Эпидемических заболеваний в корпусе не было. Еженедельно, «во всех возрастах по очереди» проводился тщательный и поголовный медицинский осмотр каждого из нас, притом от головы до пяток. В старшем возрасте у некоторых воспитанников были обнаружены венерические заболевания. В киевском паноптикуме (на Крещатике), где показывали восковые фигуры замечательных людей (и учёных, и злодеев), как раз в это время открылась выставка половых болезней. Директор поручил воспитателям и врачам ознакомить нас с сущностью половой системы и поочередно средние и старшие классы сводить на выставку и объяснить все половые болезни и их последствия. Помню, что я долго не мог спать от ужаса и отвращения, какие внушила мне эта выставка.
Эти наши экскурсии в каждом возрасте директор завершал коротеньким внушением: «Дети! Берегите свое здоровье прежде всего для самих себя и вашей будущей работы. Потерять его легко, а восстановить иногда и совсем невозможно. Уходит здоровье быстро и пудами – возвращается медленно и золотниками. Не бойтесь и не ленитесь немедленно заявить воспитателям или врачу, если кто чем-либо заболел. Надо лечиться своевременно».
– Но самое важное – не торопитесь, – говорил директор уже старшим классам, среди которых оказались «венерики», – природу не следует насиловать; на всё придёт свое время; дурного примера с молодых развратников не берите. Они будут неизбежно наказаны за это: и болезнями, и ослаблением памяти, и преждевременной потерей энергии в труде.
Все такие наставления глубоко проникали и в наши головы, и в наши сердца. Это не было сухое резонерство. Но с венериками было поступлено всё-таки очень строго: подробно расследовали, где и когда они заразились, разыскали и передавших им заразу женщин. Больших воспитанников изолировали и серьезно лечили, даже одного возили летом в Пятигорск, но всех по излечении перевели из нашего корпуса в другие.
Вместо «молодечества», какой носило прежде в кадетском корпусе ранее половое общение с женщинами и скверного ухарства бахвалиться даже «кавалерским орденом» установилось среди нас самое определённое отвращение к такому раннему разврату, особенно после знакомства с болезнями в паноптикуме.
К директору мы стали теперь испытывать какое-то особое чувство и уважение к его уму, глубокой сердечной благодарности за такую заботу, какой мы не знали и не имели даже в наших коренных родных семьях.
Все же малыши считали директора своим дорогим, родным и самым близким человеком. Я сам видел такую сцену. Директор по пути в лазарет (который он регулярно навещал дважды в сутки) проходил обыкновенно через большой актовый зал, где был размещен V возраст. Едва грузная фигура директора появлялась в зале, как вся масса детей бросалась к нему и буквально повисала у него на руках и ногах. С добродушной улыбкой, скользя по паркету, директор медленно продвигался, как чёрным облаком окружённый всей толпой малышей, оставлявших его только тогда, когда он достигал выходной двери зала. Но стоило директору громко скомандовать: «Смирно! Стройся!» – и малыши, как муравьи, молча закопошатся и быстро станут по фронт, неумело ещё равняясь.
– Здравствуйте, дети, – скажет громко директор.
– Здравия желаем, господин полковник! – резко и согласно отвечают две сотни детских голосков.
Правда, также многие из них цеплялись и на нас, старших воспитанников, но не делали это ни со своими воспитателями, ни с преподавателями, как бы инстинктивно подчёркивая свое особое духовное родство только с этим огромным, необычайного ума и энергии человеком, скрывающим в своей груди нежное и любящее детей сердце. Впоследствии оказалось, что эти малыши раньше нас и вернее всех оценили по достоинству нашего незабвенного Павла Николаевича Юшенова.
Прошла благополучно зима. Наступал великий пост и предстояла ранняя Св. Пасха. В Киев должен был по делам приехать старший брат Николай. Он подогнал свой приезд и пребывание до начала двухнедельных пасхальных вакаций и увез меня с собой на хутор к отцу, где всё-таки зиму проводила Мама с сёстрами. По дороге из Немирова на хутор мы с братом попали в разлив, случайно затянувшийся льдом, благодаря внезапно наступившими морозами, провалились по самый кузов брички в воду и, вообще, сильно промокли. Дома это вызвало большой переполох, но прошло для нас всё благополучно.
На Св. Пасху мы с отцом и младшими братьями ходили пешком к заутрене в церковь м. Жорнищ, переполненную крестьянами. Христосование с ними после церковной службы было для всех младших радостное, причём мы каждый раз обменивались «крашенками», то есть крашеными яичками. «В день Воскресения Христова с одним яичком весь крещёный мир обойдёшь», – говорили нам старики крестьяне, лобзаясь и радостно отвечая на наше приветствие. Вернулись мы из церкви уже с рассветом, напрямик через поле и наш огород, по сильно замёрзшей земле. Дома разговелись и улеглись спать.
Праздники провели только в своей семье. Мама, конечно, всего для нас наготовила вдоволь. Выяснилось из разговоров обиняком, что в это лето взять нас на каникулы по разным причинам будет трудно: я решил не быть в тягость родителям, тем более, что мать с сёстрами серьезно решила принять предложение старшего брата Николая.
Вернулся я в Киев вовремя, сильно освеженный, и быстро с головой ушел в учение. Даже маёвки не вызвали среди нас никакого особого любопытства: некоторые возрасты, оставаясь в зданиях, из окон спокойно наблюдали двигавшиеся и шумные толпы, не претендуя быть с ними на хорошо известных уже нам игрищах и развлечениях. Начались экзамены. По расписанию на подготовку по каждому предмету давалось от 1-го до пяти дней. Мы усердно зубрили и во время вечерних занятий, и рано по утрам, и даже во время рекреаций.
