— Не приведи Господи, ежели он у нее... — отвечает жена и крестится.
Раннее утро, в спальне, обнявшись, лежат Валентина и Сокольский. Поручик просыпается, смотрит обалдело на спящую соблазнительницу, морщится от досады. Но она просыпается, тянется к нему, и он невольно начинает осыпать ее поцелуями, нетерпеливо ложится на нее.
Потом они завтракают, и вставлено то, чего нет у Антона Павловича.
— Не зря про вас говорят: тина, — грустно усмехается Сокольский. — Затягиваете.
— И погубить могу, — смеется соблазнительница. — Но вообще-то Тина — это, голубчик, сокращенно от моего полного имени Валентина. И ничего более. Ни-че-го.
Потом Сокольский едет верхом по дороге, погода хмурится, начинается страшный ливень. Вот тут потомок богов с олимпийской жестокостью дал волю своей мести за то, что какой-то там дальний родственник этого Филиппова, с ужасающей фамилией Нахапко, заменил собой в Риме его прекраснейшую адетту культурале. Он делал вид, что ему не нравятся дубли, и раз десять полил актерчика ледяной водой, заставлял его падать с лошади в грязь, пачкая белоснежный мундир.
— Это необходимо как символ того, что Сокольский запачкал свою честь! — доказывал режиссер.
— Такое впечатление, что вы меня лично ненавидите! — взвыл Филиппов, когда наконец пытка прекратилась.
И тут Эол Федорович не выдержал, отвел его в сторонку и спросил тет-а-тет:
— А вам, молодой человек, не стыдно было просить за вашего дальнего родственника Нахапко, чтобы его устроили атташе по культуре в Рим? И его устроили. Вместо моей жены, между прочим!
— О-о-о! — застонал актер. — Этот Нахапко! Вот он Нахапко и есть! Я тут ни при чем, он сам где может пользуется тем, что я его дальний родственник. Да и какой? Семьдесят седьмая вода на киселе!
— Так ты ни при чем? Это правда? — воскликнул Незримов, и пришлось вести беднягу, готового получить воспаление легких, в лучший ялтинский ресторан, поить и кормить по высшей категории!
Мокрый и перепачканный Сокольский возвращается к двоюродному брату, вид у него крайне сконфуженный, рассказывает о случившемся.
Тина стоит в своей спальне, весело смотрит в окно на проливной дождь, потом на себя в зеркало, явно весьма собою довольна.
В кабинете у Крюкова, выслушав брата, Крюков в недоумении и страшном негодовании. В итоге через пару дней сам отправляется к Лисицыной. Поручик долго смотрит в окно на облако пыли, бегущее за дрожками Крюкова, сладко потягивается, зевает и идет к себе в комнату, на ходу раздеваясь.
Тина встречает нового гостя:
— О, какая радость! Теперь и вы сами явились? Добро пожаловать в мое скромное жилище.
Сокольский спит сладким сном. Его зовут к ужину. Он вскоре выходит в столовую. Жена брата сообщает с досадой, что Крюков до сих пор не вернулся.
Утром следующего дня Крюков возвращается домой и спешит в свой кабинет. Его замечает Сокольский, следует за ним:
— Ну, что?
Крюков машет рукой и фыркает. Сокольский все понимает, смеется.
— Да что такое? Что ты смеешься? — спрашивает Крюков, падает на диван лицом в подушку и трясется от хохота.
Через минуту он поднимается и, глядя на удивленного поручика плачущими от смеха глазами, говорит:
— Прикрой-ка дверь. Ну да и ба-а-ба же, я тебе доложу!
Он тоже не получил векселя и тоже оказался в омуте ее постели. Крюков и поручик утыкаются в подушки и хохочут. Поднимут головы, взглянут друг на друга и опять упадут на подушки.
— Женихи! — дразнит Крюков. — Поручики!
— Женатые! — отвечает Сокольский. — Почтенные! Отцы семейств!
Через несколько дней Сокольский ходит в плохом настроении по усадьбе брата. Остановившись у окна, долго смотрит на деревья. Идет в кабинет к брату:
— У меня к тебе просьба. Одолжи мне на сегодня верховую лошадь...
Крюков пытливо смотрит на него и, нахмурившись, продолжает писать.
— Так дашь? — спрашивает поручик.
Крюков опять смотрит на него, потом медленно выдвигает из стола ящик и, достав оттуда толстую пачку, подает ее Сокольскому:
— Вот тебе пять тысяч... Хоть и не мои они, но бог с тобой, все равно. Советую тебе, посылай сейчас за почтовыми и уезжай. Право!
Поручик смотрит на Крюкова и вдруг смеется.
— А ведь ты угадал. Я ведь именно к ней хотел ехать. Как подала мне вчера вечером прачка этот проклятый китель, в котором я был тогда, так меня и потянуло!
— Уехать надо. Простое решение.
— Да, действительно. Кстати, уж и отпуск кончился. Правда, поеду сегодня! Ей-богу! Сколько ни живи, а все уехать придется... Еду!
Вскоре они прощаются, Сокольский уезжает.
Проходит неделя. Крюков бесцельно бродит по комнатам, засматривает в окна. Приказывает заложить беговые дрожки. Медленно выезжает со двора. Когда он подъезжает к дому Лисицыной, начинает темнеть. Из открытых окон слышатся смех и пение. Крюков входит в дом, из передней заглядывает в залу, там человек пять мужчин, один, высокий и тощий, сидит за роялью, стучит длинными пальцами по клавишам и поет. Входит Тина, вскрикивает от радости:
— Это вы? Какой сюрприз!
— Сюрприз! — улыбается Крюков, беря ее за талию.
— Я так рада! — смеется Лисицына. — Ну, идите в залу. Там все знакомые... Я пойду скажу, чтобы вам чаю подали. Ну, ступайте, я сейчас...
Она убегает, Крюков идет в гостиную, здороваясь с другими гостями, они пьяны и веселы. Вдруг он останавливается как вкопанный и обеими руками хватается за косяк двери. В кабинете Лисицыной за письменным столом сидит Сокольский, Валентина Матвеевна стоит сзади него, гладит по волосам, он берет ее руку и целует. Увидев Крюкова, он вспыхивает и краснеет.
— Ах, это ты, брат... Я заехал сюда проститься и, как видишь...
— Да ведь неделя прошла с тех пор, как ты уехал! — горестно восклицает Крюков.
— Но завтра я обязательно уезжаю! — бормочет Сокольский. — Или послезавтра...
Махнув рукой, Крюков шагает прочь, подальше отсюда. Вскоре он уже едет в своих дрожках по дороге, уныло глядя, как надвигается вечер. С грустью произносит:
— Тина!
А в ялтинском ресторане продолжают обсуждать Чехова.
— Он сам любил посещать подобных женщин, — утверждает Кротиков. — Это гейши, куртизанки — как угодно назовите. Гетеры. Главное, никакой ответственности, не надо с ними заводить детей, требовать верности, страдать от ревности. Все предельно упрощено.
Однажды во время съемок в Ялте Марта Валерьевна спросила мужа, была ли в его жизни такая женщина, как та, в рассказе «Тина».
— Нет, никогда, — ответил он. — У меня были жены, любовницы, с которыми я изменял женам. Но такой женщины не было.
— «Жены, любовницы»... Противно слышать! — вспыхнула Арфа.
— Но все это кончилось, едва я услышал по радио твой голос.
— Ты мне правда не изменял, Ёлкин?
— Сейчас по попе получишь! Клянусь! Ведь я так люблю тебя!
— А ты думаешь, Чехов любил только Авилову?
— Так Бунин утверждает. И тут я ему верю.
Линия любви Антона Павловича к Лидии Авиловой вплетается в фильм сразу после экранизации рассказа «Тина». Бунин там же, в ресторанном укрытии, спрашивает:
— Антон Палыч, а кого из ваших женщин вы любили по-настоящему? Простите за такой наглый вопрос.
— Кого? — вздрагивает Чехов. — Любил... И люблю по сей день. Только вот кого — это мой секрет. С ним я уйду в могилу.
И дальше следует сцена его знакомства с Авиловой, женщиной не намного моложе его, в исполнении Натальи Архангельской, некогда великолепно сыгравшей у Герасимова в «Тихом Доне». А потом ее как-то подзабыли, и своих звездных ролей не сыграла эта красивая и талантливая актриса. Ей уже было за сорок, но она оставалась яркой и привлекательной, только теперь зрелой и благородной красотой, и Марта, веря мужу, все равно тайком ревновала. А потом восторжествовала, когда он попросил ее озвучить и Архангельскую:
— Чехова больше всего завораживал голос Авиловой, а только твой голос способен завораживать.
Наташа, конечно, тоже обиделась, но актеры люди подневольные, стараются прятать свои обиды, а то ведь потом режик возьмет да и не захочет снимать в другой ленте. А Марта конечно же справилась идеально, никто и не подумает, что одна и та же женщина озвучивает и Лисицыну, и Авилову. У Тины голос обворожительно развратный, у Авиловой — притягательно чистый.
Эту лирическую составляющую фильма о Чехове Эол Федорович снимал на полутонах, встречи с Авиловой возникают ниоткуда, мимолетно, воздушно. Но зритель понимает, что именно здесь кроется ответ на прямой вопрос Бунина. Авилова замужем, трое детей, и Чехов считает себя не вправе разрушить семейное счастье, потому не идет на окончательное сближение.
Большой званый вечер. Чехов и Авилова сидят в углу за отдельным столиком, уединившись от всех.
— Видите, как хорошо, — говорит Антон Павлович. — Не кажется ли вам, что, когда мы встретились с вами три года назад, мы не познакомились, а нашли друг друга после долгой разлуки?
— Да... — нерешительно отвечает Авилова. — Разлука была долгая. Ведь это было не в настоящей жизни, а в какой-то давно забытой жизни.
— А что же мы были тогда друг другу?
— Только не муж и жена.
Оба смеются.
— Но мы любили друг друга. Как вы думаете? Мы были молоды... И мы погибли... при кораблекрушении? — фантазирует Чехов.
— Ах, мне даже что-то вспоминается, — смеется Лидия.
— Вот видите. Мы долго боролись с волнами. Вы держались рукой за мою шею.
— Это я от растерянности. Я плавать не умела. Значит, я вас и потопила.
— Я тоже плавать не мастер. По всей вероятности, я пошел ко дну и увлек вас с собой.
— Господи, я так ждала нашей новой встречи! Целых три года!
— Вам сколько лет?
— Двадцать восемь.
— А мне тридцать два.
— Мне муж часто напоминает, что я уже не молода, пора вести себя степеннее.
— Не молоды в двадцать восемь лет?!
К ним пробирается муж Лидии, Михаил Авилов в исполнении Анатолия Грачева. Он в бешенстве: