— О как, оказывается! Скоро мы узнаем, что Гитлер по приказу Сталина напал на СССР. А потом по его же приказу отступил и покончил с собой в Берлине.
— А я уже ничему не удивляюсь, такая кругом бесовщина, такую вакханалию развел балабол с пятном.
— Читай дальше. Много там еще?
— Порядочно. «Об этом конечно же не увидишь в фильме незримого сталиниста! Куда там! Он доказывает нам, что голод был, но не в таком масштабе, и Новый год встречали с конфетками, и с барышнями любовь крутили, и каждый вечер по театрам шастали. Все это вписывалось в программную установку партии, пытавшейся стереть память о миллионе ленинградцев, коих его величество Сталин уморил голодом. Тогдашние руководители нагло принижали цифры жертв блокады, а со временем мечтали в вовсе вырвать эту позорную страницу из советской истории. И наш НС прытко выскочил помогать им в этом кощунстве. Его герой даже несколько раз навязчиво называет блокадный Ленинград санаторием!»
— Вот паскуда! Он же там со скорбной иронией. Ну надо же так передергивать!
— Погоди, там и про тебя будет.
— И про меня? Ну-ка, ну-ка?
— Не все сразу. «За эту услугу он был щедро вознагражден. Отхватил звание заслуженного деятеля культуры, орденок-трудовичок, Большой приз Московского кинофестиваля, бешеные гонорары. Удивительно, что даже такой тончайший знаток кино, как Нея Зоркая, чуткая ко всякой фальши, писала о незримом сталинисте восторженные статьи!»
— Вот Нея Марковна — золотой человек. Она такую похабщину не напишет.
— «Кто бы тогда мог похвастаться тем, что имеет возможность подолгу жить в Швейцарии, во Франции? Только дипломаты. А незримый сталинист после съемок заказного фильма о “блокадном санатории”, оставив свою роскошную подмосковную виллу, успешно проживает в разных европейских странах».
— А про меня-то где? Ты же не один по Швейцариям, мы же вместе...
— Да погоди ты, нетерпеливая. Уже скоро и про тебя. «Еще одна любопытная деталь: в те времена деятелю культуры такого масштаба почти нельзя было с легкостью отшвырнуть от себя жену-ровесницу и уйти к молоденькой. А нашему НС почему-то легко сошло с рук то, что он бросил кроткую жену с маленьким ребенком и женился на перспективной дипломатке, только что выскочившей из института международных отношений».
— Охренеть! С маленьким ребенком! Платоше сколько было?
— Одиннадцать.
— Грудничок! И откуда она взяла, что я из МИМО выскочила? Вот дура!
— Читаю дальше про нас: «И эта парочка, подобно Ленину с Крупской, благополучно переезжает из Парижа в Женеву, из Женевы в Лозанну, из Лозанны в Цюрих... Стоп! А почему такой ленинский набор городов? Да в том-то и дело, что новое задание партии и правительства — фильм к 100-летнему юбилею Ленина. Под это дело карманный режиссер Брежнева получает кучи денег, ездит по Европе, якобы собирая материал для нужного кино. Почему, спросите меня, якобы? Да очень просто: ведь он незримый сталинист, а не ленинист, ему больше по душе кинцо про Сталина, а не про Ленина. И он тянет резину, годами живет в лучших городах Европы, делая вид, что глубоко погружен в ленинскую тему. На самом деле — просто наслаждается жизнью! Ничего не снимает, и это спускают на тормозах, не требуя вернуть потраченные баснословные финансы. Потрясающе! А для отвода глаз любимца власти кладут в больничку, якобы у него рак. И этот рак, представьте себе, вылечивают. Что за бред! В те времена, как и сейчас, никто не умел спасать онкобольных. Почти сто процентов умирало. А наш НС, гляньте-ка, вылечился. И впредь ни про какой канцер не вспоминал. Да и был ли он у него?..» Что-то она забыла, что Солженицына вылечили...
— Пусть напечатают в своем вонючем «Огоньке» твои выписки из истории болезни! Вот гады!
— Ну счас прям! Может, лучше интервью с Терентьевичем?
— Ёлкин, мне давно так не хотелось напиться. Много там еще? Читай.
— «Мы уже изрядно написали портрет незримого сталиниста, каким он сложился к его сорока годам. Спокойненько миновав столетие Ленина, фильм о котором он так и не снял, наш герой экранизирует гоголевскую повесть “Портрет”. Экранизации литературных произведений — дело благородное. Но когда это делают Козинцев или Швейцер. А вот когда за дело берется прислужник идей сталинизма, совсем иная картина. Экранизируя Гоголя, он все свои силы бросает на борьбу с современным искусством, с той величайшей изобразительной культурой, основы которой заложили такие гении, как Малевич и Шагал, Кандинский и Филонов, Магритт и Дали. Страшный гоголевский старик требует от художника Чарткова, чтобы тот поклонился ему, и объявляет себя черным квадратом, великим ничто. Чартков поклоняется и отныне становится модным и богатым художником, пишущим, как сам говорит, “всякое непотребство”. То, чего не доделали хрущевские бульдозеры, сметая выставку свободных художников, через несколько лет доделывает кинорежиссер с доисторическими, замшелыми и кондовыми взглядами на изобразительное искусство. Отрабатывает свой очередной партзаказ. Но поставленный перед ним план не только выполняет, но и по-стахановски перевыполняет! Чартков, павший в пучину буржуазного искусства, становится на путь противостояния не только советской культуре, но и всему советскому строю, протестует против ввода танков в Прагу и эмигрирует в Америку. Там продолжает писать, его картины нарасхват, он богатеет и богатеет. По меркам советской морали — мерзавец. Но почему-то тоскует и, продолжая поклоняться черному квадрату, умоляет, чтобы тот отпустил его. По-своему сильно сделано, если не учитывать гнуснейший соцзаказ — совершить ядерную бомбардировку всего современного искусства, свободного от соцзаказов. Черный квадрат неумолим, и продавший ему душу художник сходит с ума».
— Гениальный у тебя фильм «Страшный портрет» получился, Ветерок. Ге-ни-аль-ный!
— «Затем следует предыстория написания портрета. Все как у Гоголя, только перенесено в двадцатые годы, и появляется выдающийся американский предприниматель и меценат Арманд Хаммер, но в фильме он подлец, заказывает художнику Бессонову портрет самого сатаны, и тот находит его. Так появляется картина, в которой как бы живет черный квадрат. На редкость кощунственное втаптывание в грязь одного из самых великих творений человеческого гения — непревзойденной по своей идее картины Малевича!»
— Да они все сами молятся на этот черный квадрат, вот ее и бесит...
— «Смотреть всю эту до мозга костей советскую ахинею невозможно, однако тогда ее смотрели и, мало того, давали не что-нибудь, а государыню — Государственную премию СССР! Лоснящийся от жира наград незримый сталинист продолжал процветать. Он поменял жен, его прежняя жена-ровесница благополучно погибла в авиакатастрофе под Читой в результате самого крупного в истории СССР теракта, а новая, молоденькая, очень прыткая девушка, успела и стать звездой на радио, и в кино посниматься, а главное, каким-то образом после окончания иняза сразу попала на работу в МИД, что не каждому окончившему МИМО могло присниться!»
— Погоди-ка, я же у нее только что МИМО окончила, а теперь иняз. Где логика?
— Вот так сейчас печатают статьи. Лепят все подряд.
— Ну, цирк!
— «Как? — спросите вы. Очень просто: мохнатая лапа. Тогдашний министр иностранных дел Громыко оказался соседом по даче. Ходят слухи, что между ним и... Ах да, мы не верим сплетням. Поэтому говорим, что жена незримого сталиниста просто оказалась семи пядей во лбу и — прыг-скок! — она уже в МИДе, а там вскоре и на дипломатических службах в советских посольствах за рубежом. С милой рай и в шалаше, если милая атташе».
— Опять гнуснейшие намеки, как про то, что ты с Орловой и Александровым. До чего же бесстыжая баба!
— Тут мы с тобой квиты. Я достигал вершин через Орлову, ты — через Громыко.
— Какая бесстыжая и мерзкая гадина!
— «Известно, что Сталин собственноручно умертвил свою жену Надежду Аллилуеву, выдав это за самоубийство, а потом отрекся от сына Якова, попавшего в немецкий плен, не стал менять его на фельдмаршала Паулюса. Незримый сталинист во всем следовал примерам своего идола. Спровадив на тот свет надоевшую старую жену, предал и сына от этой жены. Дело в том, что погибшая жена была чешка, и сын тяжело переживал трагедию Пражской весны, боролся за независимость своей настоящей родины. Его арестовали, допрашивали на Лубянке, пытали, хотели посадить в психушку, и папаша во всем поддерживал не сына, а тех, кто его пытался уничтожить. Но в то время начиналась так называемая разрядка международной напряженности, и ограничились лишь ссылкой. А как бы режиссеру хотелось окончательно избавиться от этого лишнего груза!»
— Вот тут она права, Платоша наш и впрямь был лишним грузом. Во всех отношениях.
— «Дабы поддержать свой благовидный образ, незримый сталинист берет из детского дома мальчика и снимает душещипательный фильмец о судьбах детдомовцев, слюнявый, как индийское кино в его худших проявлениях. Забегая вперед, сразу скажем, что приемный сын не прижился, не вынес обстановки повальной лжи и сбежал... к своим настоящим родителям, которые, как оказалось, сидели в ГУЛАГе за антисоветские взгляды, а когда их выпустили, тотчас бросились искать ребенка по детдомам. Выросший в семье нормальных людей, паренек стал теперь известным фигуристом».
— Подумать только! Этот электрик, оказывается, сидел не за шкурки, а за антисоветские взгляды! Но ведь это-то легко опровергнуть.
— Да говорю же, она ведь ни разу не упоминает наших имен. Всегда может сказать: все персонажи выдуманы, любые совпадения случайны. Мастерски сработанная клевета без называния имен, но с четким указанием на объект бомбардировки.
— Постой-ка, а не она ли тогда в позапрошлом году в Болшеве...
— Ну конечно, она.
— Так чего ты хочешь, Ёлочкин? Ты же ее тогда как припечатал?
В позапрошлом году Эол Незримов негласно приехал в Болшево вместе со своей женой, чтобы никто не нагрянул на дачу «Эолова Арфа» отмечать ее сорокалетие. Примета плохая, и Марта Валерьевна не захотела рисковать. Сорок лет не отмечают. Они тихо-мирно, почти инкогнито заторчали в киношном Доме творчества,