Нашему классу предстояло серьёзное испытание по алгебре. Накануне экзамена вечером, когда мы сидели в классе, неожиданно к нам вошёл директор. Мы встали и ответили на его приветствие.
– Ну, вот, что я вам скажу. Кто в году не занимался и четвертные отметки имеет нехорошие, тот сейчас за эти числа алгебры не выучит. А кто правильно и добросовестно учил уроки, тому знаний тоже не прибавится, а лишь отяжелеет голова. Сейчас мы поедем с вами смотреть пьесу, переводную с французского языка, знаменитого писателя Мольера, под названием «Тартюф». Уложите ваши книжки и быстро одевайтесь. Скоро явятся за вами и омнибусы!
Проговорив это, не торопясь, с обычной усмешкой, директор вышел. Суета среди нас поднялась невообразимая. Однако мы быстро оправились и помчались в спальни, где, к нашему удивлению, нашли уже разложенным на кроватях наше новое обмундирование. Оделись мы быстро, все время обмениваясь впечатлениями о новой поразительной выдумке директора. Скоро позвали нас в рекреационный зал, осмотрели и повели вниз, где у подъезда стояло уже три омнибуса, в которых и разместился весь наш класс.
Первый раз в своей жизни я очутился в театре. Для нас были заняты подряд во втором ярусе несколько лож. В ту пору киевский театр был хорош и славился недаром. Состав труппы показался нам просто чудесным. Мы с затаенным дыханием слушали артистов, пожирая глазами и сцену, и весь театр в антрактах. Директор был в ложе, в одном ярусе с нами, но у него сидели какие-то его друзья. Нам в антрактах приносили, по его распоряжению, лимонад и пряники.
Впечатление от спектакля было грандиозное. Омнибусы привезли нас и обратно домой, где мы на своих столах в рекреационном зале получили горячий чай и по бутерброду с маслом и ветчиной.
Заснули мы все крепко. На следующий день экзамен по алгебре, в присутствии инспектора, двух экзаменаторов (капитана Тимофеева и профессора А.В. Клоссовского), и воспитателя, прошел блестяще во всём нашем классе: «шестёрки» были у некоторых только, а в остальной массе отметки хорошие и выше хорошего.
Мы были в восторге и рьяно принялись за работу, чтобы не подгадить и все другие свои экзамены. Нашему классу выпало счастье ещё раз попасть в театр на пьесу «Каширская старина», действительно великолепно разыгранную артистами. И опять-таки экзамен прошел после театра вполне для всех успешно. Мы были теперь очарованы и стали верить, что наш директор, по словам старых служителей корпуса, не только «нутро человека понимает, но на два аршина под ним в земле все видит».
Все экзамены закончились благополучно, и все мы, воспитанники, перешли в VIй класс. Летом я решил остаться в корпусе, о чем и сообщил родителям с уведомлением о благополучном исходе экзаменов.
Место свое в классе по списку отметок я сохранил твёрдо. Мы скоро вышли в лагерь, который значительно обстроился и улучшился, сравнительно с тем, как я его узнал впервые. В каждом возрасте были (применительно к летам воспитанников) все гимназические машины, гигантские шаги, великолепный кегельбан с отличными тяжёлыми шарами; а кроме того – специальный военный городок с разнообразными, трудно одолеваемыми препятствиями.
Жизнь в лагере была строго распределена между часами обязательных занятий (фронтовым учением, разного рода гимнастикой, фехтованием (даже и на ружьях) в лагере и научными беседами с воспитателями или преподавателями в виде экскурсий, не только в кадетской роще, но и в более отдалённых окрестностях г. Киева. В лагере была временная библиотека, где ежедневно (после обеда) можно было получить или обменять книгу. Кормили нас хорошо и вполне сытно. В нашем распоряжении оставалось всё-таки достаточное время для чтения и для игр. Любители составляли хоры и оркестр. Наше пение и оркестровая игра уже очень нравились не только своим, но и посторонним слушателям.
Директор лично, с большой группой перешедших в VII класс своих коренных питомцев, предпринял поездку в одно очень большое и высококультурное хозяйство в Полтавской губернии, руководимое личным другом директора. По рассказам прогостивших там больше 2-х недель участников, они превосходно и с большой пользой для себя провели это время.
Я каждое воскресенье и праздники ходил вполне самостоятельно в отпуск в городе Киев и в семью друзей брата Максимилиана, и к новым моим, уже лично знакомым и друзьям. В г. Киев приехал года два тому назад младший из единокровных братьев моей мамы (детей деда Андрея Невадовского и мачехи-француженки). Это был очень избалованный, своенравный и легкомысленный человек, уже лет около 40, который нигде и не на какой службе или работе долго усидеть не мог. Он очень редко меня навещал, когда был еще холостым, не вызвав, однако, к себе никаких симпатий. В истекающую зиму он женился на старшей дочери очень почтенной вдовы довольно известного кавказского лесовода и научного работника г. Чернушевича. У вдовы было три дочери (Елисавета – за 28 л., Клавдия – 25 л. и Юлия – 14 л.) и два сына (Николай – 23 г. и Леонид – 18 л.). Сыновья учились в Петербурге. Эта семья скоро стала моими друзьями. Я не любил ходить к дяде, который со своей женой жил самостоятельно, но часто посещал только вдову (глубоко симпатичную старушку Елизавету Никитишну), очень умную, долго прожившую в Закавказье, о котором она много интересного любила рассказывать. С Юлией мы очень сдружились.