— Почему не сам король?
— Такова традиция. Президентом бывает или алькальд, или его заместитель, если коррида средней категории. А мы с тобой на самой высшей. Король! Ёлочкин! Сам кор-роль!
— Это он для тебя король, а для меня — монарх иностранного государства.
Тут вовсю заиграла самая что ни на есть разыспанская музыка, и на арену двинулся парад тореадоров, конных и пеших, наряженных в ослепительные костюмы, и сердце у потомка богов затрепетало, будто и он вдруг сделался испанцем. А Ньегес продолжал жужжать:
— Это эль пассейо, шествие участников корриды. Обычно выходят три матадора со своими квадрильями, но в особенные дни, как сегодня, может быть два наилучших. При них идут помощники, а на конях пикадоры.
— А чем отличается тореадор от матадора?
— Тореадоры — это все члены квадрильи, а матадор — главный из тореадоров, который и должен убить быка. Или добиться индульто.
— Вот я ни хрена всего этого не знал, а раньше и знать не хотел!
— Даже когда читал Хема?
— Даже. А музыка? Пасодобль?
— Хвалю! Известный всему миру пасодобль «Испанский цыган», который то же, что для нас «Прощание славянки».
Сашка сказал «для нас», и отлегло на душе. Все-таки он еще русский испанец! Парад закончился, арена опустела, и на нее выскочил бык. Он очень понравился Незримову — веселый такой, забодаю-забодаю-забодаю! Побегал по песочку, словно взывая: эй, выходи драться!
— Бедняга, думает, все так просто, — пожалев его, усмехнулся покровитель детдомовцев и блокадников.
Быка начали дразнить плащом, с одной стороны желтым, с другой — ярко-розовым.
— А почему тряпка не красная?
— Сам ты тряпка! Это капоте, плащ для дразнения быка. Красная, Ёлкин, будет мулета, это в третьей терции. А пока первая терция. Терция де варас, то есть копий.
Быка стали гонять по арене, дразня желто-розовым капоте, хотя быку казалось, что это он всех гоняет, но они, пройдохи, все время ускользали от его рогов, прятались в особых загончиках-кабинках, причем иногда казалось, что он вот-вот подцепит их за задницы. И Незримову даже стало хотеться, чтоб подцепил. Слегка, не по-взрослому и уж конечно не до смерти, но чтоб он тоже получил удовольствие, проткнул маленечко пару жоп. Вышел и матадор поучаствовать в забаве. Ему рукоплескали стоя, орали что-то.
— Это сам Эль Кордобес! — вопил идальго Ньегес. — Король матадоров.
Незримов снова внимательно пригляделся к лучшему другу и заподозрил, что Сашка давно уже тайно мотается в Испанию и это его двадцатая или тридцатая коррида. Вот об этом можно было бы стукануть Адамантову. Тот бы принял за чистую песету.
Эль Кордобес показался ему чванливым и мрачным, не умеющим улыбаться. Он поклонился Хуану Карлосу с таким видом, что тот должен ему кланяться, а не он. Взял капоте и стал дразнить быка ничем не интереснее, чем его квадрильеросы, и это разочаровало. Ну тут выехал всадник на коне, облаченном в какие-то сплетенные латы, похожие на корзину или на большой лапоть, в который усадили бедного коняжку. Вот тут я позабавлюсь! — словно бы воскликнул бык и со всего наскоку ударил лошадь в бок, всадник едва усидел в седле, а конь жалобно заиготал. Бык еще раз ударил.
— Пожалей четвероногого собрата-то! — воскликнул Эол Федорович, боясь, что конь пострадает.
Но тут пришлось пострадать быку, пикадор со всей дури ударил его копьем в загривок и надавил, немного покручивая пикой. Незримов удивился:
— Он так убьет его копьем-то!
— Не бэ, не убьет, — успокоил Санчо. — Пика оснащена упором, чтобы неглубоко пробить. Задача пикадора — пробить воронку, в которую потом матадор вонзит шпагу.
— Санек, а ты в который раз на корриде?
— Впервые, как и ты.
— А кажется, ходишь сюда каждую пятницу.
Быка уже отвлекли от всадника, доставившего ему больше неприятностей, чем радостей, и пикадор на своем коне, слава тебе Диос, удалился.
— Помнится, Хем писал, что быки часто вспарывают лошадям животы и на арену вываливаются кишки.
— Это когда конь не защищен доспехом из брезента и ваты. Такая коррида осталась лишь в нескольких городах Испании. Как раз в Памплоне, где Хем ее и описывал.
— Слушай, Конквистадор, да ты ходячая энциклопедия!
— Спасибо, что наконец заметил, товарищ режик. Все, началась вторая терция. Терция бандерилья.
К быку выскочили какие-то лихачи, они просто бежали прямо ему на рога и втыкали в загривок какие-то пушистые дротики, которые впивались в шкуру бедного рогатого весельчака и повисали, не выскакивая, и вид у быка стал невеселый, мол, я не думал, что вы такие. Он носился за обидчиками и снова не мог их хоть как-то сам обидеть.
— Это бандерильерос, они втыкают в холку быка бандерильи, чтобы болью разгневать его еще больше, — жужжал Ньегес.
— Но похоже, он не разгневан, а обижен. И готов к подписанию мадридского мирного договора, — вздохнул Незримов.
Арена ревела и радовалась поведению бандерильеросов, но вскоре внезапно умолкла, ибо начиналась терция смерти.
— Терцио де ля муэр-р-рте! — торжественно-гробовым голосом произнес Сашка-сценарист.
Вновь появился мрачный Эль Кордобес, теперь в руках у него пламенела красная тряпка, но Незримов на сей раз не стал ее так называть, а вежливо уточнил у Ньегеса. Мулета. И этой ярко-красной мулетой тореро стал взывать к быку, дразнить его, поначалу не очень выразительно, но постепенно вошел в раж и принялся танцевать, выдавая одно изящное движение за другим. Бык нехотя откликался на движения матадора, без горячего желания его забодать, нападал без творческого энтузиазма. Зато Эль Кордобес совершал какие-то замысловатые выкрутасы, и публика громким ревом вздыхала от восторга, а когда сеанс завершился, разразилась аплодисментами и овациями. Матадор прошелся по арене, приветствуя зрителей, и...
— Берет шпагу! — выдохнул в восторге Сашка.
С мулетой и шпагой в левой руке, с черной шапочкой в правой, Эль Кордобес встал перед трибуной короля и, протянув в сторону монарха десницу с шапочкой, стал что-то говорить.
— Произносит стихи в адрес президента корриды, — пояснил Ньегес.
— Королю или алькальду?
— Да хрен его знает, отсюда не слыхать. По идее алькальду. Но когда король — может быть, и королю.
Бык при этом проявил уважение, он стоял в сторонке и натужно дышал, как дамочки в немом кино, когда хотели показать страсть. Язык у него вывалился, и всем своим видом животное показывало: пропадите вы пропадом, игры у вас идиотские.
— А что, быку режиссер сказал, пока нумератор не хлопнет, следующий дубль не начнется? — Незримову показалось это странным, будто все шло по сценарию и бык ждал сигнала для продолжения съемки.
Вдруг матадор резко швырнул шляпу себе за спину, поклонился и пошел к шляпе. Перевернул ее ногой, вернул себе на голову и изготовился вновь мучить животное.
— Чего это он?
— Если шляпа падает вниз дном, это хорошо, если дном вверх — дурной знак. У него упала дном вверх.
Это Незримова обрадовало. Давай, рогатый, задай ему! Но бык явно не успел настроиться на свой Сталинград, вел себя отрешенно: делайте что хотите, сволочи. Мрачный убивец и так и сяк крутился перед ним, чуть ли не балерину изображал, но жертва вела себя жертвенно, все более и более по-христиански. Наконец Эль Кордобес встал перед быком на некоторое расстояние, замер и побежал прямо на рога. Тут бык спохватился, для чего он пришел сюда, и тоже сделал выпад. Матадор взвился над ним и ловко вонзил шпагу в загривок быка по самую рукоять. Бык ошалел, постоял две секунды и рухнул на бок, вытянул в агонии все четыре копыта и околел.
— В самое сердце! — воскликнул Ньегес, и Незримову померещилось, что с губ испанца капает кровь.
Трибуны ревели, матадор важным гусем ходил по арене, помахивая черной шапочкой, ему рукоплескали.
— Но ушей не присудили, — подытожил Саня. — Только овации. В качестве особой награды отрезают ухо быку и отдают матадору. Еще лучше, когда два уха, совсем хорошо, когда хвост. Ну а если быку дают помилование, там очень много очков засчитывается матадору. Они все записываются, и у кого накапливается больше, тот считается лучшим.
Тем временем подвели пару лошадей, прицепили к ним покойного быка и жалобно потащили волоком по арене, оставляя кровавый след, который мгновенно затерли уборщики. Не хотел бы я, чтобы и меня так же, подумал Незримов.
Оказалось, за одно представление бывает шесть боев, и это еще только первый. Иногда выступают шесть матадоров, но это новияда — коррида новичков. Признанные тореро выступают по трое. Особенно заслуженные — по двое. А иногда весь вечер на арене один самый-самый, но это крайне редко.
На второй бой выскочил матадор подвижный и улыбчивый, не такой мрачный и напыщенный, а с прискоком, Незримову с его четким режиссерским глазом на столь далеком расстоянии даже удалось увидеть гагаринские ямочки на щеках и светлые очи. Трибуны дружно заорали:
— Пакирри! Пакирри! Пакирри!
Ньегес вспомнил, что у него есть программка, и оповестил:
— Франсиско Ривера Перес, по прозвищу Пакирри. А у Эль Кордобеса настоящее имя Мануэль Бенитес Перес.
— Так они оба перцы! — усмехнулся потомок богов. — А что значит «Пакирри»?
— Не знаю, если честно. Пако — это уменьшительное от Франсиско. А Пакирри, наверное, еще более уменьшительное. Типа Саша и Сашенька.
— Где Франсиско, а где Пако? — усомнился Эол Федорович.
— Ну, у нас тоже, знаешь ли. Где Александр, а где Шурик?
— Нет, вот у меня имя четкое. — Пожалуй, впервые Незримов не сердился на мать, что придумала ему такое дурацкое имечко. — Эол оно и есть Эол.
— Красиво, красиво! — Кинодраматург снисходительно похлопал кинорежиссера по плечу.
Все понеслось по новой. Опять выскочил бык с бесшабашной мордой, опять его дразнили капотой, тыкали копьем, измывались с помощью бандерилий, и Незримов воскликнул:
— Бандеровцы!
У Пакирри шапочка упала как надо, а быка с первого раза он не сумел убить. Трижды втыкал шпагу. С третьего раза бык упал на колени и так застыл. Из пасти животного обильно хлынула кровь, но бык не падал. Он лег на брюхо и не склонял головы. Тогда Пакирри взял короткий кинжал, приблизился к быку, как врач к пациенту, и добил жертву двумя отрывистыми ударами в затылок. И почему-то ему хлопали не меньше, чем предыдущему живодеру.