, 1975, 2000).
В своих холотропных сессиях Ральф переживал мощную систему СКО, которая, по его ощущениям, была причиной его серьезного страха высоты. Самый поверхностный слой его СКО содержал воспоминание из довоенной Германии. Это было время бешеной гонки вооружений и не менее бешеной подготовки к Олимпийским играм в Берлине, где Гитлер намеревался продемонстрировать превосходство нордической расы.
Поскольку для Гитлера победа в Олимпиаде была делом исключительной политической важности, многие талантливые атлеты направлялись в спецлагеря для строгого спортивного режима. Это было альтернативой службе в верхмате, скандально известных вооруженных сил Германии. Ральф – пацифист, ненавидевший военную службу, был направлен в один из таких лагерей. Это была желанная возможность избежать призыва.
Тренировки состояли из разнообразных спортивных дисциплин, где был невероятно соревновательный дух; все выступления оценивались, и спортсмены с низшим балом отправлялись на службу. Ральф отставал по результативности, и у него осталась последняя возможность улучшить свое положение. Ставки и мотивация были очень высоки, но вызов был поистине пугающим. Перед ним стояла задача, подобной которой ему прежде не доводилось выполнять: прыжок в бассейн с 10-метровой вышки.
Биографический слой его системы СКО состоял из проживания колоссальных амбивалентности и страха, связанных с прыжком, а также ощущения падения. Более глубокий слой той же СКО, следовавший непосредственно за этим переживанием, был переживанием борьбы на последней стадии родов, со всеми характерными эмоциями и физическими ощущениями.
Далее процесс пошел в то, что показалось Ральфу опытом прошлой жизни.
Он превратился в подростка какого-то племени, проходившего с группой ровесников ритуал инициации. Один за другим они забирались на башню, сделанную из связанных прутьями деревянных шестов. Забравшись, они привязывали длинную лиану себе к лодыжкам, а другой ее конец – к концу площадки наверху башни. Статус и гордость измерялись длиной лианы, она должна была быть настолько длинной, чтобы только не убиться.
Когда он проживал чувства, связанные с прыжком во время этого ритуала инициации, он понял, что они очень похожи и на чувства, связанные с прыжком в олимпийском лагере, и с теми, что он пережил на последних стадиях родов. Все три ситуации были, очевидно, неотъемлемой частью одной и той же СКО.
Зоофобия (от греч. zoon – животное или организм) – страх различных животных, который может распространяться на различные формы жизни, как на крупных и опасных зверей, так и на маленьких и безвредных тварей. Он на самом деле не связан с действительной опасностью данного животного для человека. В классическом психоанализе животное, вызывающее страх, рассматривалось как символический образ кастрирующего отца или плохой матери и всегда имело сексуальный подтекст. Работа с холотропными состояниями показала, что подобное биографическое толкование зоофобий неадекватно и что эти расстройства имеют существенные перинатальные и трансперсональные корни.
Если объектом фобии является крупное животное, наиболее важными элементами бывают темы пожирания и поглощения (волк) или связь с беременностью и кормлением (корова). Ранее уже упоминалось, что архетипическим символом начала БПМ-2 является переживание пожирания и поглощения. Этот перинатальный страх поглощения может с легкостью проецироваться на крупных животных, в особенности хищников. Классический пример связи между крупным животным и рождением – сказка о Красной Шапочке, и библейская история Ионы, с их перинатальной символикой поглощения.
Некоторые животные также имеют особую символическую связь с родовыми процессами, такие как гигантские тарантулы, часто появляющиеся на начальной стадии БПМ-2 как символы Поглощающего Женского. В этом видится отражение того, что пауки ловят в свою паутину свободно летающих насекомых, обездвиживают их, окутывают и убивают. Нетрудно усмотреть аналогию между данной последовательностью событий и переживанием ребенка во время биологического рождения. Похоже эта связь важна при развитии арахнофобии, боязни пауков (от греч. arachne – паук).
Еще один вид зоофобии, имеющий важные перинатальные компоненты – офиофобия, или серпентофобия, – страх змей (от греч. ophis и лат. serpens – змея). Образы змей, на более поверхностном уровне имеющие фаллическую коннотацию, это распространенные символы, представляющие родовую агонию, и, таким образом, устрашающее и поглощающее женское начало. Ядовитые гады воплощают угрозу неминуемой смерти, а также начало путешествия инициации (см. фрески Помпеи с изображением Дионисийского ритуала), в то время как большие удавообразные змеи символизируют сдавливание и удушения, связанные с рождением. То, что крупные удавы и питоны проглатывают свою жертву и выглядят беременными, усиливают перинатальную ассоциацию.
Змеиная символика проникает глубоко в область трансперсонального, где она может иметь множество различных культурно проявленных значений, таких как змей из Эдемского сада, обольстивший Еву; змей, представляющий силу Кундалини; змея Мучалинда, защитившая Будду от дождя; бесконечная змея Вишну Ананта; латиноамериканский пернатый змей Кетцалькоатль; Радужный змей австралийских аборигенов и многие другие.
Энтомофобия – страх насекомых (от греч. entomos – насекомое), который часто можно отследить до динамики перинатальных матриц. К примеру, пчелы, похоже, имеют отношение к беременности и воспроизводству благодаря своей роли в переносе пыльцы и опылении растений, а также способности вызывать опухоли у людей при ужаливании. Мухи, поскольку они связаны с экскрементами и их свойством распространять инфекцию, связаны со скатологическим аспектом рождения. Как уже было отмечено, это имеет непосредственное отношение к фобиям грязи и микроорганизмов и навязчивому мытью рук.
Кераунофобия – патологический страх молний (от греч. keraunos – молния), психодинамически связанный с переходом из БПМ-3 в БПМ-4 и, как следствие, со смертью эго. Молния представляет энергетическую связь между небом и землей, а электричество – это физическое выражение божественной энергии. По этой причине электрическая буря символизирует контакт с божественным светом, возникающий в момент кульминации процесса смерти-возрождения. Во время психоделических сессий в Праге несколько моих пациентов проживали электрошок, которому подверглись в прошлом. В течение всего переживания они оставались в сознании, несмотря на то что в исходной ситуации они теряли сознание от электрошока.
Эти переживания возникли у них в процессе психодуховной трансформации в момент наступления смерти эго. Интересно, что одна из теорий, пытающихся дать объяснение терапевтического эффекта электрошока, фактически предполагает, что процедура вызывает переживание психодуховной смерти и возрождения. Наиболее известным кераунофобом был Людвиг Ван Бетховен. Он успешно сумел встретиться со своим страхом, включив великолепное воспроизведение грозы в свою Пасторальную симфонию.
Пирофобия – патологический страх огня (от греч. pyr – огонь), также имеет глубокие психологические корни в переходе из БПМ-3 в БПМ-4. Обсуждая феноменологию перинатальных матриц, мы видели, что при приближении смерти эго у людей, как правило, возникают видения огня. Их тело горит и возникает ощущение прохождения через очистительное пламя (пирокатарсис). Мотив огня и чистилища, таким образом, является важным сопутствующим фактором конечной стадии психодуховной трансформации. Когда этот аспект динамики бессознательного достигает порога сознания, союз между переживанием огня и надвигающейся смертью эго порождает пирофобию.
У тех, кто способен интуитивно распознать положительный потенциал данного процесса, тот факт, что окончательным исходом будет психодуховная смерть и возрождение, эффект может оказаться прямо противоположным. У них возникает чувство, что с ними произойдет нечто невероятное, если они смогут пережить разрушительную силу огня. Это ожидание может оказаться настолько сильным, что возникает непреодолимое желание действительно разжечь огонь. Наблюдение же процесса горения приносит лишь преходящее воодушевление, а затем возникает разочарование. Однако ощущение того, что переживание огня должно принести феноменальное освобождение, настолько убедительно и настойчиво, что возникает новая попытка поджога, и они превращаются в поджигателей. Таким образом, пирофобия парадоксально связана с пироманией (от греч. mania – неистовство).
Гидрофобия – патологический страх воды, также обычно содержит сильную перинатальную составляющую. Это отражает тот факт, что вода играет важную роль в деторождении. Если беременность и роды имеют нормальное течение, эта связь очень положительная. В этом случае вода представляет комфорт амниотического существования или постнатального периода, когда принятие ванны обозначает окончание угрозы родов. Однако всевозможные пренатальные кризисы, такие как попадание внутрь амниотической жидкости во время рождения или послеродовые инциденты с купанием, могут придать воде отчетливо негативный заряд. Системы СКО, лежащие в основе гидрофобии, обычно содержат биографические элементы (травматический опыт с водой в младенчестве и трансперсональные элементы: кораблекрушение, потоп или утопание в прошлом воплощении).
Конверсионная истерия
Этот психоневроз, намного более присущий временам Фрейда, нежели сегодняшнему дню, играл важную роль в истории и развитии психоанализа. Многие пациенты Фрейда и его последователей принадлежали к данной категории диагностируемых. Название этого расстройства происходит от греч. hystera (что означает «матка»), поскольку раньше это расстройство считалось исключительно женским – позже это мнение было опровергнуто и оставлено. Конверсионная истерия имеет богатую и яркую симптоматику, и, по психогенной таксономии, разработанной берлинским психоаналитиком Карлом Абрахамом, она тесно связана с группой фобий или истерией тревоги.
Это означает что основная фиксация данного расстройства – на фаллической стадии развития либидо, а лежащая в его основе психосексуальная травма имела место в то время, когда ребенок находился под сильным воздействием комплексов Электры или Эдипа. Из нескольких защитных механизмов, задействованных в психогенезе конверсионной истерии, конверсия – наиболее характерный, отсюда и происхождение названия. Данный термин относится к символической трансформации бессознательных конфликтов и инстинктивных импульсов в физические симптомы.
Примерами физических проявлений, воздействующих на моторные функции, могут быть паралич рук и ног (abasia, astasia), потеря речи и рвота. Конверсия, воздействующая на органы чувств, может приводить к временной слепоте, глухоте или психогенной анестезии. Конверсионная истерия может также вызывать сочетание симптомов, убедительно имитирующих беременность. Эта ложная беременность (мнимая беременность) характеризуется аменореей, утренней тошнотой и рвотой, а также существенным увеличением брюшной полости, вызванным скоплением газов в кишечнике. Религиозные стигматы, симулирующие раны Христа, также часто трактуются как истерические конверсии.
Фрейд предположил, что подавленные сексуальные мысли и побуждения находят проявление в изменениях физических функций. Задействованный орган эффективно «сексуализируется», т. е. становится сексуальным заместителем гениталий. Например, гиперемия или опухоль различных органов может символизировать эрекцию, либо болезненные чувства или физиологические изменения в этих органах могут имитировать ощущения в гениталиях.
Фрейд, например, принял теорию своего близкого друга, отоларинголога Вильгельма Флисса, полагавшего, что покраснение лица от стыда – это вытесненное сексуальное возбуждение, а ковыряние в носу – суррогат мастурбации. Фрейд даже направлял некоторых своих пациентов, страдавших истерией, на хирургическое удаление носовой перегородки – операцию, рекомендованную Флиссом в качестве лечения данного расстройства. Фрейд также считал, что в некоторых случаях всплывающие воспоминания травматических ситуаций можно понять по физическим ощущениям, которые человек переживал в то время.
Наиболее сложное и отличительное из проявлений истерии – особый психосоматический синдром, называемый основной истерической атакой. Это состояние характеризуется потерей сознания (syncope), затрудненным дыханием, сильным выгибанием спины на полу (arc de cercle, opisthotonus), перемежающимися плачем и смехом, размахиванием конечностями и движениями тазом, напоминающими соитие. По Фрейду, истерические приступы – это пантомима, выражающая забытые события детства и вымышленные вокруг них истории. Эти всплески представляют собой скрытые сексуальные темы, связанные с комплексами Электры и Эдипа и их производными. Фрейд указывал, что поведение при возникновении истерических приступов явно выдают их сексуальный характер. Он сравнивал потерю сознания на пике атаки с мгновенной потерей сознания во время сексуального оргазма.
Данные из материала холотропных состояний показывают, что конверсионная истерия, помимо биографических детерминант, также имеет существенные перинатальные и трансперсональные корни. Лежащие в основе конверсионные феномены в целом, и истерические приступы в частности, – это мощные биоэнергетические блоки с конфликтными иннервациями, связанными с динамикой БПМ-3. Поведение переживающих финальную стадию рождения, в особенности характерное запрокидывание головы и резкое выгибание спины, часто напоминают приступ истерии.
Характер и время биографического материала, относящегося к психогенезису конверсионной истерии, по основным моментам находятся в согласии с теорией Фрейда. Работа с переживаниями обычно вскрывает психосексуальные травмы начиная с детского периода, когда пациент достиг фаллической стадии развития и находился под влиянием комплекса Эдипа или Электры. Движения во время истерических атак могут представлять собой, в дополнение к упомянутым перинатальным элементам, символические аллюзии на конкретные аспекты лежащей в основе детской травмы.
Сексуальное содержимое травматических воспоминаний, связанных с конверсионной истерией, объясняет, почему они составляют часть системы СКО, включающую в себя сексуальный аспект БПМ-3. Если нам неизвестно, что память рождения содержит выраженный сексуальный элемент, то легко упустить из виду перинатальный вклад в генезис конверсионной истерии и полностью отнести это расстройство на счет постнатальных влияний. И в данном контексте представляется интересным, что личные наблюдения и допущения Фрейда говорят о том, что главные темы в основе истерических приступов – это не сексуальное соблазнение или половой акт, но беременность и деторождение.
Включение БПМ-3 в психогенезис конверсионной истерии объясняет многие важные аспекты, упоминавшиеся, но так и не получившие адекватного толкования в психоаналитической литературе. Прежде всего, анализ истерических симптомов указывает не только на их связь с либидозными импульсами и сексуальным оргазмом, но также и на «эрекцию», обобщенную до всего тела целиком (оргазм рождения), и, совершенно очевидно, на деторождение и беременность. То же касается и странных взаимосвязей, существующих в конверсионной истерии между сексуальностью, агрессией и смертью. Затруднения дыхания – еще одна общая черта у истерических атак с проживанием рождения. Это предполагает, что лучший подход к истерическим атакам – это работа с ними как с переживательной сессией – помощь в полноценном выражении эмоций и физических ощущений. Это может стать терапевтической возможностью для лечения лежащего в основе состояния.
Психодинамическая основа конверсионной истерии довольно схожа с ажитированной депрессией. Это становится очевидным, если посмотреть на наиболее яркие и драматичные проявления данного расстройства, сильные истерические приступы. В целом ажитированная депрессия намного более серьезное расстройство, нежели конверсионная истерия, и в ней проявляются содержимое и динамика БПМ-3 в намного более чистом виде. Наблюдение за выражениями лица и поведением пациента с ажитированной депрессией не оставляет сомнений по поводу того, что есть основания для серьезных опасений. Это впечатление подтверждается высокой вероятностью суицида и даже сочетания убийства и суицида у данных пациентов.
Сильный истерический приступ имеет поверхностное сходство с ажитированной депрессией. Однако общая картина однозначно намного менее серьезная, и в ней нет той глубины отчаяния. Она выглядит стилизованной и сдержанной и имеет конкретные театральные черты с безошибочно угадывающимися сексуальными обертонами. В целом истерическая атака имеет множество базовых характеристик БПМ-3 – избыточное напряжение, психомоторное возбуждение и ажитация, смесь депрессии и агрессии, громкие крики, дыхательные нарушения и сильное выгибание спины. Однако основной переживательный шаблон появляется здесь в значительно более сдержанной форме, чем при ажитированной депрессии, и в значительной степени видоизменен и окрашен более поздними травматическими событиями.
Динамическая связь между конверсионной истерией, ажитированной депрессией и БПМ-3 становится очевидной в ходе глубокой переживательной терапии. Вначале холотропные состояния имеют тенденцию запускать или усиливать истерические симптомы, и клиент обнаруживает их источник в конкретных детских психосексуальных травмах. Как правило, дальнейшие сессии все более напоминают ажитированную депрессию и в конечном итоге вскрывают лежащие в основе элементы БПМ-3. Проживание рождения и связь с БПМ-4 затем приносит облегчение или даже исчезновение симптомов. Самые глубокие корни истерической конверсии могут достигать трансперсонального уровня и принимать формы кармических воспоминаний и архетипических мотивов.
Истерический паралич рук и ног, неспособность стоять (abasia), потеря речи (aphonia) и прочие конверсионные симптомы также содержат выраженные перинатальные компоненты. Эти состояния вызваны не отсутствием моторных импульсов, но динамическим конфликтом противоборствующих моторных импульсов, гасящих друг друга. Эта ситуация происходит из болезненного и стрессового опыта деторождения, во время которого тело ребенка реагирует избыточным хаотичным генерированием нервных импульсов, для которых не находится адекватной разрядки.
Похожая трактовка симптомов истерической конверсии была впервые предложена Отто Ранком в его передовой книге «Травма рождения» (Rank, 1929). В то время как Фрейд видел в конверсиях выражение психологического конфликта на языке тела, Ранк полагал, что их реальной основой является физиология, отражающая изначальную ситуацию во время рождения. Для Фрейда задачей было понять, как изначально психологическая проблема транслировалась в физический симптом. Ранк же сталкивался с противоположной задачей – объяснить, как первоначальный соматический феномен мог приобретать через вторичные механизмы физиологическое содержание и символическое значение.
Некоторые серьезные проявления истерии, граничащие с психозом, – такие как психогенный ступор, неконтролируемые грезы наяву и путаница яви с фантазией (pseudologia fantastica), похоже, имеют динамическую связь с БПМ-1. Они отражают глубокую потребность восстановить блаженное эмоциональное состояние, характерное для невозмутимого внутриматочного существования и симбиотического единства с матерью. В то время как компонент эмоционального и физического удовлетворения, связанного с этими состояниями, не трудно распознать как суррогат ситуации желанной благой утробы и благой груди, конкретное содержание грез и фантазий состоит из тем и элементов детства, юности и взрослой жизни человека. В последние десятилетия классическая конверсионная истерия, очень часто встречавшаяся во время моей учебы в мединституте и в начале психиатрической практики в 50-х и 60-х годах, превратилось в очень редкое психическое расстройство.
Обсессивно-компульсивный невроз (ОКР)
Пациенты, страдающие обсессивно-компульсивными расстройствами, мучимы навязчивыми иррациональными мыслями, от которых невозможно избавиться, и они понуждаемы выполнять некоторые абсурдные и бессмысленные повторяющиеся ритуалы. Обычно они осознают, что их мыслительные процессы и поведение иррациональны, а порой нелепы, но они не в силах их контролировать. Если они отказываются повиноваться этим странным побуждениям, их обуревает беспочвенная травма, которая может быть невыносимой.
Диапазон обсессивно-компульсивного мышления и поведения может быть широк, от невинного игривого поведения и «психопатологии повседневной жизни» до мучительных злоключений, делающих невозможной обыкновенную жизнь. Многие, уезжая в отпуск, выходят из дому с собранными чемоданами – и внезапно ощущают вкрадывающееся чувство, что они забыли дома что-то важное либо не выключили свет или плиту. Им приходится возвращаться в дом, чтобы проверить ситуацию, и, совершая это, они попадают в замкнутый круг. Страдающий ОКР вынужден возвращаться снова и снова, чтобы проверить, проверил ли он, – и так до бесконечности, пока не опоздает на поезд или самолет.
Я родился в Праге и прожил там до 34 лет. Тротуары улиц большей части города были украшены красивыми вставками из небольших черных, серых, белых и красных гранитных кубиков. Многие, прогуливаясь по улицам, время от времени испытывали желание пройтись по тротуару следуя какому-нибудь узору – наступая на участки определенного цвета, двигаясь по особой траектории либо избегая движения в определенном направлении. Пациенты же с ОКР заигрывались этой игрой часами, не в силах прекратить, так как испытывали отчаянный страх при попытках остановиться.
У одного из моих пациентов с ОКР была такая проблема: ему приходилось воображать систему координат Декарта, когда он сталкивался с чем-либо, вызывавшим сильную эмоциональную реакцию, – например, встреча с привлекательной девушкой. Он переживал агонию, пытаясь найти этому человеку или событию соответствующее место в системе координат, находящееся на подходящем расстоянии от абсциссы и ординаты. В своей ЛСД-сессии он осознал, что этот трудоемкий мыслительный процесс отражал конфликтующие векторы, связанные с тем, что его голова застряла зажатой в родовом канале.
В психоаналитической литературе, похоже, существует общее представление о том, что в основе гомосексуальности, агрессии и биологического материала лежат конфликты, формирующие психодинамическую основу данного расстройства. Прочие распространенные черты – это ингибированная генитальность и сильный акцент на догенитальных побуждениях, в особенности анального характера. Эти аспекты обсессивно-компульсивного невроза указывают на сильный перинатальный компонент, в особенности на скатологический аспект БПМ-3.
Еще одна характерная черта данного невроза – сильная амбивалентность относительно религии и Бога. Многие пациенты с ОКР живут в постоянном остром конфликте по поводу Бога и религиозной веры, переживая сильные бунтарские и богохульственные настроения, чувства и побуждения. К примеру, они связывают образ Божий с мастурбацией или дефекацией либо испытывают непреодолимое искушение рассмеяться вслух, разразиться ругательствами или выпустить газы в церкви или на похоронах. Это перемежается с отчаянным желанием покаяться, исправиться и подвергнуть себя наказаниям за былые беззакония, богохульства и грехи.
Как обсуждалось в разделе о феноменологии перинатальных матриц, эта тесная взаимосвязь сексуальных, агрессивных и скатологических импульсов с нуминозными и божественными элементами характерна для перехода между БПМ-3 и БПМ-4. Аналогичным образом сильный конфликт между бунтом против подавляющей силы, перемежающимся с желанием капитулировать перед ней, характерен для окончательных стадий процесса смерти-возрождения. В холотропных состояниях эта непреодолимая авторитарная сила может переживаться в архетипических фигуральных формах.
Она может проявляться как строгий, карающий и жестокий Бог, подобный ветхозаветному Иегове или даже яростному божеству доколумбовой Америки, требующему кровавых жертв. Биологическим коррелятом этого карающего божества является сдерживающее воздействие родового канала, вызывающего крайние, угрожающие жизни страдания, и в то же время препятствуя всякому внешнему выражению инстинктивных энергий сексуального и агрессивного характера, которые приводятся в действие драмой биологического рождения.
Сдавливающая сила родового канала представляет биологическую основу той части Суперэго, которую Фрейд назвал «дикарем». Это первобытный и варварский элемент психики, могущий довести человека до жестокого самоистязания или даже зверского суицида. Фрейд рассматривал данную часть Суперэго как инстинктивную по природе, и, таким образом, производную от Оно. В послеродовой период, сдерживающее и подавляющее влияние приобретает намного более утонченные формы запретов и ограничений, происходящих из родительской власти, правоохранительных учреждений и религиозных заповедей. Это – диаметральная противоположность еще одного аспекта Суперэго, фрейдовского «идеального эго» (das ideale Ich), выражающего наше желание отождествиться и подражать тому, кем мы восхищаемся.
Важный перинатальный источник обсессивно-компульсивного невроза – это неприятная и даже опасная для жизни встреча с различного рода биологическим материалом на последних стадиях рождения. Системы СКО, психогенетически связанные с этим расстройством, задействуют травматические переживания, касающиеся анальной зоны и биологического материала, такого, как строгое приучение к горшку в прошлом, болезненные клизмы, анальное изнасилование и болезни желудочно-кишечного тракта. Еще одна важная категория похожего биографического материала включает в себя воспоминания о разного рода ситуациях, представляющих угрозу строению гениталий (обрезание, операция при фимозе). Довольно нередко важную роль в происхождении этого трудного состояния играют трансперсональные элементы.
Навязчивые идеи, склонность к ритуальному поведению, конфликты на почве религии и секса и та тревога, которая возникает при попытках противиться и контролировать эти симптомы, может быть поистине невыносимой и мучительной.
После 1949 года, когда португальский хирург Эдгар Мониц получил Нобелевскую премию за противоречивую мучительную нейрохирургическую процедуру префронтальной лоботомии (от греч. lobos – доля головного мозга и temnein – резать), тяжелые случаи ОКР считались кандидатами на эту варварскую операцию (вместе с хронической шизофренией). Положительное обстоятельство в том, что исследование, проведенное в Аризонском университете, обнаружило, что у пациентов с ОКР наблюдается временное облегчение после приема псилоцибина (Moreno et al., 2006).
Депрессия, мания и суицидальное поведение
Традиционные теории относительно этиологии маниакально-депрессивного расстройства подверглись многочисленным пересмотрам за последние несколько десятилетий. Литературы по этому предмету много, рассуждения самые разнообразные. Они тщательно собраны в энциклопедиях Гудвина и Джемисона (Goodwin and Jamison, 1990, Goodwin, 2007). Здесь я дам краткий обзор лишь основных концептуальных направлений. В 1940-х и 1950-х годах большая часть внимания традиционных профессионалов было сосредоточено на психоаналитических теориях маниакально-депрессивных расстройств (МДП). Классический психоанализ связывал эти расстройства с фиксацией на активной оральной фазе, и самоубийство рассматривал как агрессию, направленную на ненавистный интроецированный объект (убийство груди-интроекта «плохой матери»).
В 1960-х годах акцент сместился на нейрохимические объяснения, подразумевающие, к примеру, низкий уровень или дисбаланс нейротрансмиттеров (катехоламин адреналина и норадреналина, серотонина и дофамина), нейропептидов, сигнальных сетей и ненормального клеточного метаболизма. Более поздние исследователи заключили, что этиология маниакальных расстройств менее конкретна и более сложна и зависит от комбинации генетических и прочих биологических факторов, психологических влияний, общественной и экологической ситуаций. Самые последние рассуждении приписывают важную роль в генезисе аффективных расстройств сбоям в соединениях нейронных сетей в регуляторной системе мозга, осцилляциям и биологическим ритмам.
Различные биологические теории МДП указывают лишь на вероятность маниакальных или депрессивных эпизодов, но не в силах объяснить, почему эти эпизоды приобретают именно ту, а не иную форму; они также не предлагают ответов для понимания специфики клинической симптоматики каждого из них. Парадоксально то, что, хотя фазы мании и депрессии в своей клинической картине представляют полярные противоположности, обе они демонстрируют повышенную активность по биохимическим параметрам стресса и пиковую осцилляторную активность биоритмов. Однако наблюдения из холотропных исследований могут помочь в прояснении и решении этих противоречий.
В ранних «Руководствах по диагностике и статистике психических расстройств» (DSM I и DSM II) внимание уделялось этиологическим факторам и выдавало сильное психоаналитическое влияние. Поздние версии этого руководства намеренно избегали этиологических, биологических и психодинамических рассуждений и склонялись к «неокрепелинскому» подходу, сосредоточенному лишь на описании симптомов и синдромов. Не представляется возможным соотносить новые инсайты из холотропных исследований с такими туманными концепциями, как многофакторная этиология маниакально-депрессивных расстройств, или простое описание симптомов и синдромов. По этой причине я решил сделать ревизию и углубить первоначальные объяснения эмоциональных и психосоматических расстройств в классическом психоанализе, которые были несовершенны, но, по крайней мере, двигались в верном направлении.
В классическом психоанализе депрессия и мания рассматривались как расстройства, связанные с серьезными проблемами активного (садитского и каннибалистского) орального периода, такие как препятствия в кормлении, эмоциональная отверженность и депривация, сложности раннего периода отношений матери и ребенка. Суицидальные наклонности тогда трактовались как акты жестокости по отношению к интроекту, образу «плохой матери», особенно ее груди (Fenichel, 1945, схема Карла Абрахама в Таблице 1 на стр. 196). С точки зрения наблюдений из холотропных состояний картина нуждается в ревизии и существенном углублении. В своей первоначальной форме она не обоснована, неубедительна и не объясняет некоторые фундаментальные клинические наблюдения в отношении депрессии.
Например, почему существуют две радикально отличные формы проявления депрессии, подавленная и ажитированная? Почему страдающие депрессией, как правило, имеют биоэнергетические блоки с такими проявлениями, как частые головные боли, давление в области груди и плеч, психосоматические боли и накопление воды? Почему они физиологически заторможены и страдают отсутствием аппетита, дисфункцией желудочно-кишечного тракта, запорами, потерей интереса к сексу и аменорей? Почему люди с депрессией, включая подавленные ее формы, демонстрируют высокий уровень биохимического стресса? Почему они ощущают безнадежность и часто говорят о том, что «чувствуют, как будто застряли»? Почему депрессия так тесно связана с суицидом и манией? Почему мания и депрессия, которые представляются полярными противоположностями настолько, что это даже отражается в клинической терминологии («биполярное расстройство»), в обеих формах имеют повышенные индикаторы биохимического стресса и осцилляторной активности биологических ритмов?
Ответы на подобные вопросы не могут быть найдены в психотерапевтических школах, концептуально ограниченных постнатальной биографией и индивидуальным бессознательным Фрейда. Еще менее успешны в этом отношении теории, пытающиеся объяснить маниакально-депрессивные расстройства просто как результат химических аберраций в организме. Крайне маловероятно, что химические изменения могут сами по себе быть причиной столь сложной клинической картины депрессии, учитывая ее тесную связь с манией и суицидом. Эта непростая ситуация претерпевает колоссальные изменения, как только возникает понимание того, что эти расстройства имеют существенные перинатальные и трансперсональные корни. Многие из упомянутых ранее проблем теперь выглядят в совершенно ином свете, и многие проявления депрессии вдруг начинают выглядеть логичными.
Подавленная депрессия имеет свои корни во второй перинатальной матрице. Феноменология сессий под влиянием БПМ-2, а также периодов непосредственно после них, когда переживания под влиянием этой матрицы не были полноценно разрешены, – демонстрирует все основные черты глубокой депрессии. Человек, находящийся под влиянием БПМ-2, переживает агонию умственной и эмоциональной боли – безнадежность, отчаяние, невыносимое чувство вины и ощущение неадекватности. Переживается глубокая тревога, отсутствие инициативы, потеря интереса и неспособность наслаждаться существованием. В этом состоянии жизнь представляется совершенно бессмысленной, эмоционально пустой и абсурдной.
