— Давай больше никогда.
— Я тоже так считаю. Никогда.
— Даешь слово?
— Клянусь. Но и ты клянись.
— И я клянусь.
— А ты знаешь... Может, нам надо было пройти через это. Нас Верховный Люмьер испытывал, расстанемся мы или не сможем.
— Не сможем.
— Точнее сказать, смогли не расстаться.
— Не важно, как сказать, важно, что в остатке.
— А в остатке вся наше долгая и счастливая будущая жизнь.
Вот после такой двухчасовой романтической прелюдии и начался цирк:
— Простите, пожалуйста... Эол Федорович, Тамара Валерьевна... Ведь вчера вы официально расторгли свой брак? — спросила девушка в ЗАГСе со смешной, запоминающейся и очень подходящей к случаю фамилией Убейбеда.
— Совершенно верно, расторгли, — отвечал Незримов.
— А сегодня передумали?
— Так оно и есть, передумали.
— Но ведь вчера вас, наверное, спрашивали, твердо ли вы намерены расторгнуть брак?
— Было дело, спрашивали. И мы отвечали, что твердо. А сегодня оказалось, что мягко. И сегодня мы твердо намерены свой брак восстановить.
— Как бы сказать... этакий брачный ренессанс, — заметила Марта.
— Такой случай в нашем Дворце бракосочетания встречается впервые! Вчера развелись, сегодня опять подают заявление.
— С сегодняшнего дня вы уже сможете говорить: такой случай в нашем Дворце бракосочетания уже был, — сказал Эол.
— А разве плохо, что люди передумали? — спросила Арфа.
— Это прекрасно, — засмеялась девушка Убейбеда. — Но было бы еще лучше, если бы вы передумали вчера.
— А было бы хуже, если бы мы вообще не передумали.
В итоге повторное бракосочетание им назначили на субботу 12 сентября, ура! С работы благочестивая Марта вчера благоразумно отпросилась, и они благоразумно отправились праздновать свой ренессанс на дачу. Приехали — им тотчас позвонил Ньегес:
— Ну что вы там, дураки, развелись?
— Развелись.
— Пикерос! А мы только что обвенчались.
— Поздравляем. Вот и Марта рвет у меня из рук трубку.
— Фелисидадес, Алехандро и Наталия!
— Грасьяс! Вы что, развелись и вместе там? Неужели годовщину свадьбы празднуете?
— Развелись, а сегодня опять документы подали. Брачный ренессанс. Двенадцатого сентября приглашаем на свадьбу.
— Вот придурки! Но и молодцы при этом, что передумали. Поздравляем вас! Фелисидадес, Эол и Марта!
И после этого они отключили телефон. Гостей не ожидалось, поскольку все знали, что они разводятся, и они могли беззаботно предаться друг другу.
— Я была не права, ты самый лучший мужчина на свете! А теперь ты говори, что я самая безрогая матка.
— Ты самая любимая и самая безрогая Мартка на свете!
И все, что они в последнее время говорили друг другу со знаком минус, теперь сыпалось со знаком плюс.
— А Толик... и хрен с ним, мы ему дали все, что нужно, толчок в жизни, вылечили от страшной болезни, поставили мальчика на ноги, а он, неблагодарная скотина, дезертировал.
— И вообще, пошли они куда подальше, эти дети! Будем теперь жить только для нас двоих.
— Свой родительский долг мы выполнили.
— И Платон Аристотелевич пусть забудет к нам дорожку.
— Нет, Ветерок, он, кажется, стал меняться к лучшему.
— Это его Лизка-подлизка науськивает, та еще лиса Алиса, хитрая.
— Ну и пусть, зато он хамить перестал, за ум взялся.
И в таком духе они стали общаться отныне, просто на удивление, так не бывает, но словно получили прививку от ссор, раз и навсегда. Даже когда на «Мосфильме» нарвались на Стержневу, могла разразиться страшнейшая буря, но нет. Марта заглянула посмотреть, как будет выглядеть загримированный под Чехова Юрий Яковлев, и тут как тут эта:
— Поздравляю вас, что вы снова выходите замуж за Эола Федоровича, а то ведь он на мне собирался жениться, когда с вами разведется.
— Напрасно надеялись, Эол Федорович не любит глупых женщин, — победоносно ответила Марта Валерьевна.
— Любит, не любит, а он знаете что сказал? Что я не Изольда, а Изпламя. То есть не изо льда, а из пламени.
— Это он любит словами поиграть. Знаете что, милочка, вы страшную ошибку совершаете, что мне это рассказываете. Отныне вам никогда впредь не светит сниматься в его фильмах.
Этот разговор Арфа пересказала Эолу уже дома. Он испугался, даже задрожал:
— Клянусь, у меня ничего с ней не было! Если начистоту — хотел закрутить с ней, в ресторан водил, но как представил себе... Отвез до ее дома, и больше ничего.
— А жениться после развода?
— Не собирался. Ляпнул, это было. И если бы мы развелись и расстались, я бы назло тебе... Но и то, уверен, не смог бы! Клянусь тебе, верь мне, любовь моя!
— Верю. Но больше так не делай, ладно?
Потрясающе! Прокатило, не произошло ссоры.
— А Яковлев великолепно перевоплотился в Чехова, лучше его не найдешь.
— Правда? Я так рад!
И вот он уже — первый кадр фильма «Тина».
— К чехам? Никакого отношения! — говорит Яковлев в роли Антона Павловича.
Ночью вдрызг пьяные Чехов и Лесков идут из «Славянского базара», шатаясь. Пятидесятилетнего Лескова, а он в этом возрасте был мордастый и пузатенький, играет Евгений Леонов.
— Как? Никакого к чехам?
— Никакошенького, Николай Смёнч! Мои предки были Чоховы. А дурак писарь думал, что пишется через «ё» — Чёховы. И написал через «ё». А две точки над «ё» забыл поставить. Так мы и получились Чеховы. Вот одно не пойму: почему у нас в России Поляковы богатые, а Чеховы бедные?
— Встань передо мной, сын мой! — вдруг останавливается Лесков, будто его чем-то пронзило. Он достает из кармана брюк плоскую бутылку с водкой, грозно смотрит на Чехова. — Ты, сын мой Антоний, будешь великим. И богатым. И аз, Николай Лесков, благословляю и помазую тебя, аки пророк Самуил — царя Давида! — Он льет себе на ладонь и помазывает водкой лоб Чехова. — Остатки выпьем. — Пьет из горлышка, протягивает Чехову, тот тоже пьет.
Получилось смешно — невероятно! Незримов собирался снимать унылое кино про то, как жизнь давила и додавила великого русского писателя, но у самого Незримова жизнь резко изменилась, он нашел лад с любимой женщиной, а затем и со всем миром, ему стало наплевать, что о нем думают, желают или не хотят оценивать по достоинству его выдающееся киноискусство, затирают или носят на руках.
— Помните гениальный мультик Хитрука? — усмехался Незримов. — Как там режик получил от Госкино указание: «Слишком мрачно». И все вмиг изменилось: где гроб стоял — там стол яств, рыдали — а теперь пляшут.
Он задумал о Чехове в духе Данелии, представить Антона Павловича веселым, часто пьяненьким, остроумным. Ему начхать на то, что жизнь строит ему одну подлянку за другой:
— Ведь я кто? А Пэ Чехов. Вместе — Апчехов. Апчхи на всех вас с вашей жизнью!
Так же весело Марта Валерьевна вошла теперь в очередной шедевр своего мужа, который продолжал сидеть с закрытыми глазами, важный и молчаливый, холодный и горделивый. Сразу после того, как Лесков благословил Чехова водкой, оба писателя двинулись дальше по пустой ночной Никольской улице, уходя в глубь ее, от зрителя, а по ним пошли титры: ТИНА. Меланхолическая комедия. Постановка Эола Незримова. По сценарию Эола Незримова при участии Александра Ньегеса. Оператор-постановщик Виктор Касаткин. Художник-постановщик Элеонора Немечек. Композитор Андрей Петров. Режиссер Юрий Кушнерёв. Звукооператор Клавдий Сергеев. Монтаж Владимира Гошева. Художник по костюмам Левон Редорян. Художник по гриму Галина Долинина. Операторы С.Шерстюк и М.Никитин. Директор картины Виталий Кривонощенко. В главной роли Юрий Яковлев.
Этот трехчасовой фильм режиссер Незримов делал четыре года, когда страна одного за другим роняла в гроб своих руководителей. Сценарий писал при Брежневе, съемки проходили при Андропове, монтаж и озвучание при Черненко, а на экраны картина вышла уже при Горбачеве.
Но сначала Эол и Арфа упивались своим ренессансом, а кино, как собачка, спало у них под кроватью. 12 сентября в свидетели они взяли Данелию с Галей и Ланового с Ирой. Праздновали в «Славянском базаре», куда подъехали и родители Марты, в Грибоедовский они наведываться отказались, мол, клоунада, эдак каждый год будут разводиться и опять жениться, не солидно, знаете ли. В разгар веселья молодые сказали, что им надо ненадолго отлучиться, но через полчаса, когда гости стали тревожиться, официант подал им записку: «Ребята, гуляйте дальше без нас. Все оплачено. А мы сбежали в Ленинград».
Натан Ефимович Шурупер, один из наиболее влиятельных сотрудников «Ленфильма», был предупрежден заранее. Самолет прилетел в Пулково поздно вечером, но декорации «Сильвы» ждали молодых заблаговременно. Ответственный за апартаменты получил целых пять бутылок коньяка и от удовольствия издавал звуки воркующего голубя. За годы знакомства с ним Ефимыч нисколько не изменился, оставался все тем же в меру спившимся старичком. Экранизация оперетты Кальмана, которую осуществлял все тот же неунывающий Ян Фрид, предоставила замечательные интерьеры — варьете «Орфеум» и будуар примы этого варьете Сильвы Вареску.
Жизнь приносила одни радости, и когда Марте предложили должность атташе по культуре, она нисколько не огорчалась, что не в Париж, а в Рим, где вилла Абамелек, в которой располагалось наше посольство, считалась одним из самых красивых зданий Вечного города и, пожалуй, самым лучшим из советских посольств в мире, а в Париже к тому времени наша дипломатия переселилась из роскошнейшего дворца «Отель д’Эстре» на рю де Гренелль в чудовищный совковый цементный параллелепипед на бульваре Ланн. А главное, что Эол заявил:
— Куда ты, туда и я. Думаю, мне найдется, чем заняться в Риме. Пойду осветителем на Чинечитту.
— Ты серьезно?
— Да надоел мне этот «Мосфильм» до чертиков!
— И я что, могу дать согласие?
— Стопроцентное.
— Ёлкин, я тебя обожаю! Рогатая матка становится безрогой дипломаткой!
И зиму они встречали не среди дождей и снегов Подмосковья, а в солнечной Италии, в прекрасной квартире, предоставленной им для проживания в доме, расположенном непосредственно на огромной территории виллы Абамелек.