— Ишь ты!
— Моя бывшая жена Вероника Новак играла другую медсестру, Красницкую, которую разорвало бомбой. Спустя годы Вероника погибла в авиакатастрофе, и ее тоже разорвало в клочья. Лев Карпов играл роль генерала Тучкова, погибшего на Бородинском поле, и потом попал под поезд, погиб. И таких примеров я могу перечислить множество.
— И что же? — Брежнев уже нахмурился.
— Если я буду снимать «Малую землю», там придется показывать гибель наших воинов, и в немалом количестве. Представляете, сколько актеров и участников массовки потом погибнет?
— Ёлфёч... — попытался что-то озвучить Адамантов, но генсек его перебил:
— Я не понимаю, вы что, шутите?
— Нисколько, Леонид Ильич. Дорогой Леонид Ильич...
— Ну ты и гусь! — засмеялся Брежнев. — Говорили мне, что ты тот еще гусь, а ты и вправду лапчатый.
— Когда я осмыслил этот странный закон воздействия ролей в моих фильмах на судьбы их исполнителей, я дал себе слово, что впредь ни в одном моем фильме не будет ни убитых, ни покалеченных. Как у Данелии. Как у Гайдая. И вообще, я с горестью осознал, что мировое искусство и литература питаются человеческим несчастьем. В большинстве. У людей горе, а писателям, художникам, режиссерам — пища для их творений. Я не могу больше участвовать в этом. Поймите меня. Не имею права. Слово себе дал.
— Налейте, — приказал Брежнев Адамантову, и тот от ужаса происходящего все перепутал: Незримову плеснул «Зубровки», а себе и Брежневу — коньяка. — Давай выпьем за то, чтобы ты не валял дурака, — сурово произнес Брежнев. — Такие предложения с неба не на каждого сваливаются.
Выпили. Незримов поставил на стол пустую рюмку и твердо отчеканил:
— Делайте со мной что хотите, но я не имею права снимать, как гибнут люди. Я не шучу. Мои фильмы чудовищным образом сбываются. Леонид Ильич! Любой с радостью согласится. А мне... Посодействуйте. Я давно горю желанием снять кино про Гагарина, а вы, как известно, лично курировали подготовку первого космонавта в космос.
— Даже первую Гертруду за это получил, — подбоченился Брежнев.
— Героя Труда, — пояснил Адамантов, будто Незримов не знал, что орден Ленина в шутейном обиходе — картавенький, орден Боевого Красного Знамени — боевичок, Трудового Красного Знамени — трудовичок, а Героя Соцтруда — Гертруда.
— Про Гагарина хочешь? — заметно подобрел Брежнев. — А роль тогдашнего председателя Верховного Совета там будет?
— Несомненно. И как раз Матвеев по возрасту подойдет, — ликовал Незримов, что, судя по всему, наказания не последует и, быть может, даже дадут снимать про Гагарина.
— Ишь ты, подойдет ему, — улыбался генсек. — Ну ты и гусь! Ловко «Малую землю» на Гагарина променял. Ну ладно, закусили, и хватит, мне еще работать надо, это у вас одни фигли-мигли на уме. А скажи, Эол Федорович, каково твое мнение о загранице?
— О загранице? — удивился потомок богов. С чего это вдруг? — Если честно, то Запад вообще-то не очень загнивает, Леонид Ильич. Хорошо живут, сволочи.
Видно было, что Адамантов готов под малую землю провалиться.
— Что есть, то есть, — нахмурился Брежнев, но тут же снова рассмеялся: — А все же я так скажу, дорогой мой, что весь этот Запад есть не что иное, как изящно упакованное говно. Не согласен?
— Согласен полностью! — воскликнул режиссер.
— Ну, на том и ступай себе с Богом, — хлопнул его по плечу глава государства. — Насчет Гагарина я подумаю. И режиссера на «Малую землю» другого найдем. Катись, пока я тебе пинка под жопу не дал.
И несколько месяцев после этого визита Незримов мучился ожиданиями, что будет: приедут и арестуют или вызовет Ермаш и скажет, что разрешили снимать про Гагарина? Через три года ожидалось двадцатилетие полета, и Ньегес охотно согласился написать сценарий. Теперь он безвылазно жил в Болшеве, где не надо задумываться о кормежке, природа, люди, есть кому за рюмочкой рассказать, что такое коррида и фламенко, а особо приближенным и о том, кто такая Наталия Лобас. Плохо только, что с этой рюмочкой Саша дружил все больше и больше. Очухивался, бросался в спорт, диеты, здоровый образ жизни, а потом снова устраивал себе очередную недельную фиесту. Он даже составил график всех испанских фиест по городам и неукоснительно его придерживался весной, летом и осенью. В Болшеве устроил огненную валенсийскую Фальяс, жег там вышедшую из употребления мебель, чуть не спалил дом творчества, выплясывая с горящими головешками. Теперь Санчо то набирал вес, то сбрасывал его, но уже не радовал взоры своей недавней миловидной полнотой, пять кило наберет, шесть сбросит.
С начала мая, пока не начался купальный сезон, на Ялтинской студии начали снимать натуру, Марта взяла положенный отпуск, Толика оставили на попечение тещи и тестя, Лановой с Купченко тут же, но со своими ребятишками — весело. Даже Ньегес прискакал отмечать здесь сначала фиесту Рута дель Атун, которая проводится в Кадисе, огорчился, что в Черном море не водится тунец, коего следует ловить и есть во время данного празднества, а потом устроил и Сан Исидро, отметил первую годовщину своей несчастной любви.
— Вот что ты летел из Москвы в Симферополь и не мог захватить самолет, заставить лететь в Мадрид? — потешался над ним Незримов.
— Мне эта мысль приходила в голову, — вздыхал Санчо.
В конце мая приползла страшная новость из Гомеля, где на гастролях от острого приступа стенокардии умер Славик Дворжецкий, не дожив года до сорокалетия. И снова в копилку смертей после ролей у Незримова! Постойте-ка, отчего умер пучеглазый в «Портрете»? От грудной жабы? А это что? Не что иное, как стенокардия! Бляха-муха! Срочно список, кто от чего умирал в моих фильмах! Самый обильный урожай пока у «Разрывной пули»: Коржиков, Степнякова и Новак. В «Не ждали», слава богу, никто не гибнет. В «Бородинском хлебе» Лева Карпов почти повторил судьбу своего героя. А Никоненко, игравший Николеньку Тучкова, умершего от простуды, жив-здоров. Или он на очереди? Там же еще гибли. Вяземского играл Олежек Борисов, он жив. И все, кто играл других офицеров, погибших на Бородинском поле, живы: Гусев, Ивашов, Шалевич, Ливанов. Фу, слава тебе! В «Голоде» умирает героиня Раневской, но Фаина Георгиевна жива, время от времени даже снимает дачку неподалеку от Орловой и Александрова, на улице Гусева. Назарова, погибшего, кто играл? Слава Тихонов, жив-здоров. Кто там еще в «Голоде» умер? Муж и жена Кротовы. Витя Авдюшко и Эльза Леждей. Живы.
— Какое живы! — воскликнул Касаткин, бессменный незримовский оператор. — Авдюшко-то помер года три назад.
— От холода?!
— На съемках застудился, воспаление легких, осложнение...
— Так ведь и Кротовы у меня там от холода умирают!
Было о чем снова печалиться, особенно учитывая, что Ляля Пулемет в «Голоде» тоже погибает, а ее играла... Известно кто. И она тут удумала купаться в еще холодном море, а Ньегес ее поддержал, желая сбросить еще пару кэгэ. Не хватало застудиться и... как Авдюшко!
Хорошо, что после «Страшного портрета», где умирает таинственный пучеглазый, Эол Федорович запретил себе снимать про смерть. В «Муравейнике» умирают только абортированные Быстряковыми младенцы, но их никто не играл, даже их могилки условные. Кстати, многие признали эти могилки излишне мрачными, да и сам режиссер втайне согласился, но не переснимать же.
Вернувшись из Крыма, отметили — бог ты мой! — десять лет со дня свадьбы. Десять лет! А казалось, все только вчера. Незримов подарил жене акустический кабинетный рояль «Блютнер» вместо прежнего пианино «Петроф». Белый, как лебедь, он раскрыл свое крыло в гостиной. На дачу во Внуково набилась тьма народа. Кто только не приехал! Что там яблоку — вишне негде упасть. Все, кто снимался в фильмах Незримова, кто хоть как-то был дружен с ним и даже явные недоброжелатели. Тарковский после инфаркта, перенесенного в апреле, ничего не пил, кроме боржоми. Его фильм по роману Стругацких запороли во время проявки в мосфильмовской лаборатории, но Ермаш милостиво увеличил бюджет и выдал новую кодаковскую пленку, и теперь Андрюша готовился переснимать испорченные эпизоды. Высоцкий пропадал в своих заграницах, а кроме него, трудно назвать, кто не явился поздравить Эола и Арфу с их торжеством.
— Прожить с режиссером десять лет — это уже триумф воли, — сказал Говорухин.
Даже печальный Александров явился в компании с Раневской, сыном Дугласом и женой Дугласа Галей, манекенщицей Московского дома моделей. Орлову-то похоронили уже три года назад, в январе 1975-го, рак поджелудочной. Незримовы тогда на неделю уезжали в Белград и на похоронах не присутствовали. Лишь приходили потом на сороковины.
— Обещайте дожить до золотой свадьбы, — грустно произнес семидесятипятилетний вдовец. — Мы вот с Любашей только сорок два года отметили.
— Обещаем, — сказал тогда Незримов, целуя жену.
— Обещал — и одного дня не дотянул! — перебирая в себе прошлое, вновь упрекнула Марта Валерьевна мужа, неподвижно сидящего в кресле в позе владыки всего старого и нового кино, цветного и нецветного. На экране уже шли кадры «Лица человеческого», смехотворный Леонов объяснялся в любви латышской актрисе Мирдзе, а она в ответ оскорбительно хохотала. Как же здорово поставлена эта сцена! Что за выдающийся мастер Эол Незримов! А до золотой свадьбы одного дня не дотянул, хоть и пообещал тогда уверенно и с огромной любовью в голосе.
Подвыпивший Александров принялся вспоминать встречи со Сталиным, как тот откровенно проявлял свою влюбленность в Любочку и однажды спросил ее, часто ли обижает муж. Нечасто, ответила она. А вот мы возьмем и повесим его. Тоже нечасто, всего один разочек. Как? За что?! За шею, — жутковато улыбаясь, ответил Иосиф Виссарионович.
— Вообще, юморок у него был, надо сказать, какой-то змеиный, — сказал Александров.
Пьяные гости купались в пруду, изображая американскую жизнь, где на таких вечеринках бултыхаются в бассейнах. Толик ворчал:
— А еще называется взрослые люди!
Но потом тоже с другой ребятней купался; как водится, захлебнулся, его вытащили, трясли вниз головой. Каждый месяц с парнем что-то случалось. То в школе упадет с лестницы, то собака укусила, пришлось беднягу возить на сорок уколов, то в забор на велосипеде врежется. Однажды Марта предположила, что убитая мать тащит мальчишечку к себе, надо что-то делать, святой водой или что там еще. Ага, к экстрасенсам, бурчал Незримов, их как раз развелось в последнее время.