Растение-лиана обвилась вокруг головы и шеи Энзеля. Он посмотрел вверх и увидел, как Крете привязала лиану к толстой ветке.
— Держись за нее и перебирай ногами по стволу. Это проще, чем лазать.
Энзель схватился за вьющееся растение и потянул его на себя. Затем он ухватился за него обеими руками, поднял ноги и крепко прижался ступнями к дереву.
Лиственный Волк издалека с удивлением наблюдал за этим зрелищем. Что это за неаппетитные гномы вытворяют на его любимом дереве?
Пока Энзель подтягивался на руках по лиане, он перебирал ножками по дубу, как древесный жук. Крете помогала ему, подтягивая лиану сверху. В мгновение ока Энзель уселся рядом с ней на ветке, совершенно недоступной для волков. Его паника сменилась триумфом, он обнял Крете, глубоко вздохнул и издал крик облегчения. Примерно в пятидесяти метрах от них подкрадывался Лиственный Волк, он все еще выглядел усталым, а теперь даже почти жалким. Может быть, подумал Энзель, они могли бы немного подразнить его и побросать в него желудями. Тогда он рано или поздно уберется восвояси.
Позади них находилось большое дупло, о содержимом которого Энзель уже давно строил догадки. Может быть, они могли бы заползти туда и переждать, пока Волк не уйдет. Энзель подполз по широкой ветке к отверстию и заглянул внутрь.
Дуб казался совершенно полым внутри, но был заполнен всевозможными предметами. С одной стороны, совершенно бесполезный хлам, с другой — очень ценные вещи: золотые цепи, серебряные доспехи, жемчужные ожерелья, шлемы из мидгардской стали, мешки, полные монет. А между всем этим лежали бесчисленные кости и черепа. У Энзеля от увиденного закружилась голова. Ноги его подкосились, и он полетел вниз головой в дупло дерева.
"Треск нам не нравится,
Ведь где трещит, часто дымит огонь,
И треск не оставляет нас равнодушными,
Ведь где трещит, горит лес.
Да, пожарные стражи, это мы,
Только для тушения мы здесь,
Огонь — водой, жажду — пивом..."
В последний раз донесся до них песенный хор медведей, Крете едва могла его разобрать. Лиственный Волк уже подошел к дубу и с любопытством смотрел вверх. Крете внимательно следила за ним.
— Волк стоит сейчас у дерева, — крикнула она брату.
Энзель поднялся среди сокровищ и сверкающих костей. Череп медведя лежал перед ним на ложе из золотых монет и таращился на него пустыми глазницами. Из левого глаза выползла уховертка и неприятно защелкала клешнями.
В этот момент Энзель понял, что означают предметы и кости в дубе. Это была кладовая Лиственного Волка. Сюда он затаскивал своих жертв, здесь он их пожирал. Все эти сокровища не имели для него никакого значения. Для него это были отходы, как и кости. Однако это открытие означало и то, что Лиственные Волки умеют лазать по деревьям.
Тем временем Лиственный Волк все еще размышлял о поведении гномов. Почему эти двое забрались на дуб? Чтобы облегчить ему задачу? Он все равно забрался бы со своей добычей, если бы ее убил. Он любил есть свой завтрак в укрытии полого дерева, это привычка со старых времен, когда лес был полон Лиственных Волков, которые оспаривали добычу друг у друга. Ему не составляло ни малейшего труда забраться на дерево. В конце концов, он сам почти был деревом.
Крете ничего этого не подозревала. Она считала себя в полной безопасности, более того, она даже находилась в состоянии некоторой эйфории, вызванной успешным бегством. Поэтому она решила немного злоупотребить своим превосходством и подразнить Лиственного Волка. Крете наклонилась к нему, высунула язык и издала звуки, которые, по ее мнению, должны были привести такое животное в ярость. Наконец, она закатила глаза, замахала руками в воздухе и как раз раздумывала, не зайти ли так далеко, чтобы плюнуть ему на голову, когда Лиственный Волк сказал:
— Что вы, сопляки, делаете на моем дереве?
Крете вздрогнула. Ее эйфория мгновенно испарилась.
— Ты умеешь говорить?
— Вообще-то нет, — ответило хищное животное глубоким, привлекательным голосом. — Я могу говорить только на короткое время, каждый раз на языке жертвы, которую я собираюсь съесть. Такая вот причуда природы, что я могу разговаривать со своей едой. — Лиственный Волк гортанно рассмеялся. — Не знаю, зачем это нужно.
Тем временем Энзель пытался выбраться из дупла. Он сложил мешки с золотом в небольшую лестницу, чтобы подняться к входу в дупло, который находился в полутора метрах над ним. «Столько золота, — подумал он, — если мы выберемся отсюда целыми и невредимыми, мы будем богаты».
Крете попыталась успокоиться. То, что волк умел говорить, не означало, что он умел лазать по деревьям. Ей казалось разумным сначала попытаться сдержать его разговором.
— Хе-хе! — натянуто рассмеялась Крете. — Чего только не бывает. Говорящий волк.
— В этом лесу чего только нет, — зевнул Лиственный Волк. — Тебе бы посмотреть, что здесь творится, когда стемнеет. Тогда грибы водят хороводы.
— Ты умеешь видеть в темноте?
— Конечно. Даже лучше, чем при свете.
— Что, э-э, происходит в темноте?
— Не могу сказать. Честное лесное слово и все такое. Листья между собой. — Лиственный Волк дружелюбно рассмеялся. — Но, — добавил он, — одну вещь я тебе могу рассказать. Это, в общем-то, секрет Полишинеля.
— И что же это? — дрожащим голосом спросила Крете.
— Ну, — это так: лес на самом деле никакой не лес. Во всяком случае, в строгом биологическом смысле. Ты знала, что этот бор умеет плакать?
— Что ты имеешь в виду?
Голос Волка понизился и наполнился искренней печалью. — В Большом Лесу есть граница… граница, которую никому не следует пересекать. Глубоко внутри древесных кругов есть место… место, где деревья тают, а растения плачут. Это неправильно. Это чертовски неправильно.
Лиственный Волк сглотнул. Казалось, он борется со слезами.
— Во всяком случае, я не знаю ни одного другого леса, где есть что-то подобное. А я, между прочим, знаю каждое дерево в Замонии! — Его голос снова окреп и стал громче. — Ты знаешь Нурнийский лес? Возле Вольпертинга?
Крете покачала головой.
— Могу тебе сказать — это роща, в которой есть что-то особенное! Ты когда-нибудь видела Нурну?
— Тоже нет.
— Будь рада! Гм… Нурны… — Лиственного Волка слегка передернуло, по его листьям пробежал легкий шорох. — Однажды я видел Нурну — нескольких из них. И уверяю тебя, больше никогда не захочу их увидеть. Но Нурны… это ничто по сравнению с тем, что таится в глубине этого бора. Ничто.
Волк постепенно вызывал симпатию у Крете. Он казался очень умным и явно чувствительным. И его голос был каким-то… Крете не могла подобрать слова.
— Что ты имеешь в виду? — прошептала она.
— Я уже слишком много наговорил, — ответил Лиственный Волк, тоже понизив голос. Он огляделся по сторонам и принюхался. Затем он снова повернулся к Крете. — У леса есть уши, понимаешь? И не только это. У него есть глаза. У него есть душа. И она черная. Еще чернее, чем моя. — Голос Лиственного Волка снова повысился. — Но послушай, малышка, может, перейдем к делу?
— К делу?
— Ну… к завтраку! — рассмеялся Лиственный Волк и начал мощными, но при этом небрежными движениями взбираться на дуб.
Крете попыталась соображать быстрее.
Энзель тем временем выбрался из дупла и теперь полз по широкой ветке к своей сестре.
— Он умеет лазать! — закричал он ей на ухо сзади.
— Знаю, — сказала Крете. — Но у меня есть план.
Волк просунул свои деревянные когти между складками коры и медленно, но уверенно подтянулся вверх.
— Я буду есть вас по очереди, — дружелюбно крикнул он. — Вы можете сами решить, кто будет первым. У того, кого я съем первым, это быстрее закончится. С другой стороны, он проживет меньше. Второй проживет дольше, но ему придется смотреть на все, что я буду делать с первым. И поверьте мне, это не для слабонервных. Редко обходится без криков. И вся эта кровь… Ну, у всего есть свои плюсы и минусы. В дупле есть монеты, можете взять одну и подбросить, если хотите.
— Он умеет говорить? — спросил Энзель.
— Слушай, — прошептала Крете, — я считаю до четырех. Мы ждем, пока он почти поднимется. На счет «четыре» мы перепрыгиваем через волка вниз. Потом бежим в том направлении, куда исчезло пение.
— Туда вниз? Мы сломаем все кости!
— Или хочешь, чтобы тебя съели?
Энзель вспомнил все скелеты в дупле.
— Раз! — прошептала Крете. Энзель наклонил к ней голову, чтобы они могли прижаться носами друг к другу.
Позвольте мне при этой возможности немного поговорить о замонийских системах счисления. И не пытайтесь пропустить это мифорезовское отступление — ведь без него понимание дальнейшего сюжета совершенно невозможно.
Поскольку у большинства замонийцев на каждой руке по четыре пальца, замонийская исконная математика основана на числе Четыре. Существуют числа Один, Два, Три, Четыре и Двойная Четверка, которая на самом деле означает Восемь. Промежуточные числа Пять, Шесть и Семь презираются замонийской исконной математикой как «Нечисла», она просто отрицает существование этих чисел. За Двойной Четверкой (8) следует Двойная Двойная Четверка (16), затем Двойная Двойная Двойная Четверка (32), затем Двойная Двойная Двойная Двойная Четверка (64) и так далее — система, которая, очевидно, основана на умножении чисел, кратных четырем.
Замонийская исконная математика также отрицает все числа, находящиеся между Двойной Четверкой (8) и Двойной Двойной Четверкой (16), а также между Двойной Двойной Четверкой (16) и Двойной Двойной Двойной Четверкой (32), а также между Двойной Двойной Двойной Четверкой (32) и Двойной Двойной Двойной Двойной Четверкой (64) — и так далее, до бесконечности. Таким образом, замонийская исконная математика в целом отвергает довольно много чисел — на самом деле, большинство из них. Поэтому она считается самой неточной из всех систем счисления.