— Неплохо! Очень неплохо! Молодец, Эль Русо! — выкрикивает Риверито в роли своего покойного младшего брата.
Сепия. В Обнинском детдоме повариха Нюра готовит, заглядывая в книжку, ворчит:
— Прямо вот свиные хвосты им! Обойдемся без них. И шафран я где вам возьму? Так, теперь всю эту колбасятину. — Она вываливает в огромную кастрюлю, где бурлит фасоль, целый таз нарезанной кружочками краковской колбасы и порубленного кубиками тамбовского окорока.
— Что это ты готовишь? — спрашивает другая повариха, помоложе.
— Какая-то тут фабада, едрить их налево, — отвечает Нюра. — А по-моему, так просто халабуда с фасолью.
В столовой испанские дети от души наяривают фабаду, хвалят пожилую повариху, выглянувшую посмотреть, нравится ли им. Довольна, что все сошло.
— Тетя Нюра! — бойко кричит Эстебан по-русски. — А когда будут борс и пельмени? Офень хочу!
— И я! И я! — весело кричат другие дети.
— Вот цыганьё испанское! — в шутку возмущена Нюра. — Теперь им борщ и пельмени подавай. Нет уж, ешьте теперь свою халабуду!
Цветное. Эстебан взрослый летит в самолете, сидит за штурвалом. К нему заглядывает шеф:
— Эстебан, можно тебя спросить кое о чем?
— Пожалуйста, сеньор Батиста.
— Мне сказали, что ты тренируешься в школе тореадоров.
— Да, это верно, сеньор, тренируюсь. У самого Пакирри. Который недавно получил быку индульто в присутствии самого короля.
— Я не люблю корриду. И не хотел бы, чтобы ты в ней участвовал. Это даже смешно, Эстебан, ведь ты не мальчик.
— Но я хочу завоевать сердце женщины, в которую влюблен.
— Завоюй его как-нибудь иначе. Если я узнаю, что ты продолжаешь эту несусветную глупость, нам придется расстаться.
— Вот как? В таком случае можете меня хоть сейчас уволить, сеньор Батиста, и управляйте самолетом дальше сами. — Эстебан встает из-за штурвала и намеревается уйти в салон.
Шеф напуган:
— Ты с ума сошел? Я тебя еще не уволил! Сядь на свое место!
— Тогда вот что, сеньор. Как пилот я вас вполне устраиваю. А в остальное время я свободен делать все, что хочу. У нас в стране теперь не диктатура. Понятно вам?
— Ну ты и наглец! — возмущается шеф и сконфуженно уходит.
А смешнее всего то, что шефа сыграл сам Алехандро Ньегес, и, надо сказать, его дебют в качестве артиста получился на ура. Другие актеры потребовали, чтобы он, по обычаю, выставил угощение в честь своего дебюта, и Саше пришлось раскошелиться. В титрах он не обозначен.
Сепия. В служебном помещении железнодорожного разъезда двенадцать испанских детей из детдома, среди которых и Эстебан, распоряжаются, нажимают всякие рычаги и кнопки, а Хосе Лорреда разговаривает по селектору, из которого доносится:
— Я диспетчер Сметанин, а вы кто такой?
— Я тозе диспетер, — отвечает озорник, — меня имя Хосе Лорреда.
— Что у вас там происходит? Что за безобразие? — несется из селектора.
В помещение врываются трое мужчин во главе с начальником разъезда Стеценко, хватают ребят, швыряют в открытую дверь аппаратной, те испуганы и даже не сопротивляются. Стеценко запирает дверь аппаратной и звонит по телефону:
— Алло! С кем я разговариваю? Гунин? Пионервожатый? Передайте Соловьевой, что дюжина ваших испанских головорезов напала на помещение железнодорожного разъезда, бесчинствовала, распоряжалась рычагами входных семафоров. В итоге на данном участке полностью прекращено движение поездов. Что? Запер в аппаратной. Приезжайте и заберите их! Иначе они мне весь разъезд выведут из строя!
Это и все другое про детдом Ньегес не выдумал, оно действительно происходило в его детдомовском детстве, и он сам участвовал во всяких озорствах. Жизнь у них в Обнинском кипела и бурлила, как фасоль в фабаде с чесночком и жгучими специями. Хорошая жизнь, вполне обустроенная, веселая и не голодная.
Трахе де лусес — тореадорский костюм для Филатова — шили в ателье одного из лучших портных — Хусто Альгабы, он же выступает в фильме в качестве камео.
Цветное. Филатов в одних трусах и белых гольфах стоит перед Альгабой, а он его обмеряет.
— Трахе де лусес всегда произведение искусства, — говорит Хусто. — Не случайно, что на каждый такой костюм уходит больше месяца, от первой примерки до последней. Весит трахе де лусес не меньше шести килограммов. И все начинается с вот этих медиас. — Портной берет брусничного цвета чулки с вышитыми на них черными копьями и протягивает Эстебану, тот надевает их прямо поверх гольф, медиас доходят ему до колен. — И они всегда только такие, никакой другой цвет не разрешается, — говорит Хусто.
Дальше голос его звучит за кадром, а на экране целая портняжная симфония, чьи-то руки шьют и вышивают, сначала узкие брюки карминно-красные:
— Талекила, брюки тореадора, расписанные золотым шитьем, внизу подвязываются шнурками с кисточками, которые называются мачос, и не случайно мы говорим: «Завязать мачос», что означает: приготовиться к опасности.
Теперь руки шьют и расшивают узорами курточку такого же цвета, как брюки.
— А это чакетилья с вырезами под мышками, чтобы не сковывать движения тореадора, толстый укороченный камзол. Самая тяжелая часть костюма. Сколько на ней золотых и серебряных нитей, полудрагоценных камней, а порой и драгоценных. Орнаменты создают особый тайный шифр, известный лишь создателю костюма и самому тореадору.
Руки шьют жилетку, тоже карминно-красную, падает на кресло белоснежная рубаха, поверх нее ложится тонкий черный галстук, затем длинный черный пояс, на него бережно кладутся черные туфли.
— Жилетка, чалеко, простегана корсетной тканью, она не гнется, очень твердая. Под ней обязательно белая батистовая рубаха, ворот подвязывается галстуком, корбатином, того же цвета, как и пояс, фохин, несколько раз обматывающий тореадора по талии. На ноги тореадор надевает удобные сапатильяс — черные туфли без каблуков, украшенные бантиками.
Эстебан уже стоит в полном облачении, с гордым видом, а следующим кадром — черная шапочка.
— Наконец, монтера, головной убор из каракуля, весом порядка килограмма. Раньше она крепилась к голове с помощью косички тореадора, но теперь эта косичка декоративная. Когда тореадор уходил навсегда из корриды, он отрезал косичку. И теперь, когда мы говорим: «Я отрезал косичку», это значит, что я сделал что-то раз и навсегда.
Эстебан берет из рук портного монтеру и медленно надевает ее себе на голову.
Как же потом все окрысятся на Незримова за его поэтизирование кровожадного испанского зрелища, как будут проклинать, называть садистом, потенциальным убийцей, чуть ли не маньяком! Но сейчас он просто упивался съемками пеликулы.
Сепия. Шестеро мальчиков разного возраста, от маленького Эстебана Гутьерреса до высокого Хосе Лорреды, идут с красным знаменем по шпалам. Их догоняет грузовик, из которого выскакивают воспитатели, ловят их, хватают, забрасывают в кузов. И вот уже все шестеро стоят перед Соловьевой, взирающей на них то сурово, то с иронией.
— И что же вы хотели сказать товарищу Сталину? — спрашивает она по-испански. — Что вас тут не кормят, ничему не учат, не принимают в пионеры? Что? Хосе Лорреда, отвечай как самый старший из вашего взвода.
— Мы хотели пожаловаться на то, что нас тут держат как тунеядцев, — отвечает Лорреда. — Мы давно требуем, чтобы нам разрешили работать, что-либо производить собственными руками.
Сталин в своем кабинете со смехом вновь выслушивает наркома просвещения.
— ...чтобы им станки, паразитам! — смеется Тюркин.
— Вот видите, товарищ нарком, — говорит Сталин, — все, чуть что, сразу ко мне идут с жалобами. Один Сталин и может помочь. Так создайте у них и в других детдомах детскую техническую станцию. Пусть они учатся слесарному делу. Токарному. Плотницкому. Сапожному. Пусть не чувствуют себя паразитами. Теперь они точно останутся у нас надолго. Дни республики сочтены.
Цветное. Эстебан уже в костюме учится управляться с капоте и мулетой, Пакирри руководит им, сердится:
— Да не так же, Эль Русо! Вот как надо! — показывает ему.
Сепия. В Обнинском детдоме устроена мастерская, за окнами идет снег, Хосе Лорреда учится работать на токарном станке, обтачивает деталь. Приставленный к нему мастер злится, кричит по-русски:
— Да что же ты делаешь, рукосуй!
Лорреда останавливает станок и спрашивает по-русски:
— Павел Николяевич, а что такой рукосуй?
— Это когда руки из жопы растут! — продолжает сердиться мастер.
— Руки из жопи? — удивлен подросток. Он еще некоторое время размышляет, затем начинает смеяться.
Здесь же, в мастерской, стоят другие разные станки, за которыми с увлечением работают старшие ребята, а младшие, включая Эстебана, с завистью смотрят. Работающие выключают станки, спрашивают Хосе, над чем он так смеется. Хосе отвечает по-испански:
— Он сказал, что у меня руки растут из жопы.
Все тоже весело смеются. Они счастливы, что для них создали эту техническую станцию, где они могут вкалывать по-взрослому. В мастерскую вбегает Эсперанса, девушка лет двадцати, она тоже воспитательница. Лицо ее пылает горем. Все прекращают смеяться, смотрят на Эсперансу. Она восклицает:
— Франко взял Барселону!
Эстебан и другие маленькие начинают отчаянно плакать, плачет и Эсперанса, и пришедшая с ней вместе Хуанита. Пенелопу Крус все считали страшненькой и не могли себе представить, что со временем, причем скоро, она станет главной звездой испанского кино, всемирной знаменитостью. И все забудут, что впервые она снялась у советского режиссера Эола Незримова в роли Хуаниты. Как и о том, что роль Эсперансы сыграла Ариадна Хиль Хинер, но она до этого уже снималась у Бигаса Луны в картине «Лола».
Цветное. Эсмеральда — не путать с Эсперансой! — вновь отплясывает свое фламенко, и в зале сидит с приготовленным букетом Эстебан. Танец заканчивается на стремительной ноте, публика бешено аплодирует, Эстебан уже не подбегает, а важно подходит, преподносит цветы и говорит:
— Эсмеральда, твое желание исполнилось, завтра я впервые выступаю на арене Лас-Вентас в классе практиканта. Ты придешь?