плакаты с расписанием занятий, очередей дежурств и шкалы наказаний бросались прежде всего в глаза и в коридорах, и в дортуарах. Каждому из нас была указана и сдана отделенным начальником железная кровать с постельными принадлежностями; на каждые две кровати – шкафик с полками и двумя выдвижными ящиками. Все вещи, собственные и казенные, надо было аккуратно сложить туда, а свой чемодан сдать в цейхгауз на хранение. Все ценные вещи можно было тоже сдать на хранение с ведома своего младшего взводного офицера и по списку. Разрешалось на руках иметь часы и карманные деньги.
Мы заняли свои места, устроились и скромно познакомились со своими снедями. Скоро раздался сигнал к обеду. Фельдфебель громко крикнул: «Стройся». Все помчались в коридор, где повзводно стали фронтом развернутой роты. Фельдфебель быстро прошел по фронту и отсчитал на каждый стол определенное число обедающих рядов, а затем приказал дежурному портупей-юнкеру вести роту к обеду. Наши столовые оказались в превосходных, светлых, сводчатых помещениях с асфальтовыми полами и выбеленными клеевой краской стенами. Перед обедом по общему сигналу пропели во всех столовых училища молитву, а затем по сигналу же все сели обедать.
В зимних помещениях каждому ставился прибор из 2-х фаянсовых тарелок, ложки, ножа и вилки. Столы чистые, черные, без скатертей. Хлеб с лотка. Горячее жидкое первое блюдо подавалось два или три раза, сколько спрашивали; второе – порционно каждому. Обед был прост, хорошо приготовлен и сытный; хлеб и квас отличные. За приготовлением и правильной раздачей пищи следят специальные дежурные по кухне от каждой роты. В воскресенье и праздничные дни давалось третье блюдо.
По возвращении с обеда, нас повели гулять в пределах дворового владения училища: между зданиями имелся большой двор и небольшой отдельный садик с высоким каменным и глухим забором со стороны двух улиц. Здесь мы и кружились все время, знакомясь и разговаривая; некоторые играли в мяч и кегли, катались на гигантских шагах или взапуски бегали.
Первые три месяца, по правилам училища, в городской отпуск новичков не отпускали; старший курс с разрешения своего ротного командира и с билетами от него с обязательной явкой перед уходом и при возвращении дежурному офицеру училища отпускали даже до «поздних часов», т. е. до 11 ч. ночи, когда все обязаны быть в стенах учреждения. Только для совершенно благонадежных юнкеров младшего класса, но уже после принятия присяги и поверки их воинского образования допускалась такая же льгота.
В училище при столовых был открыт частным антрепренером (с разрешения и по контракту с начальством) буфет, в котором можно было юнкерам за строго определенную плату получить чай, хлеб, кофе, молоко, пирожные, сухари и булки. Это было большое удобство, и после обеда мы торопились к буфету, нарасхват поедая пирожные с горячим чаем или кофе. Для такого расхода, к сожалению, не у всех бывали деньги. Но за взаимное угощение и одолжение довольно сносно регулировали этот вопрос.
Во дворе, при выходе на гулянье, нас поджидала шеренга «шакалов» – это спекулянты-торговцы со своими корзинками или тележками-ларьками, открывавшие торговлю своим, часто залежалым и третьесортным товаром. У них можно было получить бутерброды с ветчиной, колбасой, всякие фрукты, шоколад, всякие пряники, сладости и коробки конфет и что-либо по специальному заказу. Продажа эта считалась разрешенной, но под строгим контролем назначенных для того чинов хозяйственной части училища. Спекулянты занимались своим делом из года в год, знали всех и вся, а главное, все способы обхода самых строгих блюстителей порядка. И люди эти были для многих из нас искусителями и тяжким злом. Зная прекрасно все порядки и строгости училища, а также требования начальства производить торговлю по таксе и на наличные деньги, нахалы смело предлагали каждому новичку полный кредит. При массовом физическом движении в течение дня и нашем возрасте училищной пищи было недостаточно. Много юношей соблазнялись кредитом, забирая все съестное и сладкое по книжке.
К концу месяца набегала крупная сумма, которую спекулянт великодушно соглашался «подождать», перенеся на следующий месяц этот долг общей цифрой, но включая в него 20 % за ожидание. И так разрастался долг, как снежный ком, с каждым месяцем. Если же часть его и погашалась уплатой наличными, то почти неизбежно нарастала снова. К концу года обыкновенно спекулянт, отойдя в сторонку с зарвавшимся клиентом, просил его чуть не со слезами «не обижать, а заплатить». Когда ему припертый к стене клиент представлял свои резоны еще подождать, такой «шакал», как бы с отчаяния, доставал из бокового кармана вексельную бумагу (соответственной долгу стоимости) и просил подписать на сумму долга вексель, обещая в таком случае продолжать затем давать в кредит все потребное и на следующий год. Обыкновенно, клиент соглашался. В результате всех этих манипуляций к выходу из училища долг у некоторых слабых лиц достигал двухсот и более рублей, а у многих, во всяком случае, крупных десятков[рублей]. Деньги эти уплачивались спекулянту обязательно, притом у неимущих из сумм, отпускаемых казной на обмундировку и проезд до места офицерской службы. Очень редко спекулянт терял в своих расчетах. У него были в руках векселя, и он грозил предъявлением их в воинскую часть серьезно скомпрометировать молодого офицера на первых шагах его службы. Этого все опасались, напрягая всякие возможности, лишь бы отделаться от такой угрозы. Среди таких «шакалов» славился «Гришка», наживший на юнкерских бутербродах два больших каменных дома в столице.
Начальство училища об этом знало. Для уничтожения этого зла и допущен был в стенах училища в тупике одного из коридоров среднего этажа буфет частный (очень почтенной дамы Анны Ивановны), который усердно посещался нами. Но… буфет работал только в середине дня, от завтрака (в 12 ч. дня) до обеда (в 4 ч. дня), безусловно на наличные деньги, хотя и по очень низкой цене за все; утром же и вечером, когда очень в нем велика была нужда, он не открывался. Терпеливые и пронырливые «шакалы» дежурили у всех входов и выходов из училища почти во все часы дня и до поздней ночи; у них можно было получить все, до водки включительно. Словом, это было наше домашнее зло, с которым надо было серьезнее считаться начальству, но оно в такие мелочи нашей жизни не входило.
Скоро мы, особенно киевляне, почувствовали, что нас охватывает атмосфера жесткого, сухого формализма, слепое преклонение перед авторитетом начальства и строгое, неуклонное китайское правило «чин чина почитай». До наших же душ и чувств никому никакого дела не было. Высшим над нами в училище начальником был в это время генерал-майор Рот, сын известного времен николаевских генерала Рота[40]. Это был высокий, сухопарый русский немец, хороший служака, любивший дисциплину и муштру. Во главе училища, составлявшего в строевом отношении отдельный батальон из четырех рот, стоял командир батальона гвардии полковник Д. (на правах командира полка), тоже немец, очень требовательный в службе, сухой формалист. Каждую роту возглавлял гвардии капитан, являясь во всех отношениях ответственным за нас начальником; ему в помощь назначались четыре офицера (числившихся по гвардии), по одному на каждый взвод роты – это и были наши ближайшие офицерского ранга начальники, выше всех наших юнкерских властей. Учебная часть составлялась из ученых академиков: инспектора классов училища, его помощника, канцелярия, а затем целая плеяда преподавателей по всем предметам весьма обширной программы.
Научные предметы делились на две группы: 1) чисто образовательные – история Православной церкви (настоятель училищного храма о. Середонин[41]), русская литература, новейшая русская история, статистика, все отделы математики (т. е. приложения к алгебре, геометрии, тригонометрии и сферической тригонометрии), космография, геология, французский и немецкий языки; 2) чисто военные – геодезия с топографией, тактика, военная история, законоведение и военное хозяйство, полевая съемка.
Для преподавания общеобразовательных предметов приглашались лица гражданского ведомства, большей частью, профессора. Среди них с особой благодарностью отмечаю преподавание отцом Середониным истории церкви и профессором Карасевичем[42] статистики.
Военные преподаватели наши все были одинаково добросовестны и толково, ясно излагали свои курсы. Особенно запечатлелась фигура и метод преподавания ученого артиллериста полковника Шкляревича[43], учебник[по] артиллерии которого пользовался тогда большой популярностью, а он, своим характером и добросовестным старанием перелить насильно в наши головы свое знание отчасти напоминал незабвенного нашего Павла Николаевича Юшенова. Нам, киевлянам, заниматься было нетрудно, так хороша и фундаментальна была наша гимназическая подготовка. В первой же трети года мы выдвинулись очень заметно из всех вновь поступивших. Не так легко давались наши чисто практические военные занятия. Разыгравшаяся на Балканском полуострове и на Кавказе война с турками повлекла тяжкие потери в офицерском составе армии; от училищ требовали скорейшего пополнения. И училища готовили своих питомцев к усиленному (ускоренному?) выпуску, а потому беспощадно налегали на фронтовые занятия и подготовку нас к обязанностям будущих субалтерн-офицеров[44] не только пехоты, но и артиллерии, сапер и конницы. Огромное число часов, начиная с 6 ч. утра, уделялось теперь физическим занятиям: вновь поступивших «дядьки» обучили муштре, сборке и разборке винтовки, стараясь выломать из нас в 3 месяца настоящих строевиков; гимнастика шведская и на машинах наращивала наши мышцы; верховая езда в манеже, да еще без седла, приучила нас крепко сидеть на коне; оружейные приемы в сомкнутом строю и маршировка часами во всякую погоду закаливали наши организмы.