Когда выпало моя очередь вести всех людей батальона с работы, я их выстраивал, кратно объясняя им сущность и важность на войне таких работ, в каких мы упражнялись, всегда иллюстрируя мой рассказ действительными примерами из прошлых войн, веденных русской армией. Люди слушали с большим интересом эти объяснения. Затем я им объявлял преподанное мне боевыми моими начальниками требование водить воинскую часть во всех случаях в полном порядке, куда бы и откуда бы она ни шла. Дав людям после этих объяснений «оправиться и покурить», я выстраивал батальон в общую резервную колонну и в полном порядке с песнями вел домой… Надо мной товарищи и даже командиры батальонов иронически подтрунивали, считая это с моей стороны желанием выгодно выделяться из всего офицерского состава.
Однажды я в таком порядке вел батальон с работ. Был жаркий день (около половины сентября) и пыльно. Тем не менее, колонна стройно, с песнями в такт движения шла по большому почтовому тракту, сверкая на солнце носимым (как ружья) на плечах шанцевым инструментом. Южный почтовый тракт, сохранившийся еще со времен императора Николая I, широк (25 сажень), с канавками и просторными обочинами; местность степная и ровная. По тракту проносились почтовые тележки, тянулись возы; иногда, экипажи помещиков. Вдруг, в клубах пыли к голове батальона подкатил экипаж четверкой, а громкий повелительный голос крикнул: «Колонна, стой!».
Христофор Христофорович Рооп
Я сразу остановил батальон. Из экипажа вышел в сопровождении адъютанта новый командующий Одесским военным округом Генерального штаба генерал Ропп[125] (один из героев Кавказа в Турецкую войну 1877–1878 гг.).
– Что это за часть и кто ее ведет? – громко спросил он.
Я ответил и назвал себя.
– Первый раз за всю свою службу вижу команду рабочих, идущих в таком образцовом порядке. Если вы, молодчики, и в этом деле так аккуратны и выучены, то на вас можно и во всяком другом отношении положиться и поверить, что вы честно исполните свой долг, свою воинскую присягу. Сердечное вам спасибо, молодцы! Адъютант, запишите какая часть, и кто её вел.
Приказав колонне продолжать движение домой, с песнями, генерал Р. умчался в Одессу в своём экипаже. Вечером он потребовал к себе начальника 5^ сапёрной бригады генерала Скалона и выразил ему свою благодарность за надёжный порядок в его бригаде, о чём немедленно был отдан приказ по бригаде. В этом приказе была объявлена благодарность и похвала командиру и всему батальону, и в том числе и мне. Неожиданно для меня я был лично по этому вопросу вызван к начальнику бригады, который расспросил меня подробно обо всём и в лестных выражениях ещё раз поблагодарил. Не скажу, чтобы это было приятно некоторым моим сослуживцам, так как теперь надо было такого порядка в несении службы держаться всем. Но люди батальона были очень довольны и польщены. Мне же было дорого то, что солдаты не считали меня за мои требования педантом, а всегда отзывчиво шли мне навстречу, понимая разумность и целесообразность моих стремлений.
Протекли в напряженных занятиях лето и очень 1883 года, и части 5й сапёрной бригады, окончательно сформированные и укомплектованные, устроились на зиму и в своих новых совершенно казармах.
Я получил месячный отпуск; навестил отца на хуторе, а мать и братьев в Киеве. Сестра Катя вышла за это время замуж (за капитана артиллерии Александра Александровича Рыкова). Повидал в Киеве и своих друзей. К сожалению, я почувствовал, что интерес к жизни нашей коренной семьи стал у меня ослабевать. Всё же я очень был рад всех видеть, и они, особенно брат Коля, гордились моими успехами, что меня очень трогало. Особенно нежен был Коля, радовавшийся искренно каждому моему (да и других братьев) удачному шагу. Не получив ради семьи (и в частности, нас, его братьев) высшего образования, он никому из нас не завидовал, а ко всем относился с открытой душой, с искренним желанием посильно помочь. Но он был в это же время болезненно самолюбив, чуток к каждой фразе письма кого-либо из нас, почему-либо для него обидного. К несчастью, некоторые из нас были недостаточно корректны в отношении к нему, и это его искренне огорчало, иногда на долгое время.
Братья Саша, Миля и Миша заканчивали своё высшее образование. Мне выпало на долю их в этом несколько упредить; я имел глупость даже похвалиться и посчитаться с ними, что значительно охладило мне отношения, особенно к Миле.
Зима 1883–1884 гг. прошла для меня с большой нагрузкой. Кроме регулярных занятий со своей ротой, из которых около 1/3 состава старых солдат ушло в запас, а вместо них по общему расписанию влили к нам совершенно необученную деревенскую (крестьянскую и рабочую молодёжь), меня лично, как академика, привлекли к чтению лекций в гарнизонном офицерском собрании. Это дело мне было уже знакомо. Быстро соорудив большую стенную схему Закаспийского края, я сделал два доклада: об этом крае и о его завоевании. Слушателей было очень много, не только военных, но и интеллигенции г. Одессы. Публичная городская библиотека просила повторить эти доклады в своём большом зале для постоянных своих посетителей. Это я охотно исполнил, а свою большую схему, по просьбе библиотеки, оставил ей на память.
Отношение посещавших мои доклады меня глубоко трогало выражением тёплой благодарности и интересом, с каким отнеслись к сущности самих докладов. Здесь, как и в столице, я приобрёл после моих чтений много знакомых, а с некоторыми семьями сошёлся довольно близко.
Досуги свои поэтому я имел, где проводить. На жительство я устроился давно уже один, в небольшой квартирке из двух комнат; столовался в гарнизонном офицерском собрании. Как штабс-капитан и командир роты я получил около по р[ублей] в моем жалованье: мне хватало на прожитье, а главное, я мог уже по частям погасить мой большой долг. Трудненько и здесь было с одеждой, так как приходилось иметь и суконные зимнее, и летнее белое платье, а каждое из них не менее трех перемен, чтобы при всех требованиях службы и работы, сильно портящей одежду, всё-таки быть прилично одетым, посещая собрания или частные дома своих знакомых. Кроме того, командующий войсками округа принимал у себя, и посещение его семьи (по приглашению) в особые дни являлось как бы обязательным.
Всё же, слава Богу, удавалось справляться с деньгами, не делая новых долгов. Зима в Одессе, очень мягкая и короткая, прошла быстро. Горячий подготовительный период занятий с новобранцами прошёл, и начались весенние смотры, на которых моя рота показала свои успехи, во всех отношениях большие, заслужив похвалы в приказах и командира саперного батальона и начальника нашей бригады.
Отношения с моими сослуживцами установилось вполне корректные и дружеские: они в конце концов решили, что мне, академику, иначе и служить нельзя, как работая выше одинарного офицера. Никаких особых выгод я перед ними за это не приобретал, но труда и времени затрачивал против них втрое.
Красавица-весна 1884 года, отличающаяся в Одессе обилием многочисленных цветущих акаций с их опьяняющим ароматом, пробудила в моём сердце страстное желание уехать куда-либо в дальние страны, но это было неосуществимо. Однако слухи о том, что в Закаспийском крае, у границ Афганистана, «запахло порохом», меня сильно переволновали. Меня опять потянуло на восток.
Между тем, сапёрная бригада приступила к устройству своего постоянного лагеря за городом, у побережья Чёрного моря между «Средним и Малым Фонтанами». Ежедневно, ещё до наступления периода лагерного сбора, туда посылались команды рабочих, которые всё и подготовили. С 1го мая бригада стала лагерем в палатках, очень обстоятельно обстроившись всеми необходимыми хозяйственными деревянными пристройками.
Вся бригада имели одно общее собрание и столовую, где все и довольствовались пищей. Жизнь в лагере потекла по строгому, точно выполняемому расписанию.
Для производства образцовых фортификационных сооружений сапёрам от города был отведён большой пустырь, весь изрытый, и ни для каких культурных надобностей городу ненужный. Здесь мы целые дни копались на своих участках, устраивая всякого вида и типа фортификационные укрепления, искусственные препятствия и проч. На этом же пустыре, на глубине 20 и 40 футов, мы устроили показную секцию минной войны и обороны, с образчиками всех видов и типов колодцев и подземных минных галерей.
Слух об этих работах, никогда ранее не производивших, заинтересовал многих жителей города Одессы. Каждое воскресенье к нам на участок практических инженерных забот приходили пешком, приезжали и в экипажах любопытствующие жители, настойчиво добиваясь разрешения осмотреть наши работы, особенно подземные. Ежедневно дежурил по всему району работ очередной ротный командир от всей бригады. Высшее начальство округа, ввиду особого интереса населения к нашим работам, разрешало допускать небольшими группами желающих, но только по воскресеньям, от 4 дня до 5 часов вечера. Помню, что в одно из воскресений выпало на долю дежурить мне. Целый день я провёл на участке, принимая посетителей, и давал им объяснения. Все работы наши отмечались превосходным и аккуратным исполнением, особенной чистотой и законченностью в отделке. Экскурсанты были очень довольны.
Было около 4 часов пополудни, когда к бараку дежурного по работам подъехало изящное венское ландо (парой лошадей в шорах) с очень шумной элегантной компанией: пожилая, небольшого роста дама с двумя прехорошенькими девушками и трое изящных молодых людей.
По всему ясно было, а по говору в особенности, что это была семья богатых польских помещиков. Один из прибывших обратился ко мне с убедительной просьбой показать им подземное устройство для ведения минной войны и обороны. Я их предупредил, что эти работы на глубине 40 фут и придётся проходить сильно нагибаясь, даже, быть может, и ползком по галереям, особенно на участках, обшитых голландскими рамами. Молодёжь шумно заявила, что они ничего не бояться и страстно желают испытать ощущения под землёй, о чём много слышали от своих знакомых, уже побывавших здесь.