В том мае 1977 года она не смогла оторваться от земли и полететь следом за Дон Кихотом и Санчо Пансой из Шереметьева в мадридский аэропорт Барахас. То ли дело сейчас! Легко! И она, взлетев, устремилась туда, хохоча:
— А теперь ты, Ветерок, посиди на дачке!
Сначала высоко над Россией, потом, словно по второй ноге циркуля, вниз, к Иберийскому полуострову.
— ЎHola a ti, Espaсa! ЎViva el pais de los toros y el flamenco! — именно так, с восклицательными знаками после предложений и перевернутыми восклицалками перед. — Ладно, Ёлкин-Палкин, не переживай, я не надолго. — И, слегка покружив над страной Сервантеса и Лопе де Веги, тем же циркулем вернулась к своему ненаглядному Дон Кихоту, всю жизнь сражавшемуся с ветряными мельницами, которых превращали в чудовищных великанов, а над ним смеялись, когда он выходил этих фальшивых великанов дубасить.
А она-то целый год натаскивала его Санчо Пансу в испанском, а заодно и Ёлкина привлекла к этому занятию, и он охотно согласился, не желая, чтобы жена и лучший друг надолго уединялись, ни к чему это. Помнится, Сашуля после него некоторое время с его первой женой кувыркался. Мало ли... Конечно, глупо ревновать, но и не ревновать тоже глупо.
— Санчо! — позвонил Незримов Ньегесу, вернувшись из «Националя». — Где там твой осёл и доспехи? Мой Росинант уже ржет и бьет копытом. Я только что беседовал с одним ответственным компаньеро. В мае мы с тобой вдвоем отправляемся в Испанию! Да точно, точно! Увы, без. Наши сеньоры будут прикованы цепями в качестве заложниц, чтобы мы не остались там. Ладно, не телефонный разговор.
Да уж, были времена разговоров телефонных и не телефонных. Конквистадор мгновенно примчался с Надей и Гошей, из его огромной сумки как на парад вышли бутылки красного ламанчского, которое, будто по заказу, выкинули в Елисеевском, сыры, колбасы, ветчина, буженина, и началась непредвиденная пирушка. Ньегес ликовал:
— В мае! Это же прекрасно! В мае в Мадриде как раз фиеста Сан Исидро!
Шестилетний Толик с девятилетним Гошей отправились кататься на коньках, и Толик показывал свои первые профессиональные достижения. Потом смотрели новых «Двух капитанов», телевизионную шестисерийку, и Незримов восторгался Женей Кареловым, с которым во ВГИКе вместе учились, только он на курс моложе, то ли у Пырьева, то ли у Александрова, какой молодец: в «Нахаленке» у него мальчишечка великолепно сыграл, «Третий тайм» — замечательный фильм про «матч смерти» в оккупированном немцами Киеве, «Дети Дон Кихота» — тонкий и лиричный фильм, «Служили два товарища» вообще высший класс, потом — оп-па! — искрометная комедия «Семь стариков и одна девушка», а теперь новая версия «Двух капитанов», ничуть не хуже венгеровской, двадцатилетней давности.
— У вас, кстати, почерк во многом похожий, — ляпнул Санчо.
— В чем-то, но не во многом, — едва не обиделся Дон Кихот. — Скажешь тоже, во многом! Но он молодец, и драматическое кино умеет снимать, и комедию забацал.
— Задолбал ты всех со своими комедиями! Тебе что Гайдай сказал? Вот и чти завет мудрого старца.
Ко дню рождения Марты сценарист свою задачу выполнил. Вскоре худсовет сценарий одобрил с незначительными поправками, и началась новая работа, самый любимый период в создании фильма, когда все впереди, как в начале большого путешествия. Режиссерская раскладка сценария. Эскизы эпизодов. Подбор актеров. Прежде всего, Тони Престо в уродливом облике. Попробовали Ролана Быкова — не то. Зато сразу в десятку оказался Евгений Леонов, просто класс! В гриме урода он одновременно и жалок, и смешон, и страшноват, и злобен, и суетлив, и иногда очень мил, легко переходит из одного состояния в другое.
— Палыч, — спросил его Незримов, — а кем из актеров ты хотел бы быть после того, как твой Тони поменяет внешность?
— Янковским, — не моргнув глазом, сразу ответил Леонов.
Идея хорошая, но Леонову пятьдесят, а Янковскому тридцать два; вернув себе настоящий облик, Престо становится и на восемнадцать лет моложе. Ничего, гримеры попотеют. Леонов и Янковский уже не раз вместе снимались — и в «Гонщиках», и в «Премии», и в «Длинном, длинном деле». Но здесь им не суждено будет встретиться: исчезнет прежний Престо, а вместе с ним и Леонов. Только в озвучке сойдутся. Из множества интересных ходов Незримов придумал и такой: новый Тони некоторое время продолжает говорить голосом Леонова, потом постепенно переходит в голос Янковского. Эол Федорович буквально купался в подготовке к новому фильму.
В апреле ходили на премьеру «Восхождения» Ларисы Шепитько, эту картину чуть не запретили, Незримов участвовал в обсуждении и горячо отстаивал, хотя многие посчитали ее слишком мрачной и безысходной. Потом праздновали семь лет Толику, которого переполняло счастье, что летом он пойдет в школу, а пока что он с удовольствием ходил в детский сад поселка Минвнешторга, утопающий в зелени, такой советский-пресоветский, с милыми воспитками и толстой, доброй поварихой, готовившей так, как ни в одном ресторане. В первое время, оказавшись в семье, он тосковал по коллективу детей и с восторгом стал ходить в садик, едва освободилось место.
А когда наступил май и пришло время лететь в Мадрид, Незримов даже выругался:
— Мадрид твою мать! Целый месяц без дела!
— Стыдись, — проворчала Марта, — миллионы людей хотели бы на целый месяц в Испанию, а ты ругаешься. Нехорошо. Хочешь, я вместо тебя полечу?
— Щаз! И останешься там с этим Алехандро. Нет уж, я Дон Кихот, он Санчо Панса, куда он, туда и я.
— Раньше было куда ты, туда и я, — вздохнула бедная жена.
— Ну ласточка моя, я же не мог отказаться, тогда бы и Сашенцию не отпустили, а ему, едрит Мадрид, без Испании труба!
— Ладно, мы с Толиком и Надя с Гошей будем вас ждать с победой. Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой.
В Мадриде поселились в дешевых комнатах, входишь в дом, берешь ключи у вахтера, поднимаешься на свой этаж, открываешь дверь и оказываешься не в квартире, а именно в комнате три на четыре, с душевой и туалетом и даже с кухонькой в уголке. Зато в двух шагах от Гран-Виа на востоке, площади Испании на севере.
И понеслась бурная испанская жизнь вдали от жен. На третий день началась фиеста Сан Исидро, всюду кипели карнавалы, парады в масках, всюду танцевали и много пили прямо на улицах, но удивительно: все пьяные вели себя весело, никто не ругался, не дрался, только время от времени кучковались вокруг какой-нибудь упавшей в обморок бабульки.
Наблюдая испанцев, Незримов с удивлением обнаружил, какие они болтливые. На улицах разговаривают, в метро или автобусе говорят все одновременно, двое разглагольствуют и не ждут окончания фразы собеседника. Женщин много красивых, ярких, а есть просто ведьмы, и голоса почти у всех скрипучие, не мелодичные. Он быстро затосковал по жене.
На четвертый день фиесты Санчо потащил Дон Кихота в Лас-Вентас. Входя в красивую арку в виде подковы, он возбужденно жужжал:
— Эта арена построена в двадцать девятом году в стиле неомудехар.
— Прямо вот так называется? А если не нео, то просто мудехар? — иронизировал Незримов.
— Это счастье, что мы достали билеты. Ты не представляешь, как нам повезло! Сегодня выступают Кордобес и Пакирри, самые лучшие тореадоры современности, — продолжал жужжать Ньегес. — Ничего, что мы купили соль, сегодня не такое уж и пекло, не зажаримся.
— Какую соль?
— Билеты на солнечной стороне. Сомбра стоит в два раза дороже. Так, выше, еще выше. О, мы почти на самой верхотуре.
— Эль верхотур-ра! Ну, неплохо, вся арена видна как на ладони. Песочек такой рыженький. От кровищи?
— Ну нет, наверное, хотя... Не важно. Само слово «арена» происходит от испанского «песок» — la arena.
— А «коррида»?
— «Беготня». От глагола correr — бежать. Но сами испанцы не говорят «коррида», просто «торос», то есть «быки».
— Мне нравится это испанское раскатистое «р-р-р». Мадр-рид. Тор-рос. Можешь продолжать, как космические корабли бороздят Большой театр.
— Еще Карл Великий обожал бои с быками. Это древнейшая традиция. Недалекие люди считают, что главное в корриде замучить и убить бедное животное.
— Вот я тоже из недалеких.
— Ты-то? Это и быку понятно. Ёлкин! Главное, исконное значение корриды именно в том, чтобы не убить быка.
— Не убить?!
— Именно, Ёлочкин. Не у-бить. Когда бык оказывается само великолепие, когда он до конца бьется за жизнь, матадор вправе потребовать от президента корриды пощады быку. Так называемое индульто. Таким образом, выявляется лучший бык, его с почестями уводят с арены, потом лечат ему раны и определяют в качестве племенного производителя. Он дает обильное потомство таких же сильных.
— Ого! А я и не знал! — искренне удивился Незримов. — Стало быть, тут даже чисто практический смысл.
— Пор супуэсто! Но индульто случается крайне редко, — продолжал жужжать Ньегес, и у него вдруг стал четко прослеживаться испанский акцент: «кр-р-райне р-редко». Незримов покосился на своего лучшего друга и вместо привычного Сашки увидел настоящего испанца, хоть и толстого, но с горящими углями глаз, порывистого, мятежного. Он как будто уже жил здесь давно, а теперь принимает Незримова у себя в гостях.
Тем временем арена Лас-Вентас заполнилась до отказа, жужжала, как будто наполненная тысячами Сашек, накалялась и вдруг взорвалась диким ором, все вскочили, вопя как дураки.
— Эль р-р-рей! — кричал и Ньегес. — Король Испании! Ёлкин! Мы с тобой счастливейшие люди! Сам Хуан Карлос! С наследником Филиппом!
Не орал только режиссер, он был горд собой, что прихватил свою любительскую цейсовскую камеру, и теперь снимал все это орущее безумство, а на противоположной трибуне, сомбра — высоченного, прямого и стройного, как Останкинская башня, тридцатишестилетнего короля и девятилетнего инфанта при нем. Хуан Карлос помахал своим подданным и чинно уселся. Справа от него Филиппок, слева — какой-то чиновник, и Саня сказал:
— Который рядом с королем — алькальд Мадрида, то есть мэр, Луис Мария Уэте. Он же будет и президентом корриды.