А вот у Ньегеса басты не получалось, и музыка любви продолжала главенствовать в его сердце. Он каждый день писал письма на адрес таблао Вийя Роза и раз в месяц получал из Мадрида ответ, о чем радостно сообщал:
— Ёлкин! Мне кажется, она уже тоже любит меня. Вот смотри, она пишет, что раздобыла кассеты с моими фильмами, посмотрела «Голод», «Разрывную пулю», «Страшный портрет», посмотрела и в полном восторге.
— Твоими фильмами? По-моему, это наши фильмы. Многие режиссеры вообще считают фильмы своими, забывая про сценаристов.
— В данном случае ты ни при чем.
— Ну ты и морда наглая!
— Ну не ты же влюблен в жгучую красавицу испанку. В данном случае пусть это будут мои фильмы, ведь я же их автор, а ты лишь исполнитель.
— Слушай, компаньеро, не хами, а!
Он никогда бы не подумал, что Сашка может так обнаглеть. Он, оказывается, автор, а режиссер всего лишь исполнитель. Во всем мире считается, что режиссер создатель и творец, а тут...
— А я и не хамлю. Что бы ты делал, если б я не писал все сценарии к твоим фильмам?
— Другого бы нашел. Сам бы писал.
— Ничего-то ты, Дон Кихот, не смог без своего верного Санчо Пансы.
— Нет, ну ты хамо-о-он!
— Кстати, хамона хочется, хоть волком вой... Так вот, у них в Испании наш «Муравейник» в прокат вышел, она два раза ходила. Это ли не любовь?
— Вот когда она напишет тебе, что любит... Кстати, да, «Муравейник» в Испании идет с неменьшим успехом, чем у нас. И в Италии, и во Франции. А америкашки не взяли, козлы звездно-полосатые. Слушай, Санчик, я все думаю, а ведь ты не вполне испанец. Испанцы все болтливые, а ты в этом смысле уравновешенный.
Летом и осенью Ньегес подавал прошения разрешить ему еще раз съездить в Испанию, не получал ответа, а перед Новым годом ответ пришел: «К сожалению, Ваша командировка в Испанское Королевство по рассмотрению признана нецелесообразной». К этому времени Незримов снял больше половины нового фильма, Ньегес присутствовал при съемках и постоянно ныл, как ему хочется хамона, что на самом деле значило, как ему хочется Наталию Лобас.
— Сбегу, как Ростропович с Вишневской, — рычал Алехандро.
— То-то я гляжу, ты все бегаешь и бегаешь.
За полгода после Испании он увлекся утренними пробежками и свиданиями с турником, к 1978 году переселился из семипудового тела в шестипудовое, посещал кружок юного гитариста и даже нашел секцию испанского танца. От бедных Нади и Гоши он переселился в съемную однушку, причем, в отличие от покойной чешской писательницы, скромная Наденька не писала никуда обличительных эпистол, не заставляла сына взять ее фамилию и каждое воскресенье принимала мужа-изменщика, угощала обедом, разрешала позаниматься с Георгием Ньегесом уроками, а в январе они все вместе праздновали десятилетие Гоши на даче Незримовых, и, подвыпив, Марта настойчиво уговаривала Сашку забыть про свою блажь, но он в ответ взял гитару и громко запел «Гренаду», только с правильным произношением названия города и с раскатистым испанским «р-р-р»:
— Он песенку эту твердил наизусть... Откуда у хлопца испанская грусть? Ответь, Александровск, и Харьков, ответь, давно ль по-испански вы начали петь?.. Красивое имя, высокая честь. Гранадская волость в Испании есть. Прощайте, родные, прощайте, друзья, Гр-р-ранада, Гр-р-ранада, Гр-р-ранада моя.
Ближе к концу песня стала звучать все тише, все печальнее:
— Я видел, над трупом склонилась луна, и мертвые губы шепнули: «Гр-р-рана...» Да, в дальнюю область, в заоблачный плёс ушел мой приятель и песню унес. С тех пор не слыхали родные края: «Гр-р-ранада, Гр-р-ранада, Гр-р-ранада моя!» Отряд не заметил потери бойца и «Яблочко»-песню допел до конца. Лишь тихо по небу сползла погодя на бархат заката слезинка дождя... — И совсем тихо и печально: — Да, новые песни придумала жизнь... Не надо, р-р-ребята, о песне тужить. Не надо, р-р-ребята, не надо, др-р-рузья... Гр-р-ранада, Гр-р-ранада, Гр-р-ранада моя...
И Марта с Надей дружно заплакали; глядя на них, заплакал и Гоша, а за ними и потомок богов уронил слезинку дождя на бархат заката, и лишь Толик недоуменно смотрел на всех:
— А что случилось-то? Ведь это все давным-давно уже было, в Гражданскую. С тех пор о-го-го сколько народу погибло. Обо всех не наплачешься. Кончайте, а то я тоже заплачу! — И заплакал.
Так они все сидели и ревели, а несчастный влюбленный Конквистадор рыдал, склонив похудевшее рыло на гитарный гриф. И Незримов обнял его, прижал к себе:
— Эх ты, мой дорогой. Раб любви несчастный! Свой среди чужих, чужой среди своих. Мадрид твою мать!
Итоги проката «Муравейника» сильно огорчили, при том что зритель охотно шел на него, фильм занял всего лишь десятое место, а лидером с почти шестьюдесятью миллионами зрителей стала «Судьба», снятая Евгением Матвеевым. Почему? Непонятно! Не «Восхождение» Шепитько, не михалковское «Пианино», да и «Муравейник» куда выше по уровню, чем «Судьба». Обидно. Но, как говорится, не судьба!
