— «То был не просто фильм, а разведка боем: поднимет ли усатую морду затоптанный ХХ съездом сталинизм, воспрянет ли против хрущевской “оттепели”, вернет ли себе позиции? Не поднял, не воспрянул и не вернул. Наш НС снова проиграл, интеллигентная критика с брезгливостью отшатнулась от его гнусной ленты. Вышла бондарчуковская “Судьба человека”, где доказывалось, что те, кто был в немецком плену, достойны не осуждения, а сочувствия, равно как и те, кто грыз черствую пайку в ГУЛАГе. Бедненького НС совсем задвинули, заметался дурачок, караул, что делать! Как за спасительную ниточку ухватился за грядущий в те годы юбилей — 150-летие Бородинской битвы, добился разрешения снимать... И снова сел в лужу! Фильм получился откровенно слабый, душераздирающая история вся насквозь пронизана элементами слащавой мелодрамы, вся эта, скорее всего, выдуманная история о генерале Тучкове и его жене в руках у режиссера выглядит еще более недостоверной. А попутно незримый сталинист покусился на самое святое — опорочил образ жен декабристов, пытаясь противопоставить их судьбы судьбам женщин, которые отправлялись в военный поход вместе со своими мужьями. Но, в отличие от декабристок, таковые случаи единичны, и, скорее всего, подобно кавалер-девице Дуровой, данные особы отличались отсутствием прирожденной женственности, они навязывались своим мужьям-солдафонам якобы из благородных помыслов, а на самом деле — из желания видеть войну, кровь, смерть, страдания. А наш НС воспел их! Это воспевание бой-бабы, жаждущей воевать плечом к плечу с мужиками, продолжится и в других картинах незримого сталиниста, но об этом чуть позже».
— Она не Люблянская, она — Любля...ская! — не выдержала благочестивая Марта.
— Это само собой напрашивается. Дальше еще хуже: «Одной из самых позорных страниц его так называемого творчества стала картина, баснословно финансированная арабской нефтью, призванная вроде бы показать поэтичность арабского мира, но на самом деле ангажированная за-ради укрепления единства арабов в их кровавой борьбе против юного и еще нежного израильского государства. Незримый сталинизм это всегда еще и незримый антисемитизм. Попутно заметим, что вообще в кинопродукции товарища НС отсутствуют положительные образы евреев, он как бы старается не замечать присутствия в нашем мире данной нации, чурается ее. Не исключено, что боится и ненавидит. В его фильмах совсем или почти совсем не играют актеры-евреи. В его восточной разлюли малине мелькают представители самых разных народов, а потомки Авраама будто вовсе никогда не существовали на Ближнем Востоке!»
— Да как же так-то! — воскликнула Марта Валерьевна, чувствуя, как у нее от этого «Огонька» воспламеняется голова и два столба пламени устремляются из висков к потолку. — А Раневская, а Бирман! Они разве не еврейки? Да сколько их у тебя было... Да ты никогда никаким антисемитом не был! Ведь это же чистой воды клевета, надо в суд подавать!
— Э, нет, голосочек, от суда она застраховалась. Тут ни разу мое имя не упоминается. А незримый сталинист? Она всегда может сказать: собирательный образ. Там даже названия моих фильмов не обозначены. Чтобы выиграть суд, знаешь, сколько бабла понадобится?
— Погоди немного, у меня голова кругом... Слушай, почему она так на тебя окрысилась? Огонек мой, у тебя с ней ничего никогда не было?
— Бессовестная!
— Я имею в виду до меня, разумеется. Сколько лет этой скарлатине?
— Где-то года на два меня моложе.
— И когда вы с ней познакомились?
— Хрен его помнит. Постой, постой... Где-то накануне столетия Ленина она стала редакторшей на «Мосфильме». Этакая идейная большевичка, вылитая Розалия Землячка.
— Хорошенькая?
— Я бы сказал, весьма эффектная. Но, душа моя, вспомни то время, мы же тогда с тобой колесили по Швейцариям. Я редко и на «Мосфильме» тогда появлялся.
— Клеилась к тебе? Да я не инквизицию тебе устраиваю, просто хочу понять, откуда у этой сколопендры такая к тебе ненависть. Это обычно бывает у брошенных жен и любовниц. Или у неудачливых соблазнительниц. Комплекс Зулейхи.
— Кого?
— Жены Потифара, которая соблазняла Иосифа Прекрасного, а когда тот отверг ее, оклеветала Иосифа перед мужем, мол, это он ее хотел соблазнить.
— Это я помню. Только не знал, что ее звали Зулейхой. Короче...
— Коротич.
— Короче, у меня с ней ничего не было и не могло быть, потому что Эол занудно верен своей Арфе, и даже никаких поползновений с ее стороны не упомню. Читать дальше?
— Погоди, я приготовлюсь к дальнейшей пытке. Давай.
