В канун праздника Р[ождества] Х[ристова] была торжественная всенощная служба, а храм наш, кроме своих кадет, был переполнен и приходящими молящимися. Директор со своей семьей стоял на почетном месте на ковре, а около него – приглашенные его семьи. Вообще, быть в нашей церкви в торжественные дни считалось модным в тогдашнем киевском «обществе».
После всенощной нам дали чай с двойной порцией ситного. В спальнях наших у кроватей на табуретках было разложено чистое белье и новая мундирная одежда с обувью. Еще за два дня мы все ходили в кадетскую баню и основательно вымылись. Водили нас в баню нормально каждые две недели. Баня была большая, в подвальном помещении, хорошо устроенная, и мы это мытье очень любили. Проходили туда внутренними теплыми коридорами, а потому, в общем, хождение было вполне обеспеченным.
Слухов и разговоров между нами было множество. Многие видели привезенные огромные елки, где-то сваленные на внутреннем дворе. Воспитанники наши озабоченно составляли какие-то списки, как предполагалось между ними, подарков нам на елку. Всех охватило какое-то особенное настроение, лишенное обычной грубости и пошлых шалостей. Сказал бы, мы стали как-то добрее друг к другу, что я и вспомнил из своего детства в этот праздник. Долго мы не могли заснуть, вполголоса обмениваясь в спальне своими воспоминаниями и впечатлениями из жизни наших родных семей.
Сигнал утреннего подъема в большие праздники давался на час позже. Тем не менее, мы почти все уже были на ногах до сигнала и торопились одеться во все новенькое. Утренний чай был с молоком и целой булочкой. Ничтожная эта прибавка, но как она повышала у всех настроение и скрашивала нашу серенькую жизнь!
В церковь мы отправились стройными колоннами, щеголяя не только своими мундирчиками, но уже вполне приличной выправкой, четкостью поворотов и шага. В церкви мы становились в развернутой резервной колонне, имея младшие классы впереди, а старшие сзади. За нашим фронтом вправо было почетное место с коврами и креслами для директора с его семьей и всего корпусного административного персонала, кроме воспитателей, стоявших рядах с нами для наблюдения за порядком. Все же остальные места и огромные хоры наверху заполнялись массой разряженных посторонних лиц. Хор певчих пел на правом клиросе, достигая, в общем, 30–35 человек.
Настоятелем храма и законоучителем был о. Павел Троцкий, а диаконом и законоучителем – о. Матвей Молчанский. Оба эти лица с высшим академическим образованием пользовались общим уважением за свои высокие достоинства, благолепную и торжественную службу, а главное, за их добросердечное и искреннее заботливое отношение ко всем нам, воспитанникам, всегда навещая больных в лазарете и штрафованных в карцере со словами утешения. Об этих священнослужителях и о протоиерее о. Александре Брянцеве[25] (впоследствии епископе), тоже законоучителе младших классов, а в частности, моем, у меня сохранились на всю жизнь доброе и благодарное чувство.
Служба прошла торжественно и благоговейно. Хор пел действительно хорошо, выполнив с успехом концертные номера лучших наших духовных композиторов. После отпуста и целования креста директор поздравил каждый «возраст» с праздником. Из церкви мы направились прямо в столовые, где нам приготовили праздничный завтрак: горячий чай и по большому пирогу с мясом и яйцами.
Архиепископ Арсений
После завтрака, вернувшись в спальню и заменив мундирчики бушлатами, мы одели шинели с башлыками и варежками и отправились на очищенный плац играть в снежки. Многих товарищей навестили их родные и знакомые; свидания проходили ы большой приемной комнате в 1-м этаже. Ко мне зашел брат и обещал на второй день праздника взять меня в отпуск к своим друзьям. Гуляли мы долго, чему благоприятствовала солнечная, не очень морозная погода.
Обед нас поразил обилием и вкусом еды: суп отличного навара с пирожками, жареный гусь (по большому куску) с капустой, а на третье блюдо – желе с пряничками. Первый раз мы уходили из своей столовой действительно сытыми и довольными.
После обеда мы отправились на пруд кататься на коньках и вернулись до наступления сумерек. Очень быстро составились любительские хоры, и пение звучно раздавалось во всех «возрастах» корпуса. Однако мысль о своей далекой семье и своих близких занимала не меня одного; собравшись кучкой более дружных и мирно настроенных товарищей, мы долго обменивались воспоминаниями, как и у кого из нас среди наших родных проводился и проводится этот праздник.
На следующий день, после дневной церковной службы зашел ко мне брат Миля: он испросил разрешения дежурного воспитателя взять меня в отпуск до вечера к его знакомой семье. После нашего завтрака, одетый в мундирчик и пальто, я с нетерпением ждал брата. С ним мы пешком отправились в гости. Пройдя от корпуса до Бибиковского бульвара, а по нему до Железной церкви, мы скоро увидели и дом Волковых. На улицу выходил одноэтажный с подвальным помещением домик, но дворовое место было очень велико, и в нем был флигель и значительных размеров сад с огородом.
Хозяева встретили брата как своего члена семьи, а меня осыпали любезностями. Семью составляли старуха, вечно кашляющая бабушка (вдова военного доктора Гольдштауба) и ее две дочери: вдова учителя Софья Петровна Мокиевская и жена (Полина Петровна) с мужем (Николай Степанович) Волковы – владельцы этой усадьбы. У вдовы (Мокиевской) имелось налицо три дочери (Анна – 16 л., Александра – 14, Маша – 12) и сын (Петр – 10 л); у жены Волкова – три дочери: одна (Софья -20 л.) замужем за полковником Квитко и две еще девушки (Вера 17 л. и Надежда 10 л.). На праздники вся семья собиралась в Киеве, где в полках служили еще два сына бабушки Гольдштауб в обер-офицерских чинах.
Меня с братом встретили очень гостеприимно и радушно. В семье гостила еще дальняя родственница самого Н.С. Волкова – девица Мария (20–21 г.). После многочисленных расспросов мы бегали по двору и в расчищенном сарае, а затем все весело уселись за обед. К вечеру пришли еще гости. По обычаю, старики играли в карты, а молодежь забавлялась музыкой, пением, устраивали гадания и шарады. Ушли мы с братом с трудом, поторопившись в корпус, куда должны были явиться «до поздних часов», т. е. до 11 ч. ночи, что допускалось лишь вполне благонадежным старшим кадетам, а нам, младшим, только с надежным провожатым. Брат мой удовлетворял всем требованиям строгого начальства.
Впечатление мое от первого визита к чужим людям в г. Киеве осталось у меня сильное и хорошее. В эту семью я потом ходил в отпуск по большим праздникам, а иногда и в воскресенья первый и второй годы только с братом, а потом и самостоятельно. Брат негласно считался женихом Анны Гавриловны (Мокиевской), но при посторонних старался этого не обнаруживать.
Между тем, и в корпусе начались приготовления к развлечениям для нас: в каждом возрасте устроили из столов высокую эстраду, закрыли ее половиками, а на ней утвердили огромную елку, которую обвесили пряниками, яблоками, большими орехами и множеством парафиновых свечушек; ветки были посыпаны блестками и несгораемой ватой. Свечки были соединены стеариновой ниткой и эффектно зажигали всю елку.
На эстраде, за елкой устроился оркестр любителей из старших классов. Нас, малышей, позвали в рекреационный зал лишь тогда, когда все было готово, а елка зажжена. Здесь мы поодаль стали фронтом и ждали прибытия почетных гостей и других приглашенных (из наших родственников и кадет старших классов). Когда появился директор со своей семьей, оркестр заиграл встречный марш. Директор поздоровался с нами, малышами, а затем уселся на почетном месте со своей семьей. На ближайших к нему столах лежали в порядке различные подарки. По знаку директора воспитатели по очереди вызывали в каждом классе воспитанников, которые подходили к столам и здесь получали подарки. В общем, каждому выдавалась книжка (без переплета) с каким-либо историческим рассказом; пенал с ручкой, карандашом и перьями и пакетик с яблоками, орехами и пряниками. Но в списках были пропущены все штрафованные. Затем мы расступились к стенам, очистив внутренность для танцующих товарищей старших классов и приглашенных гостей. Музыка заиграла, и лучшие танцоры корпуса открыли бал с дочерями директора и приглашенными на елку дамами и девицами.
Елка ярко сверкала. Оркестр под управлением старика Гино (или его сына) бойко играл. Танцующие весело и увлекательно мелькали по зале. Мы же, малыши, зажав в руках наши скромные подарки, робко жались около стен и смотрели на всю эту шумную и оживленную толпу. В антрактах между танцами служители на огромных подносах разносили танцующим дамам мороженое, чай со всякого рода печениями и разнообразные сладости (знаменитые киевские обсахаренные фрукты). Мы с завистью смотрели на все это, для нас совершенно недоступное роскошное угощение. Около 9 ч. вечера воспитатели вызвали весь наш возраст из рекреационной залы и отправили в дортуар, требуя раздеваться и ложиться спать…
Бал продолжался еще далеко за полночь, но без нас. Последовательно такие елки были устроены во всех «возрастах», но в старших, где было много танцоров, они были и оживленнее и дольше затягивались.
Даже мы, малыши, понимали, что, собственно говоря, кадеты являлись на этих балах только ширмой, а самые развлечения и угощения предназначались для семьи директора и его многочисленных гостей из городской знати, так как эти балы пользовались огромным вниманием и популярностью среди всего губернского киевского общества, считались модными.
Однако елки не прошли и без скандальчиков. В одном из средних возрастов, когда в 9 ч. вечера удалены были в дортуар все малыши и нетанцующие, воспитатели заперли все двери дортуаров на ключ. Из кухни по коридорам постоянно двигались служители с огромными подносами всякого рода угощений. Предприимчивые бандиты (из состава запертых в дортуарах) решили сделать вылазку и поохотиться за сладостями. В дортуаре, как и в классах, верхние фрамуги застекленных входных дверей оставались для вентиляции