Они стояли друг напротив друга, готовые броситься в бой, схватить один другого за горло, повалить, задушить.
— А почему же вы, приемный папаша, тут, а он в больнице?
— Мы с женой ездим туда постоянно. И врач — мой лучший друг. И лучший хирург в СССР. Он постепенно готовит Толика к операции.
— Какая больница?
— Этого я вам не скажу. При подобных обстоятельствах мальчика ни в коем случае нельзя волновать.
— Может, он, наоборот, обрадуется?
Все-таки этот тип отдаленно напоминал Басова в роли Арланова, хотя и не такой наглый. Улыбнулся, вспомнив, что надо сохранять вежливость:
— Дети всегда хотят жить с настоящими родителями.
— Ага! — брызнул молниями потомок богов. — Особенно с отцом, убившим мать ребенка.
У Богатырева подпрыгнула бровь.
— В смысле?
— Что «в смысле»? Насколько мне известно, вы, Богатырев Владислав Иванович, убили в пьяной драке мать Толика, Богатыреву Светлану Сергеевну.
— Кто? Я?!
— Ну не я же!
— Да что вы мелете? Никого я не убивал.
— Еще скажите, что вас оклеветали, а убил любовник.
— Да никто меня не оклевётывал... не оклеветавывал. Это у вас какие-то идиотские сведения. Должно быть, вам наврали с три короба, чтобы вы только не думали, что отец вернется и ему разрешат забрать ребенка.
— То есть? Хотите сказать, вы сидели не за убийство?
— За шкурки я сидел.
— Какие еще шкурки? Товарищ Богатырев!
— Товарищ режиссер! У вас неверные сведения. Да, я ушел от Светки к другой стерве, Толик остался со Светкой, но тут у нее начертился хахаль, она за него выскочила, а Толика сдала в детдом. А потом у нее что-то с сердцем — и писец котенку, гадить не будет. Тоже небось клапан накрылся. Своей смертью она сдохла, никто ее не убивал сковородкой или как там согласно вашим данным?
— С лестницы сбросил, ударилась головой.
— Да у нее с рождения с головой было не в порядке. Никто ее не сбрасывал. Мирно расстались. Я на другой женился, на Ритке, и эта молоденькая сучка из меня бабки стала тянуть. А я на меховой фабрике работал, стал шкурки таскать, норковые, собольи, даже каракуль. Меня за задницу взяли. Срок дали. Потом еще добавили за побег. Потому я только что и откинулся.
— Не может быть! — Незримова затошнило, будто и у него сжало сердечный клапан. Все сбывалось в точности как в последней новелле «Муравейника». Ёлкин, тебе вообще нельзя кино снимать, коли оно так сбывается.
— Может, — улыбнулся Богатырев улыбкой богатыря, одолевшего незримого и коварного ворога.
— И что же вы хотите?
— Своего законного права. Хочу видеть сына. А там посмотрим.
— Если такое право у вас есть, то только после его операции. Но я вас уверяю, к вам он не вернется никогда.
— Это еще почему?
— Потому что таков сценарий, — на сей раз победительно улыбнулся режиссер, вспомнив, как счастливо заканчивается новелла «Весна» в кинофильме «Муравейник».
— В какой больнице?
— Имею право не говорить.
— Я найду его. Он поменял фамилию-отчество?
— Разумеется. Ищите. Незримов Анатолий Эолович.
Вернувшись на студию, где он просматривал разные кинокомедии, готовясь к своей собственной, Эол Федорович тотчас на всякий случай позвонил Шипову и все рассказал. Терентьич обещал не пускать Богатырева к мальчику, если он все же разыщет его. Но пока этот субъект будет разыскивать сына по всем московским больницам, а такого Незримова Анатолия Эоловича нет и в помине, пока все разузнает, уже все клапаны заработают как надо. Сразу же перезвонил и жене в МИД и тоже ее обо всем предупредил.
Незримовы переходили на нелегальное положение. Всюду старательно оглядывались, нет ли слежки. Эол Федорович сгонял в Кошкин дом, оттуда в министерство, подняли архивы, и выяснилось, что и впрямь произошла путаница с другим Богатыревым, который и впрямь убил жену в пьяной драке, сбросив бедную с лестницы, но тот был Вячеслав, а наш — Владислав, их постоянно путают, как Литву и Латвию. Но понимаю, перепутать котят, а ошибиться в таких жизненно важных делах! Ну и страна у нас! Причем самое смешное — убийца Вячеслав из подмосковного Электрогорска, а шкурочник Владислав жил с женой и Толиком в тридцати минутах езды — в Электростали, ближе к Москве.
То, что папаша Толика не убийца, утешало: мало ли какие кульбиты на уме у убийцы! Но из рук выпадал столь необходимый джокер — пока еще Толик не знал, за что сидит родитель, в случае чего можно было этот джокер бросить на стол: Владислав Богатырев убил свою жену Светлану, твою родную мать, Толичек! А чем теперь выстрелить? Шкурки воровал? Это вообще смехотворно звучит, как будто шкурки от мандаринов.
Тем временем, пока вернувшийся из шкафа скелет рыскал по московским больницам, в городе на Неве хирург-виртуоз сделал операцию и избавил мальчика от врожденного порока сердца. Эол и Арфа поселились в гостинице неподалеку от больницы, надоедали Шипову, а потом гуляли белыми ночами, как четырнадцать лет назад, и в годовщину их первой ночи в покоях наследника Тутти режиссеру, весьма почитаемому в Питере, без труда удалось прокрасться в спящий «Ленфильм», прибегнув к услугам все того же Ефимыча, ничуть не изменившегося. Он словно законсервировался: испитой, но не спившийся до безобразия. Две бутылки армянского — и он сама любезность.
— А покои наследника Тутти не сохранились?
— Какое! Я уж и не упомню, когда такое было. При царе. Могу предложить «Благочестивую Марту».
— Йокк! — вырвалось из груди у Марты Валерьевны. — Это еще что такое?
— Марту непременно берем! — заржал Незримов и, пока шли, объяснял: — Фрид снимает. По испанскому драматургу. Малине.
— Тирсо де Молино?
— Во-во. Ты хотела Мадрид? Сейчас он тебе будет в центре Ленинграда.
Надо же так случиться, что Ян Фрид как раз в то лето снимал на «Ленфильме» комедию-двухсерийку «Благочестивая Марта» с теми же Тереховой и Караченцовым, что и в «Собаке на сене», принесшей огромный успех три года назад. Повторить достижения «Собаки» Фриду не удастся, зато Незримову повторить успех четырнадцатилетней давности в декорациях испанских интерьеров удалось вполне, под шампанское и скромную закуску Эол и Арфа провели ночь любви. Да и за Толика уже можно было не волноваться, их к нему пускали, он скулил, как же хочется домой, а Шипов решительно объявил:
— Наш малюсенький стремительно поправляется.
Словом, в городе на Неве они вновь обрели свое счастье. Даже Ньегес приезжал проведать крестника.
— Вот ты все мечтаешь о Мадриде, а мы с Мартой на днях побывали в нем, — дразнил его Незримов, подмигивая жене.
— Как это?
— А вот так. Только это секрет. Тоже мне, крестный, а сам улепетнуть собирается.
Когда вернулись в Москву, пока еще без Толика, тотчас и Богатырев нарисовался:
— Где вы прячете моего сына?
— Слушайте, Владислав Иванович, вы от сына отказались? Отказались. Теперь ищете? Ну так и ищите сами.
— Это не разговор, — тихо, но строго говорил папаша. — Я имею право знать, где находится мой законный сын.
— Докажите, что имеете право!
— Хорошо. Но лучше, если вы войдете в мое положение. Я не враг вам, я просто хочу предоставить возможность Анатолию самому сделать выбор. Я смотрел ваш фильм «Муравейник», не надо на меня так смотреть. Там ребенок выбрал приемных родителей, потому что настоящий отец показан несимпатичным. Но я совсем не такой, как видите. Там, кстати, Толик в надписях обозначен как Богатырев. Отчего же вы не дали ему свою фамилию?
— Владислав Иванович, я вижу, вы человек спокойный, рассудительный. У мальчика сплошные травмы. Сначала остался без родителей, воспитывался в детском доме, потом мы его усыновили, это тоже надо пережить. Теперь он поправляется после тяжелой операции. Порок сердца, знаете ли, не шуточки. И вы хотите в этот период адаптации его нагрузить тяжелейшей проблемой. Это разумно?
— Согласен. Но где гарантии, что вы меня не обманываете? В школе мне сказали, что Толик на излечении, но якобы не знают, где именно. Понятное дело, вы с ними в сговоре против меня. Покажите документы, свидетельствующие о его болезни и операции, и я обещаю устраниться на месяц.
— На три.
— На два.
— Черт с вами, на два. Но он еще в больнице, и никаких выписок у нас на руках нет. Когда его выпишут, а это ожидается вскоре, предъявлю вам все документы.
В эти тревожные дни по телевизору показали «Маленькие трагедии» Швейцера с Высоцким в роли Дон Гуана, Смоктуновским в роли Сальери, но...
— Как можно было взять на Моцарта этого глупого Бумбарашку! — злился Незримов. — Так испортить пушкинские шедевры. Лучше бы я... Теперь сто лет не разрешат еще раз.
— А что же ты прохлопал! Сам и виноват.
Марта Валерьевна была права, и это его еще больше злило.
— А что же ты, такая умная, ни разу мне не подсказала?
— Ёлкин! Скоро Толик вернется, а мы опять ссориться начнем? Прекращай немедленно!
Это да, точно, надо смиряться. В середине июля Толика выписали, и они торжественно привезли его в Москву. А вместе с ним и замысел третьего фильма о хирурге Шилове, рожденный в разговорах с хирургом Шиповым, когда они бывали у него в гостях в Комарово в эту пору белых ночей, покуда Толик лежал в больнице. Многое произошло в интереснейшей жизни Григория Терентьевича за четырнадцать лет после съемок «Голода», и все это так и просилось в новый фильм. Причем с возрастом и Жжёнов стал еще больше походить на прототип Шилова. А главное, Шипов, в шестидесятилетнем возрасте нашедший наконец свою главную любовь жизни, испытал многое, что было знакомо Незримову, прежняя шиповская жена вела себя точь-в-точь как Вероника Новак. Ну и кроме этого много чего. Шипов за прошедшие годы столько дал медицине, что многие у нас и за рубежом признавали его хирургом номер один в мире.
Возвращение Толика праздновали одновременно с проводами Ньегеса в его взбалмошную Испанию, и пьяный от одновременной радости и горя Незримов ругал его:
— Ну куда ты, Одиссей, ну куда ты! Не ходил бы ты, Сашок, во солдаты! Третью часть про хирурга надо делать, а ты!.. Плюнь! Испанское кинцо — дерьмецо.