Не пишу тебе рецензий,
Как Рассадин Станислав,
А без всяческих претензий
Заявляю, что ты прав,
Создавая эту ленту
Не для всяких м...аков,
И тебе, интеллигенту,
Слава, Миша Козаков!
Словом, закрутилось, и Эол Федорович мигом оказался не среди интеллигентов, а среди м...аков. Впрочем, это не помешало Козакову согласиться на роль Боборыкина. Тогда же, в Доме кино, после просмотра «Покровских ворот» Незримов предложил:
— А у меня в новом фильме будешь сниматься? О Чехове хочу снять.
— Меня? На роль Чехова? — обрадовался Миша.
— Нет, на роль Боборыкина.
— У-у-у... — сразу потух Козаков, но потом все равно согласился.
Боборыкин и Потапенко во времена Чехова считались лучшими писателями, а Чехов и Бунин шли по второму разряду. И вот второй из этих корифеев царственно входит в зал ялтинского ресторана под общие восторги, красавец с пышной черной шевелюрой и такой же черной ухоженной бородой, медленно подходит.
— А вот и второе светило нашей солнечной литературы! — восклицает студент Хрущенко.
— Да уж, не сумеречных настроений, — радуется появлению Потапенко Кротиков. — Игнатию Николаевичу Потапенко многая лета!
Потапенко как должное воспринимает восторги и садится за столик, давно уже ставший центральным в этом ресторане. В своем укрытии Бунин и Чехов едва сдерживаются от восклицаний.
— Вся русская литература собралась в этом ялтинском ресторанчике, — шипит Чехов.
На роль Потапенко Данелия посоветовал Незримову Вахтанга Кикабидзе, и тот великолепно вписался, отрастил собственную бороду, его еще подчернили, и вполне получился из грузина нужный еврей. Чинно кушая, Потапенко вместе со всеми внимает речам Кротикова:
— А что было после Сахалина, господа-с? Сексуальное турне по экзотическим странам: Япония, Гонконг, Сингапур, Цейлон. И всюду первым делом наш неугомонный бежал не куда-нибудь, а в ближайший бордель.
— Что, правда, что ли? — спрашивает Бунин со смехом.
— Да все так, но не так, — смеется Чехов. — В Японии я вообще не был, а остальное...
Цейлонский кокосовый лес снимали в Никитском ботаническом саду, при настоящей полной луне. Антон Павлович идет следом за черноокой красавицей, она то и дело оглядывается, улыбаясь ему и маня за собой, наконец ложится на мягкий ковер какой-то кучерявой мелкой травы и начинает медленно снимать с себя одежды. Девушку, настоящую цейлонку, взяли из института Лумумбы, в фильме она повторяла только одно слово по-сингальски: янна, янна — иди, иди. Больше, чем начать снимать с себя одежды, от нее ничего не требовалось.
— Вот вы, Игнатий Николаевич, давно знаете покойного, подтвердите, я прав или не прав? — обращается Кротиков к Потапенко, и тот чинно кивает головой:
— Он сам мне не раз повествовал о своих похождениях. Постоянный посетитель известных заведений в Соболевом.
Чехов в своем укрытии возмущается:
— Вот сволочь! Да я просто вынужден был семь лет жить там, рядом с Соболевым переулком. Это у тебя, богатый Игнаша, своя квартира в Москве, а у меня до сих пор нету. Живу на съемных, когда приезжаю.
Тем временем Потапенко продолжает:
— К женщинам у него всегда было особое отношение — поскорее использовать и до свидания. Долговременные связи не для него. Он и на Книппер женился лишь потому, что они редко видятся: он — в Ялте, она — в Москве. Это его вполне устраивает. Как он однажды высказался, что ему женщина нужна как луна: ярко, но не каждый день.
На роль Ольги Леонардовны пробовались десятки актрис. Незримов утвердил Татьяну Лаврову: увидел и внешнее сходство, и нервозность неудовлетворенности.
Чехов сидит в съемной квартире, пишет. Камера делает медленный круг, показывая его со всех сторон, всю красоту работающего за столом вдохновенного человека, он не рвет бумагу, не комкает и не швыряет на пол, как принято дешевым приемчиком показывать глубину творческого процесса. Нет, он спокоен, иногда отрывается от страницы, думает, продолжает писать. Замечает, что уже светает, и гасит керосиновую лампу с уютным зеленым абажуром. Смотрит на часы, потягивается, снова начинает писать.
К подъезду дома подъезжает коляска, извозчик останавливает лошадь. В коляске, обнявшись, сидят Немирович-Данченко и Книппер-Чехова, на прощание страстно целуются.
— Ты опять мой! Мой! — ликуя, говорит Ольга Леонардовна и выскакивает из коляски, входит в дом, камера следует за нею, она поднимается на второй этаж, открывает ключом дверь, входит в квартиру и видит Чехова, сидящего за столом. Он оборачивается:
— Поздненько, Лошадка, поздненько. Хотя нет, какое там! Рановатенько, Лошадочка, рановатенько, утро только начинается.
— Ну Дусик, — кокетливо дует губки Ольга и медленно приближается к нему, виляя бедрами, обвораживая. Она пьяна, но не в стельку. — Я вижу, ты хорошо тут проводишь время. За своим любимым занятием.
— О, какие ароматы! — машет рукой Антон Павлович, отгоняя запахи. — Шампанское и не только.
— Да, милый писатель, я тоже славно провела время.
— Борзович-Гонченко был?
— А как же! Только не называй его так. Все-таки он Немирович-Данченко. Уверяю тебя, все, что было, давно прошло. Was gewesen sein gewesen, sein gewesen und vergessen.
— Что было, то прошло, что прошло, то забыто? Охотно верю! Потому что неохота разбираться. Если честно. Айда спать, Цапля. Глазки-то красненькие.
За столиком ялтинского ресторана спорят. Потапенко вдруг решает заступиться за Чехова:
— Вы хотите сказать, покойный Антон не любил в своей жизни ни одной женщины?
— Именно так! — утверждает Кротиков. — Полагаю, в нем вообще отсутствовал сей орган, отвечающий за любовь.
— Не соглашусь с вами, — возражает Потапенко. — Некоторое время он был влюблен в Лику Мизинову, и даже страстно.
— Однако бросил ее, и она, пардон, досталась вам, Игнатий Николаевич, — произносит чинно и важно Боборыкин.
— Потому что иначе и быть не могло, господа-с! — восклицает Кротиков. — Эффектная, увлекательная женщина предпочла писателя второстепенного писателю высшего класса. Господа, господа! Выпьем за наших лучших творцов литературы! За Игнатия Николаевича Потапенко и Петра Дмитриевича Боборыкина! Многая лета-с!
Все, кроме тостуемых, пьют стоя, с восторгом.
— Какое счастье оказаться в компании двух живых классиков русской словесности! — кричит Хрущенко.
— И все-таки, господа, не следует забывать о печальном событии, о котором твердит вся Ялта и уже вся Россия, — важно произносит Потапенко.
— Да полно вам, Игнатий Николаевич! — машет рукой Кротиков. — Уверяю вас, что певца сумеречных настроений не будут помнить уже лет через пять. А ваши имена с годами станут лишь расширяться в своем значении.
— Вашими бы устами да мед пить, — жмурится Боборыкин.
— Я не шучу, — продолжает Кротиков. — Именно благодаря вам священное слово «интеллигенция» приобрело то значение, в коем мы его ныне понимаем, вы ввели его в обиход как понятие высочайшей нравственности и целеустремленности. Ваши произведения ведут Россию вперед, преодолевая русскую отсталость в сравнении с европейскими народами. А куда ведут сочинения господина Чехова? В овраг? В палату номер шесть? В самоубийство? Да-с! Все его так называемое творчество я в своих статьях объединяю единым словом «тина». Помните, был у него такой рассказик? Похабный, злой. В нем воплотились тайные желания автора иметь такую же любовницу, как показана там. Помните?
Поручик Сокольский в белоснежном офицерском кителе едет верхом на коне, грациозно покачиваясь в седле. На его роль Незримов нарочно пригласил Мишу Филиппова, зятя нынешнего генерального секретаря Андропова. От еврейской темы чеховского рассказа Незримов намеренно отказался. Сводить все к тому, что хитрая и безнравственная Сусанна Моисеевна соблазнила и оставила без денег двух русских олухов, он посчитал сужением темы. Соблазн и обман — тема более широкая, общечеловеческая, и Эол Федорович терпеть не мог, когда все собственные беды сваливают на соседей или каких-нибудь пришлых. Никогда он не разделял антисемитских или иных националистических убеждений, считая, что если тебя обманул еврей, цыган или поляк, то ты сам прежде всего в том виновен и себя бей за это по башке. В фильме Незримов даже изменил имя главной героини, и вместо Сусанны Моисеевны Ротштейн красивая и остроумная Лариса Удовиченко с ярко выраженной славянской внешностью сыграла хитрую, привлекательную и коварную Валентину Матвеевну Лисицыну.
Во всем остальном режиссер придерживался ткани чеховского рассказа. Сокольский намерен жениться, но ему нужны деньги, и он приехал к Лисицыной по просьбе брата потребовать от Валентины Матвеевны выплаты денег по векселям ее покойного отца — пять тысяч рублей.
— Полноте, на что молодому человеку деньги? Прихоть, шалости. Что, вы прокутились, проигрались, женитесь? — томно произносит Лисицына в великолепном исполнении Удовиченко. И конечно же обворожительным голосом Марты Пироговой, чарующим, завораживающим. Удовиченко стала еще одной актрисой, обиженной на то, что не она сама озвучивала роль, что злой режик поручил это своей жене.
— Вы угадали! — смеется поручик. — Действительно, я женюсь...
Вот для чего понадобился Филиппов. Если фильмы Незримова сбываются, его ждет судьба Сокольского, который плюнул на невесту, увлекшись Лисицыной. Пусть же и Мишенька уйдет от дочки генсека!
Дальше, как и в рассказе, Лисицына берет векселя и прячет у себя за пазухой, сказав, что ни векселей, ни денег Сокольский не получит. Обманутый Сокольский в итоге оказывается в постели у обворожительницы и обманщицы.
Тем временем Крюков, двоюродный брат Сокольского, в своем имении заждался возвращения родственника. На небольшую роль Крюкова Незримов уговорил Янковского, который тогда уже так зазвездил, что на эпизодишки не соглашался. В халате и туфлях он ходит по комнатам своей усадьбы, смотрит то в окна, то на часы.
— Что же это нашего Саши до сих пор нет? — спрашивает он жену. — Ведь обедать пора!