Собственная жизнь, как и окружающий мир, видится как бы сквозь негатив, с селективным восприятием болезненных, плохих и трагических аспектов жизни и слепотой относительно всего положительного. Ситуация выглядит абсолютно невыносимой, неизбежной и безнадежной. Иногда это сопровождается потерей способности видеть цвета; когда происходит подобное, весь мир воспринимается как черно-белое кино. Несмотря на острые страдания, это состояние не связано с рыданием и прочими крайними внешними проявлениями, здесь характерна общая подавленность моторики.
Как я упоминал ранее, подавленная депрессия связана с биоэнергетическими блоками в различных частях тела и сильной подавленностью основных физиологических функций. Как правило, данной форме депрессии сопутствуют чувство давления, сдерживания и заточения, удушье, напряжение и давление в различных частях тела, головные боли. Также часто случается удержание воды и мочи, запоры, сердечная недостаточность и потеря интереса к пище и сексу, склонность к ипохондрии в трактовке различных физических симптомов.
Все эти симптомы согласуются с пониманием данного типа депрессии как проявления БПМ-2. Это подтверждается парадоксальными биохимическими открытиями. Люди, страдающие подавленной депрессией, как правило, демонстрируют высокий уровень стресса, связанный с увеличением катехоламинов и стероидных гормонов в крови и моче. Подобная биологическая картина хорошо вписывается в БПМ-2, представляющую крайне стрессовую внутреннюю ситуацию и невозможность внешнего действия или проявления («сижу снаружи, бегу внутри»).
Теория психоанализа связывает депрессию с ранними оральными трудностями и эмоциональной депривацией. Несмотря на то что данная связь корректна, она неспособна объяснить такие важные аспекты депрессии, как ощущение застревания, безнадежность с ощущением безвыходности, биоэнергетическая блокировка, а также физические проявления, не исключая биохимические открытия. Существующая модель показывает, что объяснения Фрейда, по сути, верны, но им не достает полноты. В то время как системы СКО, связанные с подавленной депрессией, включают биографические элементы, подчеркиваемые психоанализом, более полное и исчерпывающее понимание должно включает динамику БПМ-2.
Ранняя депривация и оральная фрустрация имеют много общего с БПМ-2, и включение этих обеих ситуаций в одну систему СКО отражает глубокую логику в переживаниях. БПМ-2 имеет дело с нарушением симбиотической связи плода с организмом матери, что вызвано маточными сокращениями и, как результат, компрессией артерий. Этот разрыв и потеря биологически эмоционально-значимого контакта с матерью прерывает доставку кислорода, питания и тепла плоду. Побочными следствиями маточных сокращений является временное накопление токсичных продуктов в теле плода и подверженность неприятной и потенциально опасной ситуации.
Таким образом, становится вполне понятным, что типичные составляющие систем СКО, динамически связанные с подавленной депрессией (и с БПМ-2), включают в себя разлуку с матерью и ее отсутствие во время младенчества и раннего детства и возникающее чувство одиночества, холода, голода и страха. Они представляют собой в каком-то смысле «более высокую октаву» более острой и беспокойной депривации, вызываемой маточными сокращениями во время родов. Более поверхностные слои соответствующих систем СКО, очевидно, отражают семейную ситуацию, с характерным подавлением и наказаниями ребенка, где невозможен бунт или побег. Они также часто включают в себя память о том, как человек оказывался «козлом отпущения» среди сверстников; как у него было авторитарное начальство; как приходилось переносить политическое и социальное угнетение. Все эти ситуации усиливают и поддерживают роль беспомощной жертвы в безвыходной ситуации, характерной для БПМ-2.
Важная категория систем СКО, играющая значительную роль в динамике депрессии, связана с памятью о событиях физического насилия и угрозы жизни или телесному здоровью, где человек в действительности оказывался беспомощной жертвой. Данное наблюдение – это совершенно новый вклад в понимание депрессий, оказавшийся возможным благодаря холотропным исследования. Психоаналитики и психиатры с психодинамической ориентацией подчеркивают роль психологических факторов в патогенезе депрессии и не учитывают психотравмы от физических воздействий.
Психотравматический эффект серьезных заболеваний, травм, операций, длительного пребывания в гипсе недоразвитого тазобедренного сустава и случаи, близкие к утоплению, не принимались во внимание и сильно недооценивались традиционными психиатрами – это весьма удивительно, ввиду их общего акцента на биологических факторах. Для теоретиков и клиницистов, рассматривающих депрессию как фиксацию на оральном периоде развития либидо, обнаружение того, что физические травмы играют важную роль в развитии этого расстройства, представляет собой существенный концептуальный вызов.
Однако это вполне логично в контексте представленной модели, приписывающей патогенное значение системам СКО, содержащим комбинированную эмоционально-физическую травму рождения. Данный факт помогает сократить пропасть между учеными и клиницистами, предпочитающими делать акцент на биологических факторах в генезисе психических расстройств и теми, кто ищет психологические объяснения. Таким образом, психологические факторы не производят физические симптомы, и – наоборот – и то и другое имеет своим источником переживание рождения и является разными сторонами одной медали.
В отличие от подавленной депрессии, феноменология ажитированной депрессии психодинамически связана с БПМ-3. Ее основными элементами управляет третья матрица, что можно проследить в переживательных сессиях и последующих интервалах. Подавленные энергии рождения не полностью блокированы, как в случае подавленной депрессии по отношению к БПМ-2. В данной ситуации ранее удержанные энергии находят частичный выход и разрядку в форме различных деструктивных и саморазрушительных наклонностей. Важно подчеркнуть, что ажитированная депрессия отражает динамический компромисс между блокировкой энергии и разрядкой. Полная разрядка этих энергий привела бы к завершению этого состояния и выздоровлению.
Характерные черты данного типа депрессии – высокая степень напряжения, тревога, психомоторное возбуждение и беспокойство. Те, кто подвержен ажитированной депрессии, очень активны. Они могут кататься по полу, размахивать конечностями и биться головой о стену. Их эмоциональная боль находит выражение в громком плаче и криках, они могут расчесывать лицо и рвать волосы и одежду. Физические симптомы, обычно связанные с этим состоянием, – мышечное напряжение, тремор, болезненные судороги, маточные и кишечные спазмы. Интенсивные головные боли, тошнота и дыхательные трудности завершают клиническую картину.
Системы СКО, связанные с этой матрицей, имеют отношение к агрессии и насилию, различного рода жестокостям, сексуальному насилию и агрессии, болезненным медицинским интервенциям и болезням с проявлениями удушья и дыхательной недостаточности. В отличие от систем СКО, связанных с БПМ-2, те, кто испытывает подобную симптоматику, не являются пассивными жертвами, они активно пытаются сопротивляться, защищаться, преодолевать препятствия и избегать их. Воспоминания о яростных столкновениях с родительскими фигурами или братьями и сестрами, первые драки со сверстниками, сцены сексуального насилия и эпизоды военных действий – это типичные примеры подобных воспоминаний.
Психоаналитическая трактовка мании еще менее удовлетворительная и убедительная, чем трактовка депрессии, как признают сами многочисленные аналитики (Fenichel, 1945). Однако большинство авторов, похоже, сходятся в том, что мания – это способ избегания осознания лежащей в основе депрессии, что здесь имеет место отрицание болезненной внутренней реальности и бегство во внешний мир. Здесь отражается победа Эго и Оно над Суперэго, с резкой редукцией страхов, подъемом самооценки и обилием чувственных и агрессивных импульсов.
Невзирая на все это, мания не производит впечатление истинной свободы. Психологические теории маниакально-депрессивных расстройств подчеркивают интенсивную амбивалентность пациентов с манией, и тот факт, что одновременные чувства любви и ненависти мешают им во взаимоотношениях с другими. Типичный маниакальный предметный голод обычно рассматривается как проявление сильной оральной фиксации, а периодичность мании и депрессии считается показателем ее отношения к циклам сытости и голода.
Многие черты эпизодов мании, которые обычно озадачивают, становятся легко понятны при рассмотрении их в связи с динамикой перинатальных матриц. Мания психогенетически связана с переживательным транзитом из БПМ-3 в БПМ-4. Она указывает на то, что человек частично в контакте с четвертой перинатальной матрицей, но тем не менее все еще под влиянием третьей. Покой, сон и еда – типичная триада желаний, присущая мании, – это естественные цели организма, который преисполнен импульсов, связанных с финальной стадией родов.
Поскольку страдающий манией регрессировал до самого момента биологического рождения, оральные импульсы по своей природе прогрессивны, а не регрессивны. Они указывают на состояние, которого жаждет, на которое нацелен человек с манией и которого он еще не достиг сознательно, это не регресс к оральному уровню. Релаксация и оральное удовлетворение характерны для состояния, следующего за биологическим рождением.
В переживательной терапии можно порой наблюдать возникающие эпизоды мании in statu nascendi как феномены, предполагающие неполное возрождение. Это обычно происходит, когда человек в процессе трансформации достиг конечной стадии борьбы смерти-возрождения и почувствовал вкус освобождения от родовой агонии. Однако в то же самое время он напуган, не готов и неспособен встретиться с оставшимся непроработанным материалом, связанным с БПМ-3 и переживанием смерти эго. В результате цепляний за эту неуверенную и призрачную победу новые положительные чувства принимают карикатурные формы. Это состояние можно описать как напускное спокойствие и показной оптимизм.
Преувеличенный и надрывный характер эмоций и поведения выдает, что это проявления не настоящей радости и свободы, но скорее реакции на страх и агрессию. Я часто наблюдал, как те, чья ЛСД-сессия прерывалась в состоянии неполного возрождения, выказывали все типичные признаки мании. Они были гиперактивны, беспорядочно двигались, пытались общаться и контактировать со всеми в своем окружении, шли на чрезмерное сближение и без умолку говорили о своем чувстве триумфа и благоденствия, чудесных ощущениях и о том, какой потрясающий опыт они только что пережили.
Они могли превозносить чудесное действие ЛСД и вещать о мессианских грандиозных планах преображения мира, дав возможность каждому, а особенно политикам, пережить подобный опыт. Снятие ограничений Суперэго приводит к появлению обольстительных и излишне откровенных тенденций, а также вульгарных жестов, поведения и разговоров. Острый голод по стимулу и социальному контакту связан с возросшими энтузиазмом и принятием себя, завышенной самооценкой, а также излишествами в различных областях жизни.
Потребность в воодушевлении и стремление к бурной деятельности, характерные для пациентов с манией, служат двойной цели. С одной стороны, они обеспечивают выход для импульсов и напряжений, являющихся частью активированной БПМ-3. С другой стороны, участие во внешних турбулентных событиях, которые соответствуют интенсивности и качеству внутреннего смятения, помогают снизить невыносимый «эмоционально-когнитивный диссонанс», угрожающий маниакальным личностям, – пугающее осознание того, что их внутренние переживания не соответствуют внешним обстоятельствам. И, естественно, серьезные противоречия между внутренним и внешним означают безумие.
Отто Фенихель (1945) указывал, что многие важные аспекты мании связаны с психологией карнавалов, которые предоставляют возможность социально санкционированной разрядки импульсов, которые обычно находятся под запретом. Здесь далее подтверждается глубокая связь мании с динамическим сдвигом от БПМ-3 к БПМ-4. На финальных стадиях процесса смерти-возрождения у многих возникают спонтанные видения разноцветных карнавальных сцен. Как в настоящих карнавальных сценах Марди Гра, здесь могут появляться образы черепов, скелетов и прочие связанные со смертью символы и мотивы, появляющиеся в контексте пышного празднества. В холотропных состояниях это происходит при кульминации БПМ-3, когда мы начинаем чувствовать, что в силах преодолеть столкновение со смертью и выжить.
Когда есть возможность убедить проходящих данную стадию встретиться с трудными эмоциями, оставшимися неразрешенными, и завершить процесс возрождения, черты мании уходят из их настроения и поведения. В своей чистой форме для переживания БПМ-4 характерны бурная радость, особый энтузиазм, глубокое расслабление, спокойствие и невозмутимость. Эти радость и эйфория не преувеличены до гротескной карикатуры, а в поведении отсутствуют драйв и бойкость, характерные для состояний мании.
Системы СКО, психогенетически связанные с манией, состоят из памяти ситуаций, в которых удовлетворение наступало в обстоятельствах незащищенности и неопределенности относительно неподдельности и длительности удовольствия. Аналогично ожидание откровенно радостного поведения в несоответствующих этому ситуациях, похоже, вписывается в маниакальный паттерн. Кроме того, в личной истории пациентов с манией зачастую обнаруживаются противоположные влияния на самооценку, такие как чрезмерно критичное и подрывающее отношение со стороны одной родительской фигуры – и чередующееся с переоценкой, психологической инфляцией и нереалистичными ожиданиями со стороны второго родителя. У нескольких моих пациентов из Европы я наблюдал, что чередование опыта полного сдерживания и полной свободы, характерных для обычая пеленать младенцев, имеет явную психологическую связь с манией.
Крайне маловероятно, что сложности клинической картины депрессии и мании можно объяснить конкретными биохимическими изменениями. Например, трудно себе представить ситуацию, более определенную с химической точки зрения, чем сессия с ЛСД, где нам известны химическая структура и точная доза вещества. Однако же наше знание точного химического состава триггера и его дозировки никоим образом не помогает нам в объяснении психологического содержания переживания.
В зависимости от обстоятельств, в ЛСД-сессии может возникнуть как переживание экстатического восторга, так и депрессивное, маниакальное или параноидальное состояние. Подобным же образом невозможно найти объяснение симптоматике депрессии или мании в простых или даже сложных химических процессах. Если мы обнаруживаем химические изменения у пациентов с этими расстройствами, всегда возникает вопрос: являются ли причинами расстройства биологические факторы или же они – лишь сопутствующие симптомы. Например, вполне допустимо, что физиологические и биохимические изменения в маниакально-депрессивных расстройствах представляют собой повторение физических состояний ребенка во время родов.
Во время ЛСД-сессий в наших ранних психоделических исследованиях в Праге мы наблюдали за кислородным насыщением крови в ногтевом ложе наших пациентов, используя цветометрию. Мы обнаружили падение уровня кислорода в крови во время проживания рождения. У тех, кто только что пережил роды с применением акушерских щипцов, мы обнаружили синяки квадратной формы на висках, в местах применения инструмента; у тех, кто пережил рождение с пуповиной, обмотанной вокруг шеи, на шее проступали синие полоски. Это указывает на вероятность того, что память о родах распространяется на клеточный и даже биохимический уровни.
Новое понимание депрессии, связанное с динамикой перинатальных матриц, дает удивительные новые инсайты в психологию суицидальных наклонностей и поведения, феноменов, представляющих серьезные теоретические трудности для трактовок с позиций психоанализа. Любая теория, пытающаяся объяснить психологию суицида, должна ответить на два важных вопроса. Первый: почему конкретный индивид хочет совершить самоубийство, поступок, который нарушает непререкаемый в иных случаях голос инстинкта самосохранения, этой могучей силы, которая движет процессом эволюции в природе? Второй, не менее сложный вопрос: выбор способа самоубийства. Очевидно, существует тесная взаимосвязь между состоянием ума, страдающего депрессией, и способом самоубийства, которое он замышляет или осуществляет.
Тяга к самоубийству – это не просто побуждение прервать собственную жизнь, но сделать это определенным образом. Может показаться естественным, что тот, кто идет на передозировку транквилизаторов или барбитуратов, не спрыгнул бы с обрыва и не бросился бы под поезд. Однако особенности подобного выбора действуют и в обратном направлении: тот, кто выбирает кровавый способ самоубийства, не прибег бы к медикаментам, даже если бы они были легкодоступны. Материалы психоделических исследований и прочих форм глубокой работы с переживаниями и холотропными состояниями проливают новый свет как на глубинные мотивы суицида, так и на интригующий вопрос выбора метода.
В Психиатрическом исследовательском институте в Праге у нас был коллега, профессор психиатрии и токсикологии, у которого был легкий доступ к химическим веществам и который знал все об их воздействии и дозировках. И все же во время одного из острых эпизодов депрессии он решил совершить самоубийство в своем кабинете при помощи трех глубоких порезов горла. Когда одна из уборщиц утром обнаружила его лежащим на полу в собственном кабинете, она обнаружила кровавое зрелище: его белый халат, весь ковер и бумаги на столе были залиты кровью. В подобных обстоятельствах передозировка лекарствами оказалась бы менее радикальным и более приемлемым решением, но, видимо, он находился в таком состоянии ума, которое вынудило его поступить именно подобным образом.
Суицидальные мысли и наклонности могут время от времени наблюдаться на любой стадии холотропных состояний. Однако особенно часто и остро они проявляются, когда испытуемый сталкивается с подсознательным материалом, связанным с негативными перинатальными матрицами. Наблюдения психоделических и холотропных сессий, а также эпизоды психодуховного кризиса показывают, что суицидальные тенденции представлены двумя отчетливыми категориями, имеющими очень конкретные взаимосвязи с перинатальным процессом. Мы рассмотрели, что переживания подавленной депрессии динамически связаны с БПМ-2 и что ажитированная депрессия является производным БПМ-3. Различные виды суицидальных фантазий, тенденций и поступков могут рассматриваться как бессознательно мотивированные попытки бегства из этих невыносимых психологических состояний, используя два маршрута. Каждая из этих альтернатив отражает особый аспект ранней биологической истории индивида.
Суицид I, или ненасильственный суицид, основан на бессознательной памяти о том, что безвыходной ситуации БПМ-2 предшествовал опыт внутриматочного существования. Если индивид, страдающий подавленной депрессией, находит ситуацию невыносимой и пытается ее избежать, самый доступный маршрут в этом состоянии – это, похоже, регрессия в изначальное недифференцированное единство дородового состояния (БПМ-1). Уровень бессознательного, задействованного в этом процессе, обычно недоступен, если у человека нет возможности глубокого переживательного самоисследования. В отсутствие необходимого инсайта, люди «притягиваются» ситуациями повседневной жизни, имеющими некоторые общие элементы с дородовой ситуацией.
Основное бессознательное намерение, скрывающееся за данной формой суицидальных наклонностей и поведения, – это уменьшить интенсивность болезненного стимула и эмоций, связанных с БПМ-2, и в конце концов избавиться от них. Конечная цель – достичь недифференцированного состояния «океанического сознания», характерного для эмбрионального существования. Мягкие формы суицидальных мыслей этого типа проявляются как желание несуществования или впадения в глубокий сон, полное забытье, чтобы больше никогда не проснуться. Пребывающие в таком состоянии могут ложиться в постель, с головой укрываться одеялом и находиться так длительное время. Актуальные суицидальные планы или попытки в данной группе имеют отношение к большим дозам гипнотических средств или транквилизаторов, а также готовности утонуть, прыгнув или зайдя в воду.
В странах с холодной зимой это бессознательное стремление вернуться в утробу может принимать форму ухода в поле или лес, желания лечь наземь и быть покрытым слоем снега. Фантазия, лежащая в основе подобной ситуации, заключается в том, что по прошествии первого дискомфорта замерзания наступает ощущение уюта и тепла, подобного пребыванию в доброй утробе. Суицид через вскрытие вен в теплой ванне принадлежит к этой же категории. Завешать свою жизнь подобным образом было модно в Древнем Риме, и этот способ использовали такие знаменитые люди, как Петроний и Сенека. Данная форма суицида может, при поверхностном взгляде, показаться отличной от прочих в данной категории, поскольку здесь задействована кровь. Однако психологический фокус здесь на растворении границ и слиянии с водной средой, а не разрушении тела.
Суицид II, или насильственный суицид, бессознательно повторяет паттерн, однажды пережитый во время биологических родов. Он тесно связан с ажитированной формой депрессии и относится к БПМ-3. Для находящихся под воздействием данной матрицы регрессия в океаническое состояние утробы не является актуальным сценарием, поскольку он бы проходил через адское состояние безвыходности БПМ-2. Психологически это было бы значительно хуже, чем БПМ-3, поскольку здесь присутствует чувство полного отчаяния и безнадежности.
Однако здесь имеется психологический маршрут бегства в виде памяти о том, что однажды похожее состояние было прервано взрывом разрядки и освобождения в момент биологического рождения. Для того чтобы понять данную форму суицида, необходимо осознать, что во время нашего биологического рождения мы рождаемся анатомически, но эмоционально и физически еще «не переварили» и не усвоили это потрясающее событие. Умеренный плач новорожденных, эпизоды плача в младенчестве и «temper tantrums» в детстве, которые обычно подавляются и успокаиваются родителями при помощи дисциплинарных мер, являются болезненно неадекватными средствами выхода эмоций, накопленных во время долгих часов страданий при прохождении через родовой канал. Тот, кто замышляет насильственное самоубийство, использует память о собственном биологическом рождении как рецепт для того, чтобы справиться со «вторым рождением», проникновением неассимиллированных эмоций и физических ощущений в сознание для отработки и высвобождения.
Как и в случае ненасильственного суицида, те, кто вовлечен в этот процесс, как правило, не имеют переживательного доступа к перинатальному уровню бессознательного. Им не достает инсайта по поводу того, что идеальный стратегией в их ситуации было бы завершить процесс внутренне – перепрожить память своего рождения и через переживания воссоединиться с послеродовой ситуацией. Не зная о наличии подобной возможности, они экстериоризуют процесс, испытывая побуждение создавать ситуацию во внешнем мире, в которой задействованы те же элементы, что и в биологическом рождении, и которая обладает сходным качеством переживаний. Основная стратегия насильственного суицида следует паттерну, пережитому во время родов: нарастание напряжения и эмоционального страдания до критической точки и затем достижение выхода через взрыв посреди различных форм биологического материала.
Данное описание в равной мере применимо к биологическому рождению и насильственному суициду. И то и другое задействуют резкое прекращение эмоционального и физического напряжения, внезапную разрядку огромного количества деструктивных и саморазрушительных энергий, существенное нарушение тканей и наличие органического материала, такого как кровь, кал и внутренности. Сопоставление фотографий биологического рождения и жертв насильственного суицида демонстрируют глубокие формальные параллели между этими ситуациями. Таким образом, подсознательное может легко перепутать одно с другим. Связь между родовой травмой и способом суицида была подтверждена клиническим исследованием суицидальных подростков (Jacobson et al., 1987).
Суицидальные фантазии и действия, принадлежащие к этой категории, включают в себя гибель под колесами поезда, в турбине ГЭС или в суицидальных авариях. Дополнительные примеры – перерезание горла, вышибание мозгов, нанесение себе ножевых ранений, выбрасывание из окна, с башни или с обрыва. Суицид через повешение, похоже, принадлежит к ранней фазе БПМ-3, с характерными для нее чувствами удушения, задыхания и сильного сексуального возбуждения. По всей видимости, элемент экстериоризации удушения имеет место в суицидах, где происходит вдыхание углекислого газа или природного газа. Категория насильственного суицида также включает некоторые культурно обусловленные формы, такие как харакири или амок (неконтролируемое бешенство).
Амок в прошлом считался экзотичной формой суицидального поведения или поведения убийцы, встречавшегося исключительно в Малайзии. Страдавший этим расстройством появлялся в общественном месте, обычно на рынке, и начинал убивать кинжалом всех подряд, без разбора, что обычно заканчивалось либо самоубийством, либо тем, что его кто-то убивал. Малазийцы верили, что амок был следствием того, что в человеческое тело вселялся дух тигра (hantu belian) и управлял им. В последние десятилетия эпизоды, имеющие сходство с амок, включающие убийства без разбора и заканчивающиеся гибелью агрессора, стали чрезвычайно распространены в США и других странах Запада. Вызывает особое беспокойство тот факт, что эти эпизоды все чаще встречаются среди подростков и школьников.
Как мы увидели, ненасильственный суицид выражает тенденцию сокращать интенсивность болезненных эмоциональных и физических стимулов. Конкретный выбор способа самоубийства, похоже, определяется биологическими и трансперсональными элементами. Насильственный суицид задействует механизм совершенного иного рода. Как я уже указывал, те, кто замышлял определенную форму суицида, зачастую уже переживали физические ощущения и эмоции в повседневной жизни, которые будут участвовать в его осуществлении. Работа с переживаниями, как правило, усиливала эти чувства и ощущения и давала им резкое освобождение.
Таким образом, те, чьи фантазии сосредоточены на поездах и турбинах ГЭС, уже испытывают сильные чувства разрывания на кусочки. Те, кто склонен резать и колоть себя, часто жалуются на невыносимые боли в тех самых местах, которые они намереваются травмировать, либо испытывают боль в этих местах во время переживательной психотерапии. Аналогично склонность к самоповешению имеет в своей основе предшествующие чувства удушения и удушья. Как боль, так и ощущение удушья – это легко узнаваемые элементы БПМ-3. Если бы усиление симптомов произошло в терапевтической ситуации с соответствующим сопровождением, это могло бы привести к завершению неприятных ощущений и иметь терапевтические результаты. Вышеприведенные саморазрушительные тенденции можно рассматривать как выражение бессознательных, неверно понятных и ошибочных попыток самоисцеления.
Механизм насильственного суицида требует относительно ясной памяти внезапного перехода от борьбы в родовом канале к внешнему миру и последующему взрывному освобождению. Если бы этот переход был затуманен тяжелой анестезией, индивид был бы запрограммирован на будущее, почти на клеточном уровне, избегать сильного стресса и дискомфорта через наркотическое состояние. Это бы создавало предрасположенность к алкоголизму и наркозависимости или же тенденции кончать с жизнью путем передозировки в случае того, кто находится под влиянием БПМ-3.
Те, кто находится под сильным влиянием БПМ-3, испытывают чрезмерное внутреннее давление и говорят, что чувствуют себя словно бомба, готовая разорваться в любой момент. Эти агрессивные чувства перемещают фокус то на разрушение внешних объектов, то на саморазрушение. Так происходит экстериоризация ситуации в родовом канале: первое – это ярость организма, испытывающего боль и пытающегося вздохнуть; второе – интроецированная сила маточных сокращений. В данной ситуации убийство и самоубийство – это либо равновероятные альтернативы, либо они происходят одновременно, подобно матери, убивающей себя и ребенка.
Установление связи между механизмом суицида и БПМ-3 проливает интересный свет на теорию суицида, сформулированную Карлом Меннингером. Зигмунд Фрейд пришел к заключению, что у самоубийц не хватает энергии для совершения самоубийства, пока они не обнаружат человека, которого ненавидят и желают убить; тогда самоубийство фактически является убийством этого интроецированного объекта. Меннингер, развивая идеи Фрейда, предположил, что для самоубийства требуется три одновременных совпадающих желания: желание быть убитым, желание убить и желание умереть. Все эти три силы одновременно присутствуют в финальной стадии рождения. Желание смерти в данном контексте не имеет отношения к физической смерти, но к смерти символической, смерти эго.
Когда суицидальные личности проходят психоделическую или холотропную терапию и завершают процесс смерти-возрождения, они позже оглядываются на самоубийство как на трагическую ошибку, вызванную недостатком понимания себя. Среднестатистический человек не знает, что можно безопасно пережить освобождение от невыносимого эмоционального и физического напряжения через символическую смерть и возрождение либо через воссоединение с состоянием дородового существования. В результате он вынужден, в силу интенсивности дискомфорта и страдания, искать ситуацию в материальном мире, содержащую похожие элементы. Экстремальные последствия этого зачастую трагичны и необратимы. Побуждение, ощущаемое этими людьми, направлено на самом деле не на разрушение своего тела, но на переживание психодуховной смерти и возрождения.
Как мы видели ранее, переживания БПМ-1 и БПМ-4 не только представляют регрессию к символическим биологическим состояниям, но также имеют очень отчетливые духовные измерения. Для БПМ-1 это переживание океанического экстаза и космического единства, для БПМ-4 – психодуховного возрождения и богоявления. С этой перспективы суицидальные тенденции обоих типов представляются искаженными и нераспознанными стремлениями к трансценденции. Они представляют собой колоссальную путаницу между самоубийством и эго-убийством. Лучшее средство от саморазрушительных тенденций и суицидальных наклонностей – это переживание смерти эго и возрождение с последующим чувством космического единства.
Тот факт, что переход между БПМ-3 и БПМ-4 заключает в себе важный духовный компонент, несет новое понимание феномена, который в последние десятилетия играет в мире все более важную роль – религиозно мотивированное сочетание самоубийства и убийства. Мы уже обсудили и объяснили сочетание самоубийства и убийства как проявление БПМ-3; нуминозность БПМ-4 вносит вклад в религиозное измерение в виде божественной награды за этот акт.
Во время Второй мировой японские летчики-камикадзе управляли специально изготовленными или переделанными из обычных самолетами, которые были начинены бомбами, торпедами и топливными баками. Они уничтожали американские корабли, идя на таран. Они верили в то, что делают это ради своего Императора Хирохито, который в Японии воспринимался как представитель Бога. Мусульманские самоубийцы-подрывники верят, что убийство неверных путем принесения в жертву собственной жизни будет вознаграждено принятием в рай с прекрасными садами, деревьями, несущими дивные плоды, экзотическими птицами и реками чистой воды, меда и молока. Среди невероятных прелестей, которые будут их ожидать, будут несметные собрания гурий, восхитительных черноглазых девушек, ожидающих доставить радость верным. Сексуальные силы мужчин возрастут в сотни раз, гурии, насытив сексуальные аппетиты своих клиентов, вернутся к своему девственному статусу.
Алкоголизм и наркомания
Наблюдения из холотропных состояний сознания в целом находятся в согласии с психоаналитической теорией, рассматривающей алкоголизм и наркоманию в тесной связи с маниакально-депрессивными расстройствами и суицидом. Однако они значительно отличаются в части задействованного в них психологического механизма и уровня психики, на котором они оперируют. Подобно суицидальным личностям, зависимые переживают колоссальную эмоциональную боль в виде депрессии, общего напряжения, тревоги, вины и низкой самооценки, и у них есть острая потребность ухода от этих невыносимых чувств. Ранее мы видели, что психологию депрессии и суицида невозможно объяснить оральной фиксацией, являющейся интерпретацией, предлагаемой фрейдистским психоанализом. И, безусловно, то же относится и к алкоголизму и наркомании.
Наиболее базовой характеристикой алкоголиков и зависимых и их глубочайшим мотивом принятия опьяняющих средств является не только потребность возвращения к груди, но и намного более глубокое стремление к блаженному единству ничем не потревоженной внутриматочной жизни. Как мы видели ранее, регрессивные переживания обоих этих симбиотических состояний имеют неотъемлемые нуминозные измерения. Таким образом, глубочайшая сила, скрытая за алкоголизмом и зависимостью, – это непризнанное и неверно направленное стремление к трансценденции. Подобно суициду, эти расстройства содержат трагическую ошибку, в основе которой неадекватное понимание собственной бессознательной динамики.
Злоупотребление алкоголем и наркотиками, похоже, является смягченной версией суицидального поведения. Алкоголизм и наркомания часто описываются как медленные, продленные формы суицида. Главный механизм, характерный для этих двух групп пациентов, тот же самый, что и в случае неагрессивных форм суицида. Он отражает бессознательную потребность устранить дискомфорт процесса рождения и вернуться в утробу, в состояние, существовавшее до начала родов. Алкоголь и наркотики имеют свойство ингибировать различные болезненные эмоции и ощущения и создавать состояние размытого сознания и безразличия относительно собственных трудностей в прошлом и настоящем. Данное состояние имеет некоторое поверхностное сходство с сознанием плода и переживанием космического единства.
Однако эти сходства лишь поверхностные, и существуют фундаментальные отличия между алкогольным и наркотическим опьянением и трансцендентальными состояниями. Алкоголь и наркотики притупляют чувства, атрофируют сознание, нарушают интеллектуальные функции и вызывают эмоциональную анестезию. Трансцендентные же состояния характеризуются значительным усилением чувственного восприятия, спокойствием, ясностью мышления, многочисленными философскими и духовными инсайтами и необыкновенным богатством эмоций. Несмотря на некоторые общие черты, опьянение алкоголем и тяжелыми наркотиками представляет собой лишь жалкую карикатуру мистических состояний. Однако сходство, сколь поверхностным оно бы ни было, оказывается достаточным для того, чтобы ввергнуть зависимых в эту саморазрушительную практику.
Уильям Джеймс понимал, что алкоголики ищут именно трансцендентального опыта. Он выразил это очень лаконично в своей книге «Многообразие религиозного опыта»: «Лучшее средство от дипсомании (устаревший термин для алкоголизма) – это религиомания» (James, 1961). К. Г. Юнг выразил ту же мысль немного иначе. В своей переписке с Биллом Уилсоном, основателем школы Анонимных Алкоголиков, он писала о пациенте-алкоголике: «Его пристрастие к алкоголю было – на низком уровне – эквивалентом духовной жажды целостности нашего существования, выражаясь средневековым языком, жажды единства с Богом».
Юнг указывал, что на латыни термин «spiritus» имеет оба значения – алкоголь и дух. И тогда он предположил, что действенной формулой лечения алкоголизма будет «Spiritus contra spiritum» («Дух против алкоголя»). В этом выражалось его убеждение, что только глубокий духовный опыт способен спасти от алкогольной напасти (Wilson and Jung, 1963). Эти инсайты Джеймса и Юнга объясняют успех, сопутствовавший Церкви коренных американцев в помощи страдавшим от алкоголизма американским индейцам путем пробуждения духовных переживаний во время церемоний с пейотлем. Достигнутые ими результаты были с тех пор подтверждены клиническими исследованиями с психоделиками (Pahnke et al., 1970, Grof, 2001).
Тенденция избегать болезненных эмоций – связанных с БПМ-2 и относящихся к системам СКО – путем воспроизведения внутриутробной ситуации, похоже, является наиболее распространенным психодинамическим механизмом, лежащим в основе алкоголизма и наркомании. Однако мне доводилось работать и с зависимыми, симптомы которых указывали, что они находятся под влиянием БПМ-3 и все же ищут фармакологическое решение своих проблем. Здесь однозначно был задействован альтернативный механизм и требовалось другое объяснение. В отношении тех клиентов, информацию о рождении которых мне удалось раздобыть, выяснялось, что их роды проходили под действием сильной анестезии.
Подобное объяснение, безусловно, не лишено смысла. Рождение, как правило, это первая основная болезненная и стрессовая ситуация, с которой мы сталкиваемся в жизни, если, конечно, во время предшествующего эмбрионального существования не было серьезных кризисов. Огромное влияние событий ранних жизненных этапов на дальнейшее поведение человека неоднократно подтверждалось экспериментами этологов, исследователей, изучающих инстинктивное поведение животных. Это известно как «импринтинг». (Lorenz, 1963, Tinbergen, 1965).
Характер нашего рождения и то, как оно проходило, имеют колоссальное влияние на нашу жизнь. Если роды по продолжительности и сложности среднестатистические и мы являемся в мир после успешного решения трудностей, это дает нам ощущение оптимизма и уверенности в отношении тех трудностей, с которыми мы встречаемся в будущем. И, напротив, длительные и трудные роды порождают чувство пессимизма и пораженчества. Они вызывают впечатление того, что мир слишком сложно устроен и в нем трудно добиться успеха, а сами мы беспомощны и неэффективны.
Если боль и дискомфорт, связанные с нашим рождением, облегчаются или прекращаются при помощи анестезии, это оставляет очень глубокий и убедительный отпечаток (импринт) в нашей психике о том, что при встрече с жизненными трудностями следует уходить в наркотическое состояние. И вполне возможно, что не является бессмысленным совпадением тот факт, что сегодняшняя эпидемия наркомании в США поразила поколение, родившееся с тех пор, как американские акушеры стали постоянно применять родовую анестезию, зачастую вопреки воле матерей-рожениц. Со времени основания Ассоциации пренатальной и перинатальной психологии – дисциплины, применяющей открытия в сфере переживательной терапии и исследований плода к практике принятия родов, – среди акушеров все больше растет понимание того, что процесс рождения представляет собой больше, чем просто телесную механику, и что он может иметь глубочайшее воздействие на жизнь новорожденного.
То, как проходят роды и послеродовой период, имеет огромное значение для эмоциональной и общественной жизни человека и имеет важные последствия для будущего нашего общества. Здесь закладывается основание либо для любви и альтруизма в отношениях между людьми, либо для недоверия и агрессивного отношения к обществу (Odent, 1995). Это также может оказаться критическим фактором, определяющим, как человек будет в дальнейшем справляться с жизненными трудностями и вызовами: конструктивно или же будет склонен к бегству через алкоголь и наркотики.
Тот факт, что злоупотребление алкоголем и наркотиками представляет собой поиск трансценденции в неверном направлении, может оказаться полезным в понимании целительного и трансформирующего эффекта глубокого кризиса, обычно называемого «падение на дно». Во многих случаях, достигнув состояния полного эмоционального банкротства и поражения, алкоголик или наркоман приходит к поворотному пункту своей жизни. В контексте нашего обсуждения это означает, что человек переживает смерть эго как часть перехода из БПМ-3 в БПМ-4. В этой точке алкоголь и наркотики уже не могут защитить личность от наплыва глубокого бессознательного материала. И тогда прорыв в перинатальной динамике приводит к психосоматическому переживанию смерти-возрождения, что часто представляет поворотный пункт в жизни зависимого.
Подобно всем эмоциональным проблемам, алкоголизм и зависимость имеют не только биографические и перинатальные, но и трансперсональные корни. Наиболее важные среди них – влияния из области архетипов. Этот аспект зависимости исследовался более всего терапевтами с юнгианской ориентацией. Среди архетипов, указывающих на важные связи с зависимостью, наибольшую роль, по всей видимости, играют puer aeternus и такие его вариации, как Икар и Дионис (Lavin, 1987). Многие из тех, с кем я работал, также обнаруживали кармический материал, имевший непосредственное отношение к их зависимости.
Сексуальные расстройства и отклонения
В классическом психоанализе понимание сексуальных проблем зиждется на нескольких фундаментальных концепциях, сформулированных Фрейдом. Первая из них – это понятие инфантильной сексуальности. Один из краеугольных камней психоаналитической теории – это открытие того, что сексуальность проявляется не во время пубертата, но в раннем младенчестве и, по мере развития либидо, проходит несколько эволюционных стадий: оральную, анальную, уретральную и фаллическую, – фрустрация или избыток в любой из них может приводить к фиксации. В зрелой сексуальности главный фокус – генитальный, в то время как догенитальные компоненты играют второстепенную роль, главным образом как часть прелюдии. Конкретный психологический стресс позднее в жизни может вызывать регрессию к более ранним стадиям развития либидо, где произошла фиксация. В зависимости от силы защитных механизмов, противодействующих этим импульсам, могут возникать перверсии или психоневрозы (Freud, 1953).
Важной концепцией в психоаналитическом подходе к сексуальным проблемам является комплекс кастрации. Фрейд считал, что оба пола наделяют чрезвычайной ценностью пенис и считал, что этот факт обладает для психологии чрезвычайной важностью. Он говорил, что мальчики сильно боятся потерять этот крайне ценный орган. Девочки считают, что когда-то у них был пенис, но они его утеряли; они озадачены тем, почему это произошло, что делает их более подверженными мазохизму и вине. Оппоненты Фрейда неоднократно подвергали эту точку зрения критике как серьезное искажение и превратное понимание женской сексуальности, где женщина, по сути, предстает кастрированным мужчиной. Исключение некоторых важных аспектов жизни женщины, таких как беременность, деторождение и материнство, и полагание, что главным для них является вопрос наличия или отсутствия пениса, конечно же, представляет искаженную и предвзятую психологию женщины.
Еще одним краеугольным камнем сексуальной теории Фрейда является эдипов комплекс – сексуальное влечение мальчиков к собственным матерям и агрессия по отношению к отцам. Женский аналог Эдипова комплекса – симпатии девочек к своим отцам и ненависть к матерям – назвали комплексом Электры.
Обсуждение фрейдистского понимания сексуальности было бы неполным без упоминания еще одной важной концепции, его знаменитой vagina dentata – наблюдения, что дети видят в женских гениталиях опасный орган, оснащенный зубами, который может убить, проглотить или кастрировать их. Вместе с комплексами кастрации, Эдипа и Электры, фантазия о жутких женских гениталиях играет важную роль в психоаналитической интерпретации сексуальных отклонений и психоневрозов.
Фрейд предположил две причины, по которым вид женских гениталий может вызывать у мальчиков тревогу. Во-первых, признание того факта, что существуют человеческие существа без пениса, приводит к выводу, что можно оказаться одним из них, что наделяет силой страх кастрации. И во‑вторых, восприятие женских гениталий в качестве инструмента кастрации, способного на укус, связано со старыми оральными беспокойствами (Fenichel, 1945). Ни одна из этих двух причин не отличается особой актуальностью или убедительностью.
Наблюдения из холотропных состояний радикально расширяют и углубляют фрейдистское понимание сексуальности, добавляя перинатальную область к индивидуальному бессознательному. Они предполагают, что наши первые сексуальные переживания возникают не на груди, но уже в родовом канале. Как уже обсуждалось ранее, удушье и агония во время БПМ-3, очевидно, вызывают сексуальное возбуждение чрезвычайной интенсивности. Это означает, что наша первая встреча с сексуальными чувствами происходит при весьма непростых обстоятельствах.
Рождение – это ситуация, в которой наша жизнь под угрозой, и мы испытываем удушье, боль и другие формы крайнего физического и эмоционального дискомфорта. Мы причиняем боль другому организму, а этот организм причиняет боль нам. Мы также находимся в контакте с различными формами биологического материала: кровью, вагинальными выделениями, амниотической жидкостью и, если не используются катетер и клизма, даже с фекалиями и мочой. Типичной реакцией на такую ситуацию бывает смесь витальной тревоги и гнева. Эти проблематичные ассоциации формируют естественные основания для понимания базовых сексуальных нарушений, отклонений и перверсий.
Признание того глубокого влияния, которое перинатальная динамика оказывает на сексуальность, также проясняет некоторые серьезные теоретические проблемы, связанные с фрейдовой концепцией комплекса кастрации. Несколько важных характеристик этого комплекса, как он понимался Фрейдом, остаются совершенно непонятными, пока мы их связываем с пенисом. По мнению Фрейда, интенсивность страха кастрации столь высока, что он равен страху смерти. Он также рассматривал кастрацию как психологически эквивалентную потере важных человеческих взаимоотношений и допускал, что она может фактически приводиться в действие подобной потерей. Среди свободных ассоциаций, зачастую всплывающих в связи с комплексом кастрации, есть те, что относятся к ситуациям удушья и одышки. И, как я уже упоминал, комплекс кастрации присущ и мужчинам, и женщинам.
Ни одна из вышеприведенных связей не имела бы смысла, если бы комплекс кастрации отражал лишь беспокойства по поводу потери пениса. Наблюдения из холотропных состояний показывают, что переживания, которые Фрейд считал источником комплекса кастрации, фактически представляют собой поверхностный слой системы СКО, наложенный на травматичное воспоминание о перерезании пуповины. Все только что упомянутые несоответствия исчезают, когда мы понимаем, что многие из загадочных характеристик фрейдова комплекса кастрации на самом деле относятся к отделению от матери во время перерезания пуповины, а не к утрате пениса.
В отличие от безосновательных спонтанных фантазий кастрации, шутливых угроз кастрации в разговорах взрослых или даже хирургических операций на пенисе, таких как обрезание или коррекция крайней плоти (при фимозе), перерезание пуповины ассоциируется с ситуацией, потенциально либо фактически опасной для жизни. Поскольку происходит разрыв жизненно важной связи с материнским организмом, это является прототипом потери важных отношений. Ассоциация перерезания пуповины с удушьем также имеет конкретный смысл, поскольку пуповина – это источник кислорода для плода. И, что немаловажно, этот опыт характерен для обоих полов.
Аналогично образ vagina dentata, который Фрейд рассматривал как наивную инфантильную фантазию, является в новом свете, как только мы принимаем тот факт, что новорожденный обладает сознанием, или, по крайней мере, что травма рождения регистрируется в памяти. Вместо того чтобы казаться абсурдным и нелепым измышлением незрелой детской психики, образ вагины как опасного органа отражает опасности, связанные с женскими гениталиями во время рождения. Это отнюдь не просто фантазия, не имеющая никакого отношения к действительности, но скорее это обобщение личного опыта в конкретной опасной для жизни ситуации и перенос его в иные контексты, где он неуместен.
Связь между сексуальностью и потенциально опасной для жизни травмой рождения создает естественную предрасположенность к разного рода сексуальным нарушениями. Конкретные нарушения развиваются, когда определенные аспекты перинатальных воспоминаний усиливаются постнатальными травмами в младенчестве и детстве. Как в случае эмоциональных и психосоматических расстройств в целом, травматические переживания, которые рассматриваются психоаналитиками как первичные причины этих проблем, фактически служат усилением и подтверждением определенных аспектов травмы рождения и способствуют их проникновению в сознание. Подобно прочим психогенетическим расстройствам, сексуальные проблемы также имеют более глубокие корни в области трансперсонального, будучи связующими звеньями с кармическими, архетипическими и филогенетическими элементами.
Эректильная дисфункция (импотенция – неспособность достигать или удерживать эрекцию) и оргастическая некомпетентность (фригидность – неспособность достигать оргазма) имеют аналогичную психодинамическую основу. Традиционный подход к этим проблемам отражается в их старых названиях – «импотенция» и «фригидность», – теперь считающихся устаревшими и не политкорректными. Импотенция рассматривается как недостаток мужественной силы и сексуальная слабость. Оргастическая некомпетентность у женщин, как предполагает термин «фригидность», обычно интерпретируется как сексуальная холодность и недостаток эротической отзывчивости. Мой же опыт показывает, что, похоже, справедливо противоположное; на самом деле именно избыток «сексуализированной» перинатальной энергии является проблемой.
Рисунок, изображающий переживания перинатальной сессии ЛСД, давший инсайт относительно комплекса кастрации и его глубоких корней в перерезании пуповины. Здесь сочетаются чувства сжатия тела с болезненными ощущениями в области пуповины и гениталий.
Люди, страдающие этими расстройствами, находятся под сильным влиянием сексуального аспекта БПМ-3. В их случае невозможно испытать сексуальное возбуждение без одновременного активирования всех остальных элементов данной матрицы. Интенсивность сексуального желания, агрессивные импульсы, витальная тревога и страх потери контроля, связанные с БПМ-3, мешают половому акту. В обоих случаях сексуальные проблемы связаны с системами СКО, которые, помимо перинатального компонента, также имеют биографические слои и трансперсональные корни: личные и кармические воспоминания сексуального насилия, ассоциативные связи между сексом и болью или опасностью и прочие похожие темы.
Эмпирическая поддержка для связи перинатальной динамики с импотенцией и фригидностью приходит из практики переживательной терапии. Когда создается несексуальная ситуация, в которой элементы БПМ-3 могут привноситься в сознание, а энергия, с ними связанная, находит выход, импотенция временно может заменяться состоянием, называемым сатириаз – избыточное сексуальное желание и аппетит. Это происходит благодаря тому, что была установлена связь между пенисом и сексуальной энергией, возникшей в результате родовой травмы. И теперь именно эта перинатальная энергия, а не обыкновенное либидо находят выражение в половом акте.
Из-за избыточного количества энергии, доступной на перинатальном уровне, результатом этой ситуации может стать несытный аппетит и необыкновенная сексуальная активность. Мужчины, прежде совершенно неспособные сохранять эрекцию, теперь способны совершать несколько половых актов за ночь. Развязка обычно не приносит полного удовлетворения, и, как только они достигают оргазма и эякулируют, сексуальная энергия начинает снова нарастать. Здесь необходима дополнительная работа с переживаниями для того, чтобы направить эту энергию в нужное русло, где с ней можно было бы комфортно справляться при сексуальном контакте. Когда подобное состояние возникает в повседневной жизни, вне терапевтической ситуации, оно может продолжаться и проявляться как сексуальная зависимость.
Подобным же образом, когда женщины, ранее неспособные испытывать оргазм, в терапевтической ситуации дают выход избыточной энергии, связанной с БПМ-3, они могут достичь точки, в которой он становится возможен. Когда это происходит, первые оргазмы обычно бывают очень интенсивными. Зачастую они сопровождаются громкими и непроизвольными криками, а затем следует несколько минут яростных конвульсий. Иногда случается кратковременная потеря контроля, царапание спины партнера. В подобных обстоятельствах женщина нередко испытывает многочисленные оргазмы.
Это начальное освобождение также может вызывать усиление сексуального аппетита практически до ненасытности. Затем можно наблюдать временную трансформацию фригидности в состояние, известное как нимфомания. Для него характерно сильное сексуальное желание и затруднения для достижения полного расслабления. И снова, как и в случае с мужчинами, работающими с переживаниями по поводу эректильной дисфункции, необходима дополнительная работа в ситуации, не относящейся к сексу, чтобы вывести разрядку перинатальной энергии на уровень, где возможна более сбалансированная сексуальная жизнь.
Похоже, что особенно большое количество сексуальной энергии перинатального происхождения бывает у тех, кто испытывал длительные периоды удушья во время родов. На протяжении ряда лет я работал со многими, родившимися с пуповиной, опутанной вокруг шеи. Значительное количество этих людей сообщали, что на протяжении всей жизни испытывали необычно сильное сексуальное желание и много мастурбировали в раннем детстве. Интенсивный сексуальный заряд, образующийся в ситуациях длительного удушья, может также быть важным фактором, ведущим к удушающим сексуальным практикам.
Существует такая форма оргастической дисфункции, при которой страх связан не с избыточным количеством перинатальной энергии, высвобождающейся при половом акте и угрожающей выходом наружу, но с непроизвольным мочеиспусканием. Похоже, данная проблема характерна исключительно для женщин, в виду их намного более короткой уретры и менее эффективного уринарного сфинктера. Наступление сексуального оргазма сдерживается и блокируется из-за страха, связанного со стыдом непроизвольного мочеиспускания.
Этот страх также может представлять проблему в переживательной работе с психоделиками или холотропным дыханием. Как только процесс подходит к той точке, где нужно расслабиться, это проявляется как позыв к мочеиспусканию, и сессия прерывается на поход в уборную. В начале работы с психоделиками это порой происходило по десять – пятнадцать раз за сессию, что делало всякий терапевтический прогресс невозможным. Однако мы нашли очень простое и нестандартное решение этой проблемы: памперс или хирургический подгузник позволял не прерывать сессию при возникновении позыва. Переживание контакта с теплой мочой обычно вызывало воспоминания непроизвольного мочеиспускания в детстве, когда это происходило в кровати либо случалось в школе. Обычно с этим связаны смешанные чувства – стыд, стеснение, но также и чувственное удовольствие. После нескольких подобных эпизодов связь между сексуальным расслаблением и мочеиспусканием сходила на нет, и проблема исчезала.
Понимание перинатального измерения сексуальности проливает новый свет на садомазохизм – явление, представлявшее неразрешимую трудность для теоретических рассуждений Фрейда. Он бился над этим до конца своей жизни и так и не смог найти удовлетворительного решения. Активное стремление к боли у мазохистов противоречило одному из краеугольных камней ранней модели Фрейда – «принципу удовольствия». В соответствии с данной концепцией, глубочайшей движущей силой психики является стремление к удовольствию и избегание дискомфорта. Также Фрейд был озадачен странным смешением двух основных инстинктов – сексуальности и агрессии, этой важной черты садомазохизма.
Именно существование садомазохизма и других явлений, «лежащих по ту сторону принципа удовольствия», вынудили Фрейда оставить свои ранние теории и создать совершенно новую систему психоанализа, включающую противоречивый Танатос, или инстинкт смерти (Freud, 1955, 1964). Хотя Фрейд так и не понял тесную взаимосвязь между смертью и рождением, существующую на перинатальном уровне, эти поздние размышления, очевидно, отражали его интуитивный инсайт о том, что садомазохизм связан с вопросами жизни и смерти. Они также отражали убеждение Фрейда о том, что жизнеспособная психологическая теория должна включать проблему смерти.
Это было радикальным отходом от ранней работы Фрейда, в которой он считал смерть неактуальной для психологии, поскольку Оно вне времени и не признает факты непостоянства и смерти. Однозначно в данном вопросе Фрейд находился далеко впереди своих последователей, некоторые из которых формулировали теории садомазохизма, в которых предпринималась попытка вывести данное явление из относительно банальных биографических ситуаций. Примером такого подхода является работа чешского психоаналитика Отакара Кучеры, связывавшего садомазохизм с опытом прорезывания зубов, когда агрессивные попытки ребенка укусить оканчиваются причинением боли себе самому (Kučera, 1959). Подобного рода объяснения никоим образом не объясняют интенсивность и глубину садомазохистских импульсов.
Садомазохизм и синдром связывания могут быть поняты из связей, существующих в контексте БПМ-3 между сексуальным возбуждением, физическим ограничением, агрессией, болью и удушьем. Это объясняет смешение сексуальности с агрессией, а также связь между сексуальностью и причиненной или испытываемой болью, характерной для двух этих состояний. Те, кому необходимо сочетание секса с такими элементами, как физическое ограничение, доминирование и подчинение, причинение и переживание боли, удушение, – фактически повторяют комбинацию ощущений и эмоций, которые они переживали в процессе рождения. Основной фокус данных видов деятельности – перинатальный, а не сексуальный как таковой. Садомазохистские переживания и видения нередко встречаются в сессиях с преобладанием БПМ-3.
Потребность в создании ситуации садомазохизма или бессознательного комплекса переживаний, упомянутого выше, – это не только симптоматическое поведение, но также неудачная и неверно направленная попытка психики подчистить и интегрировать изначальный травматичный импринтинг. Причина безуспешности подобной попытки заключена в том, что она не способна зайти достаточно глубоко в бессознательное и ей не достает интроспекции, инсайта и понимания природы процесса. Проигрывание комплекса переживаний происходит без распознавания и осознания его бессознательных источников.
То же касается и копрофилии, копрофагии и урофилии – сексуальных отклонений с высокой потребностью привлечения фекалий и урины к сексуальной ситуации. Те, у кого наблюдаются подобные отклонения, ищут интимного контакта с биологическими материалами, которые обычно вызывают отвращение. Эти материалы вызывают у них сексуальное возбуждение, и они склонны вносить их в свою сексуальную жизнь. В крайних проявлениях такие действия, как мочеиспускание и дефекация на партнера (или наоборот), марание фекалиями, поедание экскрементов и мочи, могут быть необходимыми условиями достижения сексуального удовлетворения.
Сочетание сексуального возбуждения и скатологических элементов – довольно распространенное переживание на заключительных этапах процесса смерти-возрождения. Похоже, это отражает тот факт, что при родах без использования катетеров и клизм многие новорожденные переживают близкий контакт не только с кровью, слизью и амниотическим флюидом, но также с фекалиями и мочой. В Древнем Риме, где данная ситуация могла быть более распространена, существовало известное высказывание: “Inter faeceset urinam nascimur” («Мы рождаемся между фекалиями и мочой»).
Естественным основанием подобного, казалось бы, экстремального и дикого отклонения является оральный контакт с фекалиями и мочой в момент, когда после многочасовой агонии и витальной угрозы голова высвобождается из цепкой хватки родового канала. Интимный контакт с таким материалом становится символом полного оргастического высвобождения и всех его необходимых атрибутов.
Литература по психоанализу сообщает о том, что младенец, благодаря своей изначально животной природе, испытывает первичное влечение к разного рода биологическому материалу и лишь позже вырабатывает к нему отвращение в результате репрессивных мер со стороны родителей и общества. Наблюдения из психоделических исследований говорят, что это не обязательно так. Отношение к биологическому материалу в значительной мере определяется характером встречи с этим материалом во время опыта рождения. В зависимости от конкретных обстоятельств, это отношение может быть как положительным, так и чрезвычайно негативным.
При одних родах ребенок просто сталкивается с вагинальными секрециями, мочой и калом как частью среды физического и эмоционального освобождения. В других же данный материал поступает внутрь, попадая в дыхательные пути, и вызывает ужасающее удушье. В чрезвычайных ситуациях подобного рода жизнь новорожденного приходится спасать при помощи отсасывания через трубки, очищая трахеи и бронхи во избежание возникновения пневмонии. Это две диаметрально противоположные формы встречи с биологическим материалом при родах: один – положительный, второй – пугающий и травматичный. Ситуация, при которой дыхание запускается преждевременно, а вдыхаемый биологический материал представляет угрозу для жизни ребенка, может вызывать сильный страх и вызывать в дальнейшем обсессивно-компульсивное расстройство, как обсуждалось ранее.
Некоторые крайние формы криминальной сексуальной патологии, такие как изнасилование, садистские убийства и некрофилия, с ясностью выдают свои перинатальные корни. Переживаемые сексуальные аспекты БПМ-3 часто говорят о том, что данная стадия процесса рождения имеет множество характеристик, общих с насилием. Такое сравнение вполне понятно, если принять во внимание наиболее значимые черты изнасилования. Для жертвы оно представляет серьезную опасность, витальную тревогу, крайнюю боль, физические ограничения, борьбу за освобождение, удушье, навязанное или вынужденное сексуальное возбуждение. В свою очередь, переживания насильника включают в себя активные стороны данных проявлений – представлять собой опасность, угрожать, причинять боль, удерживать, душить и навязывать сексуальное возбуждение. Переживания жертвы содержат множество элементов, общих с тем, что переживает ребенок в тисках родового канала, в то время как насильник выносит вовне и своими действиями дает выражение интроецированным силам маточных сокращений, одновременно совершая месть по отношению к заместителю матери.
Если воспоминания о БПМ-3 расположены близко к сознанию, это может создавать сильное давление на личность, вынуждая осуществлять ее элементы в повседневной жизни – принимать участие в насильственном сексе по договоренности либо даже бессознательно привлекать к себе опасные сексуальные ситуации. Конечно же, данный механизм применим не ко всем жертвам сексуальных преступлений, но в некоторых случаях он может играть важную роль. Будучи откровенно саморазрушительным, подобное поведение содержит и бессознательный целительный импульс. Подобные переживания, возникающие из собственной психики клиента в контексте переживательной терапии и с инсайтами в их бессознательные источники, привели бы к исцелению и психодуховной трансформации.
Из-за сходства между опытом насилия и опытом рождения жертва насилия страдает от психологической травмы, отражающей не только болезненное воздействие ситуации насилия, но и разрушение защитных механизмов, защищающих личность от воспоминаний о биологическом рождении. Частые долгосрочные эмоциональные проблемы после случаев насилия с большой вероятностью усугубляются проникновением в сознание перинатальных эмоций и психосоматических симптомов. И тогда терапевтическая работа должна включать в себя работу с травмой рождения. Влияние третьей перинатальной матрицы еще более очевидно в случае убийств с элементами садизма, тесно связанных с изнасилованием.
Динамика садистских убийств имеет глубокую взаимосвязь с кровавым самоубийством. Единственное отличие состоит в том, что в первом случае человек открыто берет на себя роль агрессора, а во втором – он еще и жертва. В конечном итоге обе роли представляют отдельные аспекты одной и той же личности: агрессор отражает интроект жестоких и разрушительных сил родового канала, в то время как жертва отражает воспоминание эмоций и ощущений плода.
Психосоматические проявления эмоциональных расстройств
Многие эмоциональные расстройства, такие как психоневрозы, депрессии и функциональные психозы, имеют конкретные физические проявления. Наиболее распространенные среди них – это головные боли, учащенное сердцебиение, обильное потоотделение, тики и тремор, психосоматические боли и различные поражения кожи. Также нередко встречаются желудочно-кишечные отклонения, такие как тошнота, потеря аппетита, запоры и диарея. Типичными спутниками эмоциональных проблем являются различные половые дисфункции, такие как аменорея, нерегулярные циклы, боли при менструации или болезненные вагинальные спазмы во время полового акта. Мы уже обсуждали эректильную дисфункцию и неспособность достижения оргазма. Данные состояния либо сопровождают прочие невротические трудности, либо появляются как самостоятельные первичные симптомы.
При некоторых психоневрозах, таких как конверсионная истерия, физические симптомы весьма конкретны и характерны и могут представлять основную черту расстройства. Это также справедливо относительно такой категории расстройств, которые классические психоаналитики именовали догенитальными неврозами; они включают различные тики, заикание и психогенную астму. Эти состояния представляют собой гибриды обсессивно-компульсивных неврозов и конверсионной истерии. Структура личности, лежащая в их основе, обсессивно-компульсивная, но основной механизм защиты и формирование симптомов – конверсионные, как и в истерии. Также существует группа медицинских расстройств, в которых роль психологических факторов настолько значительна, что даже традиционная медицина относит их к психосоматическими болезням.
Франц Александер (1891–1964), венгерский врач и психоаналитик, один из основателей психосоматической медицины и психоаналитической криминалистики.
Данная категория включает мигрени, функциональную гипертонию, колиты и язву желудка, психогенную астму, псориаз, различные виды экземы и, по мнению некоторых, даже определенные формы артрита. Традиционные врачи и психиатры признают психогенную природу этих расстройств, но не предлагают убедительных объяснений задействованных психогенных механизмов. Большая часть клинической работы, теоретических рассуждений и исследований основаны на идеях психоаналитика Франца Александера, основателя психосоматической медицины. Александер предложил теоретическую модель, объясняющую механизм психосоматических расстройств. Его ключевым вкладом было признание того, что психосоматические симптомы – это результат побочных физиологических спутников психологических конфликтов и травм. По его мнению, эмоциональное возбуждение во время острой тревоги, горя или гнева порождает интенсивные физиологические реакции, ведущие к развитию психосоматических симптомов и заболеваний (Alexander, 1950).
Александер указал на различие между конверсионными реакциями и психосоматическими расстройствами. В первом случае симптомы имеют символическое значение и служат в качестве защиты от тревоги – это важная характеристика психоневрозов. В психосоматических расстройствах источник лежащего в основе эмоционального состояния может уходить корнями к психологической травме, невротическому конфликту и патологическим межличностным отношениям, но симптомы не выполняют полезной функции. Фактически они представляют собой отказ в работе психологических механизмов по защите индивида от избыточного аффективного возбуждения. Александер подчеркивал, что подобная соматизация эмоций имеет место у тех, кто имеет к этому предрасположенность, но не у здоровых людей; однако ни ему, ни его преемникам не удалось определить характер этой предрасположенности.
Спустя более шести десятилетий ситуация в области психосоматической медицины в целом разочаровывает. Для нее характерны фундаментальное отсутствие единомыслия относительно механизмов психогенеза соматических симптомов, и отсутствие концептуального контекста, который бы можно было считать вполне удовлетворительным (Kaplan and Kaplan, 1967). Отсутствие ясных ответов является причиной того, что многие авторы подписываются под идеей многопричинности. В соответствии с данным взглядом, психологические факторы играют важную роль в психосоматических расстройствах, но необходимо принять во внимание и разнообразие прочих факторов, таких как конституция, наследственность, патология органов, питание, окружение и общественно-культурные детерминанты. Все это, конечно, невозможно должным образом конкретизировать, что оставляет вопрос этиологии психосоматических расстройств открытым.
Психоделическая терапия и холотропное дыхание предоставили ясные доказательства того, что послеродовые травмы как таковые не достаточны для объяснения эмоциональных расстройств. Это также – и даже в большей степени – справедливо относительно психосоматических симптомов и расстройств. Психологический конфликт, потеря важных отношений, избыточная зависимость, наблюдение ребенком за соитием родителей и прочие подобные факторы, рассматриваемые психоаналитиками как причинные, просто не могут объяснить природу и интенсивность физиологических нарушений, связанных с психосоматическими расстройствами.
В свете глубинной работы с переживанием любая из психоаналитически ориентированных теорий психосоматических заболеваний, которая пытается объяснить их исключительно на основании психологических травм послеродовой биографии, поверхностна и неубедительна. Не менее неправдоподобным является и предположение, что эти нарушения могут успешно излечиваться посредством словесной терапии, ибо холотропные исследования внесли важные прозрения в теорию и терапию психосоматических заболеваний. И, вероятно, самой значимой из этих находок было открытие огромного количества блокированной эмоциональной и физической энергии, лежащей в основе психосоматической симптоматики.
Если можно сомневаться в том, что чисто психологические биографические события могут быть причиной функциональных нарушений или даже анатомических повреждений органов, то в случае тех исконных и разрушительных стихийных энергий, которые проявляются в холотропных состояниях, это более чем просто допустимая возможность. Ибо эти наблюдения недвусмысленно подтверждают идеи блистательного и противоречивого психоаналитического отступника и первопроходца – Вильгельма Райха. На основании своих наблюдений во время лечебных сеансов Райх сделал вывод, что главными причинами, лежащими в основе эмоциональных и психосоматических нарушений, являются затор и запирание значительного количества биоэнергии в мускулах и внутренних органах, что создает то, о чем он говорил как о «броне характера» (Reich, 1949, 1961).
Но тут параллели между райхианской психологией и наблюдениями холотропных состояний заканчиваются. Ведь, согласно Райху, эта закупоренная энергия по своей природе является сексуальной, и причина ее запирания – это якобы врожденное противоборство между нашими биологическими потребностями и подавляющим воздействием общества, которое препятствует полному оргастическому высвобождению и удовлетворительной сексуальной жизни. В таком случае остаточная половая энергия, которая остается невыраженной, запруживается и находит свое искривленное выражение в виде извращений или невротической и психосоматической симптоматики. Работа же с холотропными состояниями указывает на коренным образом отличающиеся причины. Она обнаруживает, что скрытая энергия, которую мы несем в своем организме, – это не скопившееся, невыраженное либидо, а эмоциональный и физический заряд энергии, связанный с СКО.
Часть этой энергии относится к тем биографическим слоям этих совокупностей, которые содержат воспоминания о психологических и физических травмах младенчества и детства. Значительная доля этого энергетического заряда является родовой по происхождению и отражает то обстоятельство, что память рождения еще не была соответствующим образом проработана и продолжает существовать в бессознательном как эмоционально и физически незавершенная структура чрезвычайной значимости. Ибо во время родов избыточное возбуждение нейронов порождает чрезмерное количество энергии, которая не может найти разрядки из-за сдерживающего давления родовых путей. Причина того, почему Райх столь ошибочно принял эту энергию за запруженное либидо, наверное, заключается в том, что БПМ-3 связана с сильным половым возбуждением.
В некоторых случаях дородовые травмы могут вносить значительный вклад в суммарный неблагоприятный заряд СКО и соучаствовать в зарождении психосоматической симптоматики. Ведь у некоторых людей дородовая история очень тяжела, что заключается в таких составляющих, как чрезмерное эмоциональное и физическое напряжение беременной матери, угроза выкидыша, попытки аборта, токсикоз поздней беременности или же несовместимость резус-факторов. Но самые глубокие источники энергии, лежащей в основе психосоматических нарушений, как правило, могут быть возведены к надличностной области, в особенности же к ее кармическим и архетипическим элементам (см. историю Норберта на стр. 247).
Одним из особенно интересных и важных наблюдений из области углубленной работы с переживанием является то, что первичные побуждающие силы, существующие позади всех психосоматических проявлений, – это отнюдь не психологические травмы. И то, что играет решающую роль в их генезисе, – это травмы физические, непоглощенные и неусвоенные, такие как память о страданиях, связанных с болезнями детства, с хирургическими операциями, с увечьями или с почти полным утоплением в воде. На более же глубоком уровне симптомы соотносятся с травмой рождения и даже с физическими травмами, связанными с воспоминаниями прошлых жизней. Например, содержание, лежащее в основе психосоматических болей, может включать в себя как воспоминания о несчастных случаях, хирургических вмешательствах и болезнях из младенческого и детского возраста или последующей жизни, так и боль, пережитую во время рождения, и даже физические мучения, связанные с увечьями или смертью в предыдущем воплощении.
Это, несомненно, находится в остром противоречии со взглядами большинства школ, толкующих о бессознательных побуждающих силах, которые в генезисе психосоматических симптомов склонны приписывать первостепенную роль психологическим конфликтам и травмам. Согласно этим школам, симптомы порождаются таким образом, что все эти психологические трудности выражаются языком тела, или соматизируются. К примеру, эмоциональное сдерживание или очищение рассматриваются как психологические факторы, лежащие в основе запора или поноса. А сильная боль в шейных мышцах является символическим выражением того обстоятельства, что клиент «взвалил слишком много ответственности на свои плечи».
Сходным же образом боли в желудке будто бы наблюдаются у тех людей, что не способны «проглотить» или «переварить» что-либо. А истерический паралич выражает защиту от предосудительного инфантильного сексуального действия. Затруднения же с дыханием вызываются матерью, которая в данный момент «душит» клиента, астма – это «крик, обращенный к матери», а давящие ощущения в груди происходят от «тяжелой печали». В том же стиле заикание истолковывается как происходящее из-за подавления словесной агрессивности и побуждения произносить непристойности, а серьезные поражения кожи служат в качестве защиты от сексуального искушения.
Работа с холотропными состояниями предоставляет богатые возможности для проникновения в понимание движущих сил психосоматических заболеваний. Ведь в данном случае достаточно часто можно видеть появление кратковременных астматических приступов, головных болей, разнообразных экзем и даже псориатических кожных высыпаний in statu nascendi, то есть тогда, когда они возникают во время психоделической и холотропной терапии. Их появление обычно связано с проникновениями туда, где коренятся их побудительные силы. О благоприятной стороне этого, о видимых и длительных улучшениях различных психосоматических заболеваний докладывают терапевты и ассистенты, применяющие в своей работе методы глубинных переживаний. В этих же отчетах, как правило, повторное проживание физических травм (в особенности травмы рождения) и разнообразных надличностных переживаний описывается как самый действенный терапевтический механизм.
Объем книги не позволяет мне более подробно познакомить читателей с этими открытиями в постижении движущих сил конкретных психосоматических заболеваний, предложив иллюстративные примеры истории болезней, поэтому я отсылаю всех, кто интересуется данными проблемами, к моим более ранним публикациям (Grof, 1980, 1985).
Детские аутические и симбиотические психозы, нарциссическая личность и пограничные состояния
Первопроходцы эго-психологии Маргарет Малер, Отто Кернберг, Хайнц Кохут и другие ввели в классическую психоаналитическую классификацию несколько новых диагностических категорий, которые, как они утверждают, ведут свое происхождение из ранних нарушений объектных отношений. Здоровое психологическое развитие идет от аутической и симбиотической стадии первичного нарциссизма через разделение и индивидуализацию к обретению устойчивых объектных отношений. Серьезные сбои в таком развитии и недостаточное удовлетворение базовых потребностей на этих ранних стадиях могут приводить к тяжелым расстройствам. В соответствии со степенью этих невзгод и их привязкой по времени, эти потрясения могут приводить как к детским аутическим и симбиотическим психозам, так и к патологическим нарциссическим личностным отклонениям либо к пограничным расстройствам личности.
Исследования нарушений предметных отношений, лежащих в основе этих расстройств, которые можно найти в литературе по эго-психологии, являются необыкновенно подробными и утонченными. Тем не менее, как и классические психоаналитики, эго-психологи оказались неспособными осознать, что сами по себе послеродовые биографические события по-настоящему не могут объяснить симптоматологию эмоциональных расстройств. Наблюдения холотропных состояний показывают, что ранние травмы младенчества оказывают глубокое воздействие на психологическую жизнь индивида не только из-за того, что они происходят в еще незрелом организме и затрагивают сами основы личности, но также и оттого, что они препятствуют восстановлению после травмы рождения. Они оставляют проход к бессознательному широко открытым.
Термины, используемые в эго-психологии для описания послеродовых движущих сил этих расстройств, выдают и лежащие в их основе дородовые и околородовые измерения. Ибо понятие симбиотической удовлетворенности, которому эго-психологи придают большое значение, применимо не только к качеству кормления грудью или удовлетворения базовых потребностей в младенчестве, но также и к качеству дородового состояния. То же самое верно и в отношении пагубных последствий симбиотического отчуждения. В виде иллюстрации я приведу здесь описание Маргарет Малер симбиотической фазы: «Во время симбиотической фазы младенец функционирует и ведет себя как будто бы он и его мать составляют некую всемогущую систему (двуединство) внутри одной общей границы, так сказать, симбиотической мембраны» (Mahler, 1961). Сходным же образом возврат к аутическому и безобъектному состоянию имеет отчетливые характеристики психологического возвращения в утробу, а не просто к раннему послеродовому состоянию.
Другие важные стороны расстройств, вызываемых нарушениями в развитии объектных отношений, явно указывают на родовые движущие силы. Таким образом, расщепление объектного мира на добрый и злой – что характерно для пациентов с пограничными расстройствами – отражает не только противоречивость материнской заботы («мать добрая» и «мать злая»), подчеркиваемую эго-психологами. На более глубоком уровне его источником выступает непременная двойственность роли, которую мать играет в жизни ребенка даже при самых благоприятных обстоятельствах. Ведь до родов и после родов она представляет собой жизнедающее и жизнеподдерживающее начало, тогда как во время родов превращается в жизнеугрожающую стихию.
Переживания ребенка, страдающего от детского симбиотического психоза и зажатого между страхом отделения и страхом поглощения, также, очевидно, имеют свою основу скорее в травме рождения, нежели в переходе от первичного нарциссизма к объектным отношениям. Как мы видели ранее, потеря утробы и начало родов, как правило, переживаются как угрожающее жизни поглощение, а переход из БПМ-3 в БПМ-4 – ужасающее переживание разделения. Эти два вида переживаний несравненно более мощные, нежели страх поглощения или разделения, переживаемый во время формирования объектных отношений. Также следует добавить, что интенсивность ярости, наблюдаемая у данной категории пациентов, слишком велика для того, чтобы иметь послеродовое происхождение, и выдает ее околородовые истоки.
Психодинамика психотических состояний у взрослых
Несмотря на огромные вложения времени, энергии и денег в психиатрические исследования, природа психотического развития оставалась тайной. Обширные систематические исследования открыли и изучили важные переменные, относящиеся к телосложению и генетике, к гормональным и биохимическим изменениям, к биологическим соотношениям, к психологическим и социальным условиям, к влияниям ухудшающейся окружающей среды и многому другому. Но ни одно из них пока еще не оказалась достаточно последовательным, чтобы обеспечить убедительное объяснение этиологии функциональных психозов.
Тем не менее, даже если бы биологические и биохимические исследования и были способны обнаружить процессы, которые бы показали свою существенную взаимосвязь со встречаемостью психотических состояний, это само по себе никак не способствовало бы пониманию природы и содержания психотических переживаний. Ведь в предыдущей главе я уже касался подобного вопроса, когда обсуждал лабораторные исследования ЛСД. В этих экспериментах мы знаем точный состав и дозировку, вызывающие переживания, и все же это не вносит ясность в проблему психозов. На самом деле это лишь усугубило проблему. Вместо того чтобы дать простой ответ на вопрос об этиологии психозов, был инициирован новый масштабный проект – поиск ответов в отношении загадки человеческой психики, Вселенной и существования.
Это исследование лишь продемонстрировало проникновение глубокого бессознательного материала в сознание. Оно показало, что возможность создавать такие переживания есть явно врожденное достояние человеческой психики само по себе. Феноменология функциональных психозов разнообразными путями сочетает околородовые и трансперсональные феномены со случайной примесью послеродовых биографических элементов.
Переживания, характерные для БПМ-1, представлены в симптоматологии психотических состояний как в своей благоприятной, так и неблагоприятной ипостасях. Многие пациенты переживают случаи симбиотического единения с Великой Матерью-богиней и ощущают себя вскармливаемыми ее маткой или грудью. Это также переживается подчас как исступленное единение с другими людьми, природой, со всей Вселенной и Богом. Диапазон переживаний БПМ-1 также включает видения небес и рая из мифологий различных культур.
И, наоборот, между нарушениями эмбриональной жизни и психотическими состояниями, с одной стороны, и различными параноидальными искажениями действительности, с другой, по всей видимости, существует глубокая связь. Поскольку многие дородовые нарушения вызываются химическими изменениями в организме матери, передаваемыми через пуповину, такие параноидальные случаи часто сосредоточиваются на отравляющих причинах или невидимых вредоносных влияниях какого-то иного рода. Ведь многие психотические пациенты полагают, что их пища отравлена, что какие-то ядовитые газы закачивают в их дом или что дьявольский враг подвергает их опасному излучению. Эти враждебные влияния часто совпадают с видениями различных злых сущностей и архетипических демонических существ.
Еще один источник параноидальных состояний располагается на начальной фазе второй перинатальной матрицы. И в этом нет ничего удивительного, ведь начало родов – главное и необратимое нарушение дородового существования. Если иметь в виду, насколько неприятными и сбивающими с толку должны оказаться для плода эти два положения, то нетрудно вообразить, что появление памяти о наступлении родов или о серьезных внутриутробных осложнениях в сознании может вызвать чувства всепроникающей тревоги. По очевидным причинам источник этой опасности не может быть определен и остается неведомым. И тогда индивид стремится перенести эти чувства на какое-нибудь угрожающее обстоятельство во внешнем мире: на тайные подпольные организации, на нацистов, коммунистов, франкмасонов, ку-клукс-клан или на иные действительно или возможно опасные группы людей, и даже, может статься, на инопланетных пришельцев.
Повторное проживание начала родов вызывает переживания вхождения в шаманский или мифологический нижний мир. БПМ-2 в своем наиболее развитом виде вносит в психотическую симптоматологию тональность глубокого отчаяния и меланхолии, ощущение вечного проклятия, тему нечеловеческих мучений и дьявольских испытаний. Многие психотические пациенты переживают нескончаемые адские муки и страдания, которые, как им кажется, проистекают из каких-то искусных приспособлений, предназначенных для этой цели. Исследования психоаналитиков показывали, что машина воздействия, описываемая многими психотическими пациентами как причиняющая преднамеренные страшные мучения, представляет собой тело «злой матери». Тем не менее в ходе этих исследований никому так и не удалось понять, что зловещее и терзающее материнское тело принадлежит не кормящей матери, а матери рожающей (Tausk, 1933). Другими психотическими мотивами, относящимися к БПМ-2, являются переживания бессмысленного, странного, нелепого мира картонных фигур или автоматов и атмосферы гротескных цирковых реприз. Блестящее изображение таких кошмарных переживаний можно обнаружить в биомеханоидном искусстве швейцарского гения фантастического реализма Хансруди Гигера (Grof, 2015).
К клинической картине психотических состояний БПМ-3 добавляет богатый набор переживаний, представляющих различные грани этой сложной матрицы. Титаническая сторона проявляется в виде невыносимых напряжений, мощных энергетических потоков, взаимодействий и разрядов. А соответствующие ей воображение и образность связаны с обстоятельствами насилия во время войн, революций или кровавой резни. Зачастую все это может достигать архетипических размерностей и изображать сцены невероятного масштаба – вселенскую битву между силами добра и зла, сражения ангелов и бесов, титанов, бросивших вызов богам, или богатырей, сражающихся с мифологическими чудовищами. Архетипы шабаша ведьм или ритуала черной мессы в сочетании с мотивами смерти, секса, агрессии и скатологии также могут встречаться в переживаниях психотических пациентов.
Переход от БПМ-3 к БПМ-4 привносит в палитру психотических переживаний череду духовно-психической смерти и возрождения, апокалиптические видения разрушения и воссоздания мира или виды Суда мертвых и Судного дня, что может сопровождаться отождествлением с Христом или архетипическими образами, представляющими смерть и воскресение, и вести к раздуванию эго и мессианских настроений. Сюда также относятся фантазии на тему Священного брака (иерогамии), усыновления или рождения Божественного Ребенка. Переживания божественной эпифании, видения Великой Матери-богини или отождествление с нею, встречи с ангельскими существами и являющимися в свете божествами и ощущения спасения или искупления также принадлежат к характерным проявлениям БПМ-4.
В то время, когда я впервые высказал предположение, что многое в психотической симптоматике может оказаться понятным с точки зрения движущих сил, связанных с родами (Grof, 1975), мне не удалось найти ни одного клинического исследования в поддержку выдвинутой гипотезы или даже выявлявшего такую возможность. Было удивительно, сколь мало внимания исследователи уделяли возможности взаимоотношения между психозами и травмой рождения. Сегодня же, четверть века спустя, существуют обильные клинические свидетельства того, что в генезисе психозов значительную роль играет именно травма рождения.
По правде говоря, вирусные заражения в течение беременности матери и осложнения, происходящие во время принятия родов, включая такие как затянувшиеся роды или нехватка кислорода, постоянно называются среди нескольких упоминаемых факторов риска шизофрении (Warner, 1995; Wright et al., 1997; Verdoux and Murray, 1998; Kane, 1999). Но из-за сильного влияния в психиатрии биологического мышления интерпретации этих данных склоняются к предположению, что само рождение вызывает какое-то едва уловимое коварное нарушение мозга, которое современные методы диагностики еще не могут определить. Ибо подавляющее большинство теоретиков и клиницистов так и не в состоянии признать первостепенную роль рождения как основной психической травмы.
В то время как описанные выше околородовые переживания представляют собой сочетание биологических воспоминаний рождения и архетипических мотивов с соответствующей тематикой, феноменология психотических состояний также может содержать различные трансперсональные переживания в чистом виде, без примеси биологических околородовых элементов. Самыми распространенными из подобных переживаний являются воспоминания прошлых жизней, соприкосновение с внеземным разумом и встречи с различными божествами или демонами. И временами индивиды, которым ставят диагноз психотиков, могут также иметь чрезвычайно возвышенные духовные переживания, такие как отождествление себя с Богом, с абсолютом или с метакосмической Пустотой.
О многих из вышеописанных переживаний рассказывали мистики, святые, пророки и духовные учителя всех времен. Нелепо, как мы ранее уже убедились, приписывать все эти переживания какому-то неизвестному процессу, происходящему в мозгу или еще где-либо в теле, что как раз и является практикой, общепринятой в современной психиатрии. И здесь естественно встает вопрос о взаимосвязи между психозом и мистическим переживанием. Я уже довольно долго употребляю здесь понятия «психоз» и «психотический» как нечто общепринятое в академической психиатрии. Но, как мы увидим, наблюдения и переживания холотропных состояний наводят на мысль, что понятие психоза должно быть коренным образом пересмотрено.
Если мы взглянем на эти переживания с точки зрения широкой картографии психики, не ограничивающейся послеродовой биографией, а включающей околородовую и трансперсональную области, станет ясно, что разница между мистикой и умственными расстройствами в гораздо меньшей степени относится к природе и содержанию самих переживаний, нежели к установке по отношению к ним, к «переживательному стилю» индивида, к способу истолкования и к способности интегрировать их. В своих лекциях Джозеф Кэмпбелл употреблял выражение, которое отражает эту взаимосвязь: «Психотик тонет в тех самых водах, в которых восторженно купается мистик». Мои собственные оговорки по отношению к этой в иных смыслах чрезвычайно уместной цитате относятся к тому обстоятельству, что переживания мистика бывают подчас тяжелыми и напряженными и все они вовсе не обязательно восхитительны. Но мистик способен увидеть эти испытания в гораздо более широкой перспективе духовного странствия, что включает в себя и более глубокое намерение, и желанную цель.
Подобный подход к психозам имеет скрытые глубинные последствия не только для теории, но также и для терапии и, что наиболее важно, для протекания и исхода этих состояний. Наблюдения терапии переживаний убедительно подтверждают революционные идеи родоначальников альтернативного понимания психозов: К. Г. Юнга (1960), Роберто Ассаджиоли (1977), Абрахама Маслоу (1964) и Джона У. Перри (1998).
Литература
Abraham, K. 1927. A Short Study of the Development of the Libido. Selected Papers. London: Institute of Psychoanalysis and Hogarth Press.
Alexander, F. 1950. Psychosomatic Medicine. New York: W. W. Norton.
Assagioli, R. 1977. Self-Realization and Psychological Disturbances. Synthe sis 3–4. Also in: Grof, S. and Grof, C. (eds). Spiritual Emergency: When Personal Transformation Becomes a Crisis. Los Angeles, CA: J. P. Tarcher.
Blanck, G. and Blanck, R. 1974. Ego Psychology I: Theory and Practice. New York: Columbia University Press.
Blanck, G. and Blanck, R. 1979. Ego Psychology II: Psychoanalytic Developmental Psychology. New York: Columbia University Press.
Dalman, C. et al. 1999. Obstetric Complications and the Risk of Schizophrenia: A Longitudinal Study of a National Birth Cohort. Arch.gen. Psychiat. 56:234–240.
Fenichel, O. 1945. The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York: W. W. Norton.
Freud, S. 1953. Three Essays on the Theory of Sexuality. Standard Edition, vol. 7. London: The Hogarth Press & The Institute of Psychoanalysis.
Freud, S. 1955. Beyond the Pleasure Principle. The Standard Edition of the Complete Works of Sigmund Freud, Vol. 18. (J. Strachey, ed.), London: The Hogarth Press & The Institute of Psychoanalysis.
Freud, S. 1964. An Outline of Psychoanalysis. Standard Edition, vol. 23. London: The Hogarth Press & The Institute of Psychoanalysis.
Goodwin, F.K. and Jamison K. R. 1990. Manic-Depressive Illness. Oxford, New York: Oxford University Press.
Goodwin, F.K. and Jamison, K.R. 2007. Manic-Depressive Illness, Bipolar Disorders and Recurrent Depression. Oxford, New York: Oxford University Press.
Grof, S. 1975. Realms of the Human Unconscious. New York: Viking Press.
Grof, S. 1985. Beyond the Brain: Birth, Death, and Transcendence in Psychotherapy. Albany, NY: State University of New York (SUNY) Press.
Grof, S. 2000. Psychology of the Future. Albany, New York: State University
of New York (SUNY) Press.
Grof, S. 2001. LSD Psychotherapy. Santa Cruz, CA: MAPS Publications.
Grof, S. 2015. Modern Consciousness Research and the Understanding of Art. Santa Cruz, CA: MAPS Publications.
Jacobson, B. et al. 1987. Perinatal Origin of Adult Self-Destructive Behavior. Acta psychiat. Scand. 76:364–371.
James, W. 1961. The Varieties of Religious Experience. New York: Collier. Jung, C.G. 1960. The Psychogenesis of Mental Disease. Collected Works, vol. 3. Bollingen Series XX. Princeton: Princeton University Press.
Kane, J.M. 1999. Schizophrenia: How Far Have We Come? Current Opinion in Psychiatry 12:17.
Kaplan, H.S. and Kaplan, H.I. 1967. Current Concepts of Psychosomatic Medicine. In: Comprehensive Textbook of Psychiatry. Baltimore: The Williams & Wilkins Co.
Kernberg, O.F. 1976. Object Relations Theory and Clinical Psychoanalysis. New York: Jason Aronson.
Kernberg, O.F. 1984. Severe Personality Disorders: Psychotherapeutic Strategies. New Haven, CT: Yale University Press.
Kohut, H. 1971. The Analysis of the Self: A Systematic Approach to the Psychoanalytic Treatment of Narcissistic Personality Disorders. New York: InInternational Universities Press.
Kučera, O. 1959. On Teething. Dig. Neurol. Psychiat. 27:296.
Lavin, T. 1987. Jungian Perspectives on Alcoholism and Addiction. Paper presented at the seminar The Mystical Quest, Attachment, and Addiction. Presentation at a monthlong seminar at the Esalen Institute, Big Sur, CA.
Lorenz, K. 1963. On Aggression. New York: Harcourt, Brace and World. Mahler, M. 1961. On Sadness and Grief in Infancy and Childhood: Loss and Restoration of the Symbiotic Love Object. The Psychoanalytic Study of the Child. 16:332–351.
Mahler, M. 2008. The Psychological Birth of the Human Infant: Symbiosis and Individuation. New York: Basic Books.
Maslow, A. 1964. Religions, Values, and Peak Experiences. Cleveland, OH: Ohio State University.
Moreno, F. et al. 2006. Safety, Tolerability, and Efficacy of Psilocybin in Nine Patients with Obsessive-Compulsive Disorder. Journal of Clinical Psychiatry 67 (11):1735–40.
Odent, M. 1995. “Prevention of Violence or Genesis of Love? Which Perspective?” Presentation at the Fourteenth International Transpersonal Conference in Santa Clara, California, June.
Pahnke, W. N. Kurland, A.A., Unger, S., Grof, S. 1970. “The Experimental Use of Psychedelic (LSD) Psychotherapy.” Journal of the American Medical Association (JAMA) 212:856.
Perry, J.W. 1998. Trials of the Visionary Mind: Spiritual Emergency and the Renewal Process. Albany, NY: State University of New York (SUNY) Press.
Rank, O. 1929. The Trauma of Birth. New York: Harcourt Brace.
Reich, W. 1949. Character Analysis. New York: Noonday Press.
Reich, W.1961. The Function of the Orgasm: Sex-Economic Problems of Biological Energy. New York: Farrar, Strauss & Giroux.
Spitz, R.Á. 1965. The First Year of Life: A Psychoanalytic Study of Normal and Deviant Development of Object Relations. New York: International Universities Press.
Tausk, V. 1933. On the Origin of the Influencing Machine in Schizophrenia. Psychoanalyt. Quart. 11.
Tinbergen, N. 1965. Animal Behavior. New York: Time-Life.
Verdoux, H. and Murray, R. M. 1998. What Is the Role of Obstetric Complications in Schizophrenia? Harv. Ment. Health Lett.
Warner, R. 1999. New Directions for Environmental Intervention in Schizophrenia: I. The Individual and the Domestic Level. Mental Health Services #83, pp. 61–70.
Wilson, W. and Jung, C.G. 1963. Letters republished in: Grof, S. (ed.): Mystical Quest, Attachment, and Addiction. Special edition of the ReVision Journal 10 (2):1987.
Wright, P. et al. 1997. Maternal Influenza, Obstetric Complications, and Schizophrenia. Amer. J. Psychiat. 154:292.