Зато не иссякал поток благодарственных писем за «Муравейник», люди постоянно сообщали, что после просмотра взяли себе на воспитание ребенка из детдома. А это повыше, чем лидерство в прокате.
Новый фильм получался с огромным трудом. Леонов играл карикатурного Тони Престо великолепно, отчаянно смешного и нелепого, сцена его объяснения в любви красавице Гедде Люкс вызывала одновременно и смех, и жалость — прямо то, что доктор прописал. На роль Гедды двадцатишестилетнюю рижанку Мирдзу Мартинсоне Незримов выудил из свежего латышского фильма «Смерть под парусом», который внимательно смотрел и набирался опыта, как снимать про ненашенскую буржуазную жизнь. Но, в отличие от Леонова, у Мирдзы ничего не получалось, приходилось снимать дубль за дублем, орать: хватит! возьму Вертинскую! Марианну он тоже приглядел в «Смерти под парусом», но ее красота не соответствовала образу циничной и самовлюбленной Гедды Люкс, которая беспощадно смеется на предложение руки и сердца от смешного гномика Тони Престо. Наконец у Мирдзы все получилось. Снято, господа! — фраза, которую теперь полюбил Незримов после михалковской «Рабы любви». А Ньегес использовал оттуда же фразу сценариста Вениамина Константиновича: я перепишу, я все гениально перепишу! — когда режику что-то не нравилось в его сценарии.
Беляев написал роман «Человек, потерявший лицо» в конце двадцатых годов, а в 1940 году переработал его и выпустил под названием «Человек, нашедший свое лицо». В «Потерявшем» Антонио Престо обретает свой настоящий облик благодаря гению эндокринолога Сорокина, эмигранта из России, а потом он ворует из лаборатории Сорокина препараты и опаивает ими своих врагов, и они становятся уродами: Лоренцо, жених Гедды, — карликом, Гедда — гигантшей ростом 287 сантиметров, владелец кинокомпании Питч непомерно жиреет, а губернатор штата, ярый расист, превращается в негра. Когда выясняется, что стало причиной, Сорокин излечивает их, но вместе с Престо вынужден навсегда уехать из Америки. В «Нашедшем» гений гормональной терапии уже не русский, а доктор Цорн, издевательство над врагами Престо тоже присутствует, после того как они обанкротили его, но, когда Цорн возвращает всем их прежний вид, все соглашаются, что они квиты, и Антонио начинает снимать собственное кино, уже не комедию, а драму в стиле итальянского неореализма. Соединив два романа, Ньегес оставил эндокринолога русским эмигрантом Сорокиным, которому приходится тайно проводить свои опыты, их признают антизаконными и выдворяют его из Штатов, он уезжает в более либеральную Швейцарию.
Помучиться пришлось и, как ни странно, с Янковским. Ощущая себя красавцем, артист никак не мог справиться с задачей, которую ему внушал режиссер:
— Тони еще не привык, что он хорош собой, его поведение медленно становится другим, поначалу он еще ощущает себя в прежней шкуре, это надо сыграть.
Но это не получалось, и Незримов снова бесился. К тому же Янковский одновременно снимался у Лотяну в фильме по чеховской «Драме на охоте», и там-то у него сияла роль изначального красавца, как и в телефильме Марка Захарова «Обыкновенное чудо», куда его вообще пригласили на роль доброго волшебника. И, махнув рукой:
— Не снято, господа! — Незримов отказал Олегу. Извинившись, что сразу не сделал этого, пригласил своего друга Васю Ланового.
Тот мгновенно понял, что требуется, и все пошло как по маслу, причем по хорошему испанскому оливковому, в которое обмакиваешь белый хлеб и ешь под винцо — очень вкусно!
Престо некоторое время живет инкогнито в домике Джона Барри, сторожа в Йеллоустонском парке, и там влюбляется в племянницу Джона, очаровательную Эллен. На ее роль логично было пригласить жену Ланового, чтобы они там без зазрения совести целовались, но в финале, когда фильм Антонио с треском проваливается, Эллен отказывается выйти за него замуж и уходит. А вдруг незримовское проклятие подействует и Купченко уйдет от Васи? Брать другую актрису? Нет. Что, если...
— Санечка, давай поменяем финал. Пусть Эллен вернется.
— Хеппи-эндика захотелось? Давай еще, что он решил застрелиться, но она вовремя вернулась и успела выхватить револьвер. Или он повесился, а она вбежала и быстро перерезала веревку. Так?
— Ты опять хамишь, хамон?
— Просто надоели хеппи-энды.
— Давай тогда нуар снимем, что она вообще акула капитализма, стащила у него последние деньги, а уходя, подсыпала яду в бокал с риохой.
— Нет, я хочу в стиле итальянского неореализма. Чтобы все кончилось плохо, но могло быть еще хуже, и это утешает.
— А я говорю, пусть она вернется и скажет: «Все будет хорошо».
— Недавно встретил свою бывшую одноклассницу. Она рассказала, что, когда ее бросил муж, пыталась покончить с собой, выбросилась с пятого этажа, напоролась на ветки, ударилась об асфальт, но осталась жива. Лежит в реанимации вся переломанная, на растяжках, забинтованная и думает: дай срок, поправлюсь и на сей раз повешусь, надежнее будет. А тут еще к ней привели студентов, стали им ее показывать в качестве учебного экспоната. Она лежит и думает: сволочи, жаль, не могу ни пинка вам дать, ни по морде пощечинами нахлестать. Особенно негр ей показался противным: тощий, в очёчках, глаза злые. Но когда студентов увели, именно этот негритосик вдруг вернулся в ее реанимационную палату и сказал: