И конечно же очередная бомба от Оскаровны. «После драки кулаками» — о том, как отжившие свое замшелые сталинисты до сих пор не смирились, драка уже давно кончилась не в их пользу, а они все машут да машут своими костлявыми ручонками, а сами давно ничего не снимают, выпали из культурного контекста, вот и задыхаются в бессильной злобе.
В том году умер еще один, кого убивали в фильмах Незримова, — Володя Ивашов, его в «Бородинском хлебе» валят с коня осколки разорвавшегося снаряда, а теперь пьяный хирург сделал не так операцию на язве желудка, стали делать повторную, не выдержало сердце.
— Больше тридцати лет прошло с тех пор, как ты снимал «Бородинский хлеб». Ну уж никак не из-за тебя нажралась эта сволочь, которую и хирургом назвать язык не шевельнется.
— Нет, все равно рано или поздно осколки моих фильмов долетают и убивают моих актеров, — разнюнился Незримов, не хуже того хирурга наквасившись на похоронах бедного Володи. — Они, мои фильмы, как снаряды, оставшиеся со времен войны, убивают в мирное время.
Его по-прежнему преследовало чувство вины за тех, кто погибал в его шедеврах.
— Слава богу, хоть этот не снимался у тебя, — сказала Марта уже в декабре, когда умер Кайдановский.
Один за другим уходили многие, кто работал у Тарковского в «Сталкере», рок висел над этим фильмом похуже, чем над творениями Эола Федоровича.
Однажды дачу «Эолