без стекол. Искатели добычи, полуголые, через верхние фрамуги пробрались в коридор, спрятались там, выжидая пронос сластей.
Когда служитель с огромным подносом конфет и печений, наконец, показался, они толпой бросились ему под ноги, вышибли поднос и расхватали все сладости; раньше, чем он успел опомниться и разобрать, в чем дело, проказники были уже в спальне на своих кроватях, наспех делясь с товарищами своей добычей. Две таких вылазки были удачны, но третья потерпела поражение: служители, устроив свою засаду, захватили бандитов, попавших в карцер, и о сладостях виновные долго помнили.
Все-таки спасибо я скажу и за эти праздничные развлечения, так как они скрасили нашу жизнь и отвлекли от тяжелых дум о далеких от нас родных семьях.
К празднику Р[ождества] Х[ристова] я, конечно, написал письмо родителям, а от них получил после праздника ответ, 3 р[убля] денег, которые были посланы на мои личные нужды, но на имя воспитателя. На эти деньги я мог получить что-либо для меня необходимое, только заявляя письменно о том своему воспитателю утором в каждое воскресенье.
Пробежали рождественские каникулы. Стали возвращаться из отпуска все уезжавшие от нас, угощая своих друзей и приятелей привезенными домашними заедками, а также уплачивая или обычную дань, или долги «силачам». Мы действительно освоились и охотно опять принялись за учение в классах. Мало-помалу жизнь, размеренная и дельная, охватила нас совсем, и мы потянули свою лямку.
Как-то быстро в этот год стала подбираться зима; чаще появлялись солнечные деньки, и скоро стало таять. Каждый день мы совершали прогулки, но небольшие; на пруду уже было запрещено кататься на коньках, приблизилась, наконец, и Масленица, которую мы ждали с нетерпением, потому что нас должны были покормить блинами, да еще гречишными.
И это удовольствие мы испытали: в течение трех дней по четыре блина на каждого; вкусно, но мало. Помню, что у нас в возрасте был служитель-солдат родом из местности, где проживали мои родители. Узнав от меня об этом, он стал считать меня своим земляком и очень заботливо ко мне относился. Как-то на Масленицу он подошел ко мне и застенчиво подал довольно объемистую деревянную лубочную коробенку, прибавляя: «Ось вам, панычу, моя жинка трохе гречаников напекла. Покуштуйте на доброе здоровлячко!». Это неожиданное угощение растрогало меня до слез и своей сердечной простотой, и самими гречаниками, которые именно были таковы, какими угощала нас и родная мать. И вот, много уже десятков лет прошло, а этого угощения блинами от солдатской жены я не забыл и не забуду!
Наступил Великий пост. По строго соблюдавшемуся обычаю страны, нас в течение всех 7 недель кормили постным, т. е. совершенно не давали никакого мяса и жиров животных. Какой-то сильно пахнущий навар из рыбьих костей с редко плавающим картофелем или капустные пустые щи, а на второе блюдо – каши (гречневая, пшенная, ячная, перловая) с постным маслом в очень ограниченном количестве. В воскресные дни на третье – оладьи с медом.
К сожалению, на этот период выпадало и много движения, и большое напряжение в занятиях, так как усиленно прогонялся весь объем годичных программ по каждому предмету, чтобы закончить все к началу экзаменов. Во время В[еликого] поста мы обыкновенно говели по очереди каждый возраст, т. е. ходили при всех других занятиях утром и вечером в церковь; в пятницу была исповедь, а в субботу после литургии мы приобщались. В этот день классных занятий уже не было. Наши законоучители посвящали нам добросовестно свое время, очень ясно и понятно объясняя все церковные требования и обряды, указывая на их цель и смысл. Думаю, что моим законоучителям я больше всего обязан правильным пониманием нашего Православия и искренним чувством Веры, которая, слава Богу, живет в моем сердце и до сих пор. Во время говения на клиросе пел хор по преимуществу из воспитанников того «возраста», который в эту неделю ходил в церковь. Также точно кто-либо, хорошо знающий славянский язык, читал за причетника. Мне предложили прочитать «часы».
Хорошим знанием славянской грамоты я обязан моему учителю классической гимназии (г. Антоновскому). Мое чтение было очень одобрено, и с тех пор я стал уже привыкать во все воскресенья и праздники исполнять псаломщические обязанности, громко, четко и бегло вычитывая «часы» и все положенное. Мне это чтение вслух доставляло душевное удовлетворение.
Кажется, что это публичное чтение служило основанием для развившейся впоследствии склонности к учительской работе, чтению публичных лекций и длинных докладов в многолюдных аудиториях и ученых собраниях, выработать естественную смелость, не конфузясь, говорить легко и уверенно с массами. Это же, по моему глубокому убеждению, содействовало и развитию памяти. Во всяком случае, никогда в моей жизни на этот мой доброхотный труд для Церкви я не мог пожаловаться, а выполнял его с душевным умилением.
Весна в Юго-Западном крае наступает быстро и отличается особой красотой и нежностью зелени. Воздух становится удивительно приятным и полным особого возбуждающего аромата. Тяжко в это время сидеть в четырех стенах, и мы все рвались на прогулки. Любители, которым было невтерпеж хождение вокруг зданий по каменной мостовой, так как всюду еще была грязь, партиями тайно убегали в кадетскую рощу и возвращались оттуда с пучками зелени и первых цветов. Мы, малыши, им завидовали, но сами на такие экскурсии не решались. Приближались и праздники[135] Св. Пасхи. Опять довольно крупная часть воспитанников отъехала к своим родным.
В корпусе шла подготовка к самому Светлому Празднику. Страстная седмица выделалась общим смиренным настроением, и даже порки временно прекращались: в это время говел сам директор со своей семьей и множество посторонних из «общества». Очень торжественно проходило чтение «12 Евангелий» в Страстной четверг. И совсем уже необычная служба – в Великую субботу.
В это день мы обедали раньше обыкновенного и последний раз ели постное. Еще засветло, без всякого сигнала, нас укладывали спать, чтобы поднять около полуночи. Выкладывалось нам все новенькое обмундирование и обувь. В 11¼ ч. ночи нас уже фактически подымали: торопливо умывшись, мы одевались во все новое, строились в коридорах и со своими воспитателями стройно шли в блестяще освещенный восковыми свечами храм, который наполнялся массою разряженных посторонних прихожан обоего пола, предпочитавших кадетскую церковь всякой другой, особенно в это великий праздник, когда во всех храмах были страшная теснота и давка.
Торжественная заутреня. После заутрени шло взаимно и сильно волнующее христосование, а затем сейчас же литургия. Заканчивалась вся пасхальная служба около 3 ч. пополуночи.
Из церкви шли прямо в столовые, где нам уже приготовлены были пасхальные яства, положенные на столах на место каждого: большой кусок кулича, кусок сырной пасхи, четыре яйца вкрутую и кусок сладкого пирога. К этому подавался горячий чай и по куску ветчины или колбасы.
Откровенно сказать, даже самый голодный кадет одолеть всего этого сразу не мог. Напившись горячего чаю и разговевшись, мы все остальное тщательно уносили наверх, в дортуары, укладывая в ящики своих шкафиков между кроватями.
Быстро раздевшись, заваливались спать. Вставали мы около 9 ч. утра. После туалета и короткой молитвы «Христос Воскресе» нас вели в столовые, где мы пили горячий чай с молоком и куском кулича вместо обыкновенной булки. Весь день до обеда время было в нашем полном распоряжении. Если погода позволяла, мы проводили его вне здания, усердно упражняясь в катании яиц и др. играх.
Обед был такого же типа, как и на Р[ождество] Христово; но с характерным пасхальным оттенком. Вечером давали тоже горячий чай с молоком и куличом.
Уже второй и третий день угощение резко изменялось на простое воскресное, а с четвертого дня все переходило на нормальный режим. Мы с братом, конечно, побывали на праздниках у его друзей, где нас закармливали всякими пасхальными угощениями. Не скрою и отрицательной стороны усердного потребления всех этих жирных и мясных яств – это общее расстройство почти у всех нормального пищеварения. Эти неприятные заболевания многим отравляли радость праздника, так как жадность и неумеренность в еде была для нас нормальным явлением. Пасхальные вакации были коротки и пробегали быстро.
Весна к 1-му мая развернулась во всей красе. С незапамятных времен среди населения города Киева установился обычай праздновать 1-му[мая] в кадетской роще всеобщей маевкой. Еще за несколько дней в отделенной от зданий корпуса части нашей рощи строились многочисленные балаганы, карусели, высокие шесты с подарками на их верхушках и проч. Туда заранее привозился всякого рода предпринимателями ходкий товар: съестные припасы и крепкие напитки, разного рода мелкой галантереи и игрушки. С раннего утра разгоряченные толпы всякого звания и положения киевских обывателей со своими семьями тянулись непрерывной вереницей мимо нашего корпуса на «маевку».
В этот же день с утра, по приказанию директора, мобилизовались все силы администрации корпуса, чтобы всех кадет никуда из зданий корпуса ни на какие гуляния не выпускать, а держать в классах или в рекреационных залах по обычному расписанию будней. Снаружи у всех запертых выходов из зданий корпуса стояли надежные служители. Все воспитатели были на местах внутри и строго следили за поведением кадет. После обеда вместо гуляния все мы были загнаны в классы и нам, по особому распоряжению инспектора, розданы были в классах математические задачи из пройденного курса, решение которых было обязательным для каждого из нас.
Однако звуки гармоник, песни и оживленные крики проходящей близко зданий корпуса огромной красочной толпы привлекали все наше внимание. Счастливы были те классы, которым хоть что-нибудь видно было из окон. Из тех же помещений, где ничего не было видно, любопытные устремлялись в коридор, в конце которого двойное раскрытое окно позволяло любоваться всей картиной народного массового движения. Длинные фасады буквы Н в плане по расположению комнат были одинаковы во всех этажах. Собственно, кадеты занимали только один длинный трехэтажный фасад плановой буквы. Остальное – жилье администрации и учителей. В каждом этаже фасада размещалось два возраста; широкий коридор внутри этажа, тянувшийся по всему фасаду посередине, застекленной до потолка двойной стенкой с проходными дверями, разделял помещение двух смежных возрастов.