— «Но да бог с ними, с евреями, от них не убудет, они столько вынесли страданий и унижений, что не обижаются на нашего НС. Гораздо хуже то, что его низкопробная кинопродукция стала в свое время событием, побывала на международных фестивалях, всерьез претендовала на лавры. В этом дешевом фильмешничке создатели пытаются неуклюже доказать, что такой-то арабский дипломат, одновременно певец, писатель и сказитель, путешествуя от Египта до берегов Волги, в дороге мимоходом сочинил... что бы вы думали? “Тысячу и одну ночь”! А хо-хо ни хо-хо? А вот ни хо-хо, граждане. Чего не придумаешь, стараясь отслужить свои несметные гонорары, пропахшие нефтью. Заплатили бы побольше, он бы и Сталина сделал подлинным автором “Тихого Дона”, а Берию — “Хождения по мукам”. Да тут еще и для политически правильного соединения мира арабского с миром советским герой фильма влюбляется в русскую девушку, которая становится его очередной, но самой любимой, женой. И все снято в духе самого низкопробного индийско-арабского киношного ширпотреба. Зато каких только коврижек не досталось автору этой залепухи!» Зулейха, залепуха... «Верхи завалили его щедротами. На огромной территории, на берегу роскошного подмосковного пруда незримый сталинист выстроил себе настоящий дворец, подобный замку Ксанаду из “Гражданина Кейна” Орсона Уэллса, тем самым в десятки раз переплюнул находящуюся поблизости виллу Орловой и Александрова, верных прислужников кровавого сталинского режима. Кстати, тогда же началась и их пламенная дружба, продолжавшаяся до самой смерти именитой кинопарочки. Ходят устойчивые слухи... Впрочем, негоже доверять сплетням, и мы тоже не станем верить, что тогда родилось трио по типу Ося–Лиля–Вова, нет, нет, товарищи, этого, скорее всего, ха-ха, не было!»
— Вот свинья! Ну и свинья! Прямо так и написано: «ха-ха»?
— Вот, смотри: «ха-ха». Еще я за нее буду придумывать.
— И все же я слушаю, а в уме прокручиваю разные варианты, за что она тебя так, Ёлочкин.
— Да ни за что. Им сейчас место надо освобождать, убирать таких, как я, как многие другие, кто создавал великое и лучшее в мире советское кино.
— А долго она на «Мосфильме» ошивалась?
— Да нет, очень скоро стала записным кинокритиком, уже в семидесятые заделалась обозревателем «Советского экрана». Но тогда в ней замечали легкую отраву, а сейчас смотри как жгучий яд прыщет!
— Так, что там дальше?
— «Купаясь в роскоши, разводя в собственном подмосковном пруду осетров и стерлядей, выписывая себе из Франции устриц, незримый сталинист свою следующую ленту снимает про... голод! Вот уж поистине дьявольское кощунство. Он, не знавший даже легкого недоедания, цинично соглашается делать картину о блокадном Ленинграде! Мало того, называет ее “Голод”, нисколько не погнушавшись обыкновенным плагиатом, будто не зная, что был такой роман Кнута Гамсуна и одноименный фильм Хеннинга Карлсена».
— Постой, неужели это про нас, что мы в нашем пруду осетров?
— И стерлядей.
— Сама она стербл...ь. Мы жили не намного лучше большинства киношников, которые хоть что-то производили и выпускали.
— Это ты мне доказываешь? Я помню, как мы жили. Нормально, неплохо. Но осетров и стерлядей...
— И надо же так о твоем «Голоде»! О фильме, на котором мы встретились, на котором родилась наша любовь!
— «Справедливости ради стоит отметить, что в его “Голоде” есть немало сцен, способных выжать слезу из глаз зрителей, есть и сильные операторские находки. Это, конечно, не киношедевр, но неплохо сработано, даже, можно сказать, на четыре с плюсом. Однако, дорогой зритель, что за сюжет использует наш режиссер? Хирург в блокадном Ленинграде выпроваживает законную супругу в эвакуацию для того, чтобы крутить любовь с опереточной певичкой. Любовь и секс во время повального голода? Да у людей сил не хватало даже помыслить о сексе, не то что предаваться ему напропалую! Об этом у сытого и сексуально обеспеченного режиссера даже мысли не возникло. Он знать не знает, что такое голод и на что голодный человек способен, а на что нет. А доверчивый зритель не заметил постыдных парадоксов картины, воспринял все на ура, аплодировал, проливал слезы, вновь дав возможность обласканному режиссеру утопать в лучах славы и огребать новые дары советской жизни. И это в те времена, когда великий фильм Тарковского “Андрей Рублёв” цинично положили на полку».
— Эк как она: «сексуально обеспеченного». Точно, Ёлкин, что она влюблена в тебя была, а ты ее сексуально не обеспечил.
— Возможно, только я об этом не знал.
— А если бы знал?
— Я сейчас тебя в пруд кину вместе с креслом! На съедение осетрам и стерлядям.
— Ладно, давай дальше яду.
— «Своим фильмом незримый сталинист лил воду на мельницу тех, кто доказывал, что и во время блокады можно было жить, шастать по театрам, крутить любовь и все такое. Лишь в 1979 году великие подвижники Даниил Гранин и Алесь Адамович выпустили “Блокадную книгу”, ставшую шоком для читателей, наконец узнавших, что же такое на самом деле представляла собой блокада Ленинграда. А спустя еще пару десятков лет откроется страшнейшая тайна, что блокаду подстроил Сталин. Он всегда ненавидел город на Неве, боялся, что оттуда придет новая революция, призванная свергнуть его чудовищное правление. В Ленинграде постоянно появлялись лидеры, коих можно было опасаться, к примеру Киров. В народе бытовала песенка: “Эх, огурчики, эх, помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике”. И в ней была не доля правды, а сама правда. Убийство Кирова спланировал и осуществил Сталин. А когда началась война, он воспользовался ею, чтобы и вовсе уничтожить опасный град Петра. Сталин нарочно организовал все так, чтобы Ленинград оказался в кольце блокады и начал вымирать от голода».