ка просто еще не созрела для его мифемской техники, которая будет признана опередившей свое время в далеком тысячелетии.{34}
Мифорез все больше и больше занимался уничтожением литературы — предпочтительно своей собственной. «Я распадаюсь, значит, и литература должна, черт возьми, распадаться», — было его кредо, которое, вероятно, объяснялось его растущей ипохондрией и проблемами с естественным процессом старения. На презентации книги в Гральсунде Мифорез представил изумленным читателям, критикам и поклонникам изношенный зонтик и упорно утверждал, что это его новый роман. Лишить роман его романности считал он в то время своим важнейшим долгом. Он обстрелял издание своего «Дома Наттиффтоффенов» стрелами, а затем объявил его «переработанным изданием». Он отказывался подписывать свои собственные книги на встречах с читателями и, в свою очередь, требовал от собравшихся поклонников, чтобы они подписывали ему книги других авторов, которые он приносил мешками. Подобные выходки не способствовали лояльности читателей и критиков: звезда Мифореза начала закатываться.
Политические беспорядки в Замонии, вызванные Наттиффтоффскими малыми гражданскими войнами, не способствовали улучшению саморазрушительного настроения Мифореза и ввергли его в глубокий кризис смысла. До этого он был убежден, что его произведения составляют моральную основу замонийского общества, что-то вроде литературной конституции, которая скрепляет весь континент, — как могли ухудшиться условия, хотя он написал так много хорошего? С наивным изумлением он должен был теперь обнаружить, что его литературная работа мало — возможно, вообще ничего — не имеет общего с реальностью. Мифорез отреагировал с логикой психически больного: что могло быть более очевидным в таких обстоятельствах, чем объявить саму реальность фикцией?
Учение о Фантазмике
Но настоящим толчком для самой причудливой из выходок Мифореза стало его углубленное изучение «Лексикона требующих пояснения чудес, форм существования и феноменов Замонии и окрестностей» профессора доктора Соловейчика. Это произведение пользовалось легендарной репутацией среди замонийских интеллектуалов и на время сделало профессора Соловейчика общественным деятелем, который даже грозил затмить самого Мифореза, — что последний воспринял как вызов и вследствие этого отважился выйти на тонкий лед научной диссертации.
Сначала Мифорез тщательно изучил лексикон Соловейчика и его стандартные работы по филофизике. Как видно из его переписки с друзьями, он, по-видимому, мало что в этом понимал: унижение, которое только еще больше его раззадорило. Элитарная академическая позиция Соловейчика и его позитивистское мировоззрение оттолкнули Мифореза, он решил противопоставить его трудам альтернативную поэтическую картину мира и написал сочинение, которое назвал «Учение о Фантазмике»{35}. Нелегко свести этот бессвязный труд к его абсурдным основным теориям, но ниже будет предпринята попытка: Фантазмика Мифореза предполагает, что вся Замония отнюдь не подчиняется точно измеримым и объяснимым законам природы, а состоит из чистого воображения, возможно, из мыслей некоего высшего существа, которое, возможно, происходит из другого времени или измерения. Мифорез зашел так далеко, что стал считать великолепно выросший лес или бурное море не чем иным, как умелым описанием природы, а банальный повседневный разговор — тщательно разработанным диалогом. Он всерьез утверждал, что мир состоит не из атомов, а из фантазмов — мельчайших единиц чистого воображения. Вокруг них, в свою очередь, вращаются так называемые Имагерины, спутники фантазии, которые действуют как связующее звено при формировании поэтической идеи. Когда Имагерины двух разных фантазмов соприкасаются, они и соответствующие им фантазмы сливаются друг с другом, и из этого возникают слова, части предложений, даже предложения и рифмы.
Слияние фантазмов, в свою очередь, вызвало бы поэтическую собственную динамику, творческий вихрь, который привел бы в движение другие фантазмы и вызвал новые столкновения Имагерин. Благодаря этой цепной реакции сливающиеся фантазмы достигали такой плотности, что могли накапливаться в целые стихи, новеллы и романы. Мир, заключил Мифорез, подчиняется не законам филофизики Соловейчика, а законам поэзии и воображения: «Я мыслю, следовательно, я существую!» — таков был вызывающий главный тезис его теории.
Несмотря на очевидную псевдонаучность Учения о Фантазмике, книга Мифореза вызвала общезамонийскую дискуссию среди студентов и интеллектуалов, которая в конечном итоге завершилась прямой конфронтацией между Мифорезом и Соловейчика. Состоялась публичная дискуссия между двумя мыслителями перед студентами филофизики и литературы в Университете Гральсунда. Мифорез открыл дискуссию часовой, стилистически и риторически блестяще отточенной речью, в которой, однако, изобиловали несостоятельные полунаучные утверждения и ошибки мышления. Тем не менее сторонники Мифореза восторженно аплодировали и скандировали основной принцип его теории, пока профессор Соловейчик не вышел на трибуну. Он несколько раз хрустнул своими мозгами, а затем спокойным голосом произнес всего одну фразу: «Если всё в Замонии — произведение некоего высшего мыслителя, то логично, что и ваши собственные книги, господин фон Мифорез?»
Мифорез силился ответить, но не смог произнести ни одного законченного предложения. Затем под общий хохот публики он убежал с трибуны.
Путешествие в Йолль
Это был конец мифорезовской фантасмагории. И предварительный конец Мифореза – поэт исчез с лица земли на 75 лет. Казалось, после своего выступления в Гральсунде он растворился в воздухе, никто, даже самые близкие друзья, не знали о его местонахождении. Выдвигались предположения о самоубийстве, убийстве, похищении, несчастном случае – ни одно из них не получило конкретного подтверждения. Современники утверждали, что видели Мифореза во всех мыслимых местах Замонии, газеты были полны таинственных свидетельств о встречах с Мифорезом. Продажи его произведений пережили еще один короткий подъем, а затем новости о нем затихли.
Как сегодня полагают, сначала он бесцельно путешествовал по Замонии, через Хульценские горы до самого юго-восточного выступа континента. Оттуда он авантюрным образом перебрался через моря к легендарному континенту Йолль, который он исследовал много лет. Результатом этого пребывания за границей должно было стать его самое коммерчески успешное и завораживающее произведение: чудовищное описание путешествия «Путешествие в Йолль».
Описать содержание произведения в столь малом объеме краткой биографии практически невозможно, насыщенность романа событиями не поддается никакому сокращению. Поэтому лишь следующее: по собственным словам, Мифорез сначала путешествовал как безбилетный пассажир на пиратском корабле, затем в полной приключений одиссее на различных плавучих средствах до континента Йолль, который в то время был в значительной степени не исследован. Условия, которые Мифорез там обнаружил, с точки зрения непредсказуемости и дикости вполне могли сравниться с замонийскими – да, даже превзойти их. Он рассказывает о голубых гигантах из газа, о затонувших цивилизациях, о городе, который, как говорят, во много раз превосходит Атлантиду по размерам, и о множестве авантюрных встреч, которые держат читателя в напряжении на протяжении более чем десяти тысяч страниц. Никто не может сказать, сколько из этого произошло на самом деле. Один журналист-сплетник из «Гральсундского Культурного Курьера» даже утверждал, что Мифорез никогда не совершал этого путешествия, а полностью его выдумал. В действительности все эти годы он провел под псевдонимом в убогой пригородной гостинице в Бухунге.{36}
В любом случае, издатели и редакторы были одновременно облегчены и встревожены, когда Мифорез через 75 лет внезапно снова появился в издательстве, вел себя так, будто только что вернулся из перерыва на кофе, и представил чудовищную рукопись, которую уже из-за ее огромного объема невозможно было издать. Договорились о серии из десяти тысячестраничных томов, которые выходили ежемесячно: «Путешествие в Йолль».
Каждый отдельный том достигал многомиллионных тиражей, критики писали гимны, сыпались литературные премии и официальные награды. Мифорез был теперь в лучшей форме. Он писал роман за романом, среди них такие шедевры, как «Смущение рубах», «Ибо здесь внизу плачет трава», «Двенадцатый близнец», «Плоть-арфа» и абсурдный роман-руководство «Как сложить рыбу». Ни одна лирическая форма не была для него запретной, он брался за все и доводил до высочайшего совершенства. Дактиль гекзаметр, двусложный пиррихий, элегический дистих, орнийское проклятие ужаса, ямбический триметр, флоринтийская рифма оракула, сельсиллентрохей, строфа-подпорка, рикшадемонические трехстишия ужаса, эльфийский одиннадцатисложник, амброзианская строфа гимна – он использовал все эти и многие другие поэтические формы с игривой элегантностью. Ничто, казалось, больше не могло его подвести – кроме собственной жизни.
Блоксберг
Глубоко в личности Мифореза укоренилось то, что очередной успех ввергает его в глубочайший кризис жизни: на вершине своей славы он осознал, что дальше можно двигаться только вниз. Его последний стартовый тираж соответствовал числу фактически существующих в Замонии живых существ – это был естественный предел для тиражей. Он мог, вероятно, повторить свой успех – но никогда не превзойти его. Всю свою жизнь он писал против смертности и теперь должен был осознать, что и он не бессмертен.
В последний день своего 499-го года жизни, за день до своего 500-летия, то есть в статистической середине жизни замонийского динозавра, Хильдегунст фон Мифорез взошел на Блоксберг, ту окутанную тайнами возвышенность у подножия южной части Мрачных гор, на которую традиционно поднимаются великие мыслители Замонии для преодоления кризиса смысла.