Пробежали, наконец, и довольно утомительные дни наших оживленных и подвижных полевых упражнений. Мы вернулись в столицу, ожидая теперь решения своей участи. Выдержать удовлетворительно все испытания в теоретических и практических познаниях не значило еще достигнуть поставленной себе в жизни цели. Теперь конференция академии, заседая ежедневно, обсуждала каждого из нас, учитывая все наши недостатки или положительные данные. Нас распределили по общему среднему выводу из всех отметок экзаменованных, за каждую тему, за каждую практическую работу в году и полевые поездки; приняли во внимание и балл за верховую езду. Словом, все учли.
Мы ходили теперь по вечерам в академию, когда заседала конференция, ожидая с нетерпением решений нашей судьбы. Наконец, в один из таких вечеров, около полуночи, к нам вышел из конференц-залы правитель канцелярии академии полковник Плеве и раздал литографированные списки окончивших. Под девятнадцатым по списку, начиная с первого, была проведена толстая красным карандашом черта – это счастливцы, окончившие по I разряду; только они получали безусловное право на перевод в Генеральный штаб после отбытия лагерного сбора в том округе, куда каждый попадет. Ниже красной черты до следующей такой же черты – группа II разряда – они по отбытии лагерного сбора в своем округе или каком-либо другом, ближайшем, если приехали издалека, и возвращались в свои воинские части, сохраняя право на перевод в Генеральный штаб, если свой строевой службой, научными важными работами и познаниями заслужат внимание старших начальников своего военного округа, а те пожелают возбудить о таком офицере-академике соответствующее ходатайство. Наконец, в хвосте списка было отчеркнуто три фамилии (а в числе гусар-поручик Елец), считающиеся окончившими академию по III разряду – без права перевода в Генеральный штаб. Все три категории получили по этому постановлению конференции академии право ношения на груди академического значка. Кроме того, офицеры I категории получили право по представлению академии быть произведенными каждый в следующий чин по роду своего оружия. Впечатление[от] объявленного решения было огромно. Мне выпало на долю стоять четвертым по списку, так что я сохранил то же место, что и при поступлении в академию. Но… достойным и трудолюбивым из наших товарищей, оказавшимся под красной чертой, было тягостно и горько.
Мы дружески обнимались, жали им руки, стараясь убедить своих обойденных товарищей примером генерала Скобелева (да и многих других славных имен), окончивших в свое время академию Генерального штаба только по III разряду[161].
В общем, я всем пережитым за время ожидания был сильно взволнован. Вернувшись домой, я долго не мог уснуть и промучился так почти до утра.
Цель моей жизни, по-видимому, была достигнута: я получил высшее военное образование со всеми его соблазнительными правами. Однако, общее настроение у меня было невеселое. Во время полуинструментальной съемки я получил от брата Коли письмо; он сообщал в нем, что приехал навестить отца, который серьезно болен. На хуторе, кроме него,[были] еще Мама и Катя. Отец поручил ему передать мне настойчивое его желание, чтобы я не прерывал занятия в академии и не вздумал бы приезжать на хутор к нему. Отца радовали мои успехи, и он очень будет огорчен, если я прерву экзамены, и как-либо от этого пострадает успешное окончание академии. Коля и Мама с Катей присоединялись к желанию отца, причем Коля добавил, что сделано все необходимое для лечения и ухода за больным. Я нелегким сердцем я на это согласился. Но через несколько дней по окончании академии в ответ на мое письмо об этом моим родным я получил ответ от Мамы: она описывала болезнь и смерть отца, боязнь его мне повредить перерывом выпускных экзаменов и просьбу отца скрыть до времени от меня его смерть.
Мать описывала трогательное отношение к смерти отца всех соседей-хуторян и сельчан. Они собрались в наш двор массой на панихиду и отпевание, не позволили везти гроб, а несли его на руках, часто сменяясь до самого местечка Жорнищи (более 2-х верст) и похоронили под аркой наружной каменной лестницы находившегося в местечке старинного, когда-то униатского, а потом православного храма. Все соседи-крестьяне выразили признательное участие и сочувствие нашей Маме, Кате и Коле и заявили о своем глубоком уважении к почившему нашему отцу, преклоняясь перед его честностью, доступностью, доброжелательством, поразительно скромным образом жизни и искренней любовью к сельскому хозяйству и крестьянам. Они говорили, что он изумлял их своим трудолюбием, всегдашней готовностью помочь крестьянину советом или материально в нужде, но никогда не позволяя себе никакой несправедливости; за обиды же, нанесенные ему, никогда не жаловался в суд, а только стыдил словами обидчиков. Удивлялись они также его физической бодростью и сохранению до 74-х лет всех зубов, которыми он легко грыз орехи и ел фрукты. Его же честность и здравомысленные советы всем, кто из народа к нему обращался, создали ему огромную популярность во всей обширной округе. Нравился им также его прямой, твердый характер, верность своего слову, настойчивость и энергия, с какой он всегда отстаивал правое дело, будь это свое, или чужое.
Мать писала, что, предвидя свою кончину и желая из своих скромных сбережений, какие целиком отец вложил в покупку хутора, уделить поровну всем родным; он задумал продать хутор в одни руки кому-либо, а вырученные деньги разделить между Мамой и всеми нами, избегая тем самым всех проволочек и возни с наследством имения после его смерти. Коля предложил отцу купить весь хутор за ту цену, какую назначит отец, принимая во внимание повышение ценности земли за все истекшее от года покупки время. Отец подумал и назвал 30 000 рублей. Коля мобилизовал все свои личные сбережения за всю свою службу и передал отцу в руки наличными всю сумму. Отец передал эти деньги Маме с тем, чтобы она разделила между всеми нами поровну, включая и себя.
Коля тотчас же отказался от своей доли в пользу Мамы. Когда же сообщили об этом всем другим братьям, то Саша отказался от своей доли в пользу сестры Кати. Но Мама и Катя отказались от лишних долей, чтобы каждому из оставшихся братьев было выдано на руки больше, чем по три тысячи, ибо имелся еще у Мамы хутор в Херсонской губернии, близ местечка Каприцы, и она передавала его Кате. По расчету же Коли, Мама и Катя должны были получить по 6 000 каждая, а мы по 3 000 р[ублей], и на это согласились все братья единодушно. Мне деньги Коля перевел через банк в Петербурге. Получив эти сведения, я тот же час отпросился в кратковременный отпуск и прибыл на отцовский хутор, где застал Маму, Колю и Катю. Отслужив на могиле отца панихиду и проведя несколько дней с родными в тесном и дружеском общении, я поторопился назад в академию, где еще предстояло нам оформить окончательно наш выход, т. е. избрать себе военный округ для будущей службы в Генеральном штабе, представиться императору и оформить свой отъезд с получением подъемных и прогонных денег к месту нового назначения.
Мне было очень грустно, что отец не дожил до моего приезда, и я не мог лично порадовать его моими успехами. На память об отце я взял его собственное Евангелие с собственноручными пометками и не расстаюсь в этой святой книгой и до сего дня.
В откровенной беседе с Мамой, братом и сестрой я высказал свое твердое намерение не оставаться на службе в столице, климат которой мне тяжел, да весь тон службы не нравится. Я решил взять вакансию на Кавказ, где я 9 лет тому назад начал службу офицером артиллерии. Родные вполне одобрили мое намерение.
Вернувшись в Петербург, я узнал, что произведен за академию в капитаны инженерных войск, а все мы, окончившие академии, должны на днях представиться императору Александру III. Нам, окончившим по 1-му разряду, предоставлено право выбирать любой военный округ для службы, но, по традиции, четыре лучших по списку могли остаться в Петербургском округе в штабе гвардии и этого военного округа. Я получил письменное предложение начальника штаба I- армейского корпуса, входившего в состав этого округа, принять должность старшего адъютанта штаба корпуса.
Служба в войсках гвардии считалась тогда особой привилегией, которой страстно добивались многие, но попасть в этот избранный даже для Генерального штаба аристократический круг было крайне трудно: надо было начинать в нем службу с низов, а право на вход давал только список по старшинству при выпуске из академии. Очень соблазнительно было предложение глубокочтимого мною ученого с мировой известностью А.А. Тилло, члена Географического] об[ществ]ва и корреспондента Академии наук, исполнявшего в то же время и обязанности начальника штаба корпуса. Он искренно и доброжелательно был ко мне расположен.
Но служба в Петербурге и его округе меня не удовлетворяла. Я мечтал о больших исследованиях малоизвестных окраин империи и соседних с нею еще неизученных стран. Кроме того, 2½ года жизни при сильном напряжении организма при академическом прохождении курса сильно расстроили мое здоровье – меня потянуло на окраину империи.
В Ср[едней] Азии было мало войск и очень ограниченный масштаб их воинского обучения. Кавказ мне казался наиболее подходящим для применения своих сил и познаний.
Лично явившись генералу Алексею Андреевичу Тилло, я совершенно искренно изложил ему мои мысли и мечты о будущих военно-географических исследованиях и возможности с пользой потрудиться не только на чисто военном, но и на географическом поприще и… от его предложения отказался. Он меня понял и горячо пожелал успеха.
Мое академическое начальство и даже штаб гвардии очень удивились, что я отказался от чести служить у них, так как профессорский персонал академий и все важные места в управлении Генерального и Главного штаба укомплектовывались, прежде всего, из офицеров Генерального штаба, служащих в столичном округе. Но я решения своего не изменил.
Скоро было получено уведомление из Главного штаба о дне представления нашего императору в Зимнем дворце. Мы, все окончившие, прибыли туда заблаговременно и расположились в Георгиевском зале по указанию дежурного церемониймейстера. При нашем представлении присутствовал генерал Драгомиров. До выхода императора к нам подходили разные высшие сановники, беседуя с г. Драгомировым, но не обращая на нас внимания. Появился и фельдмаршал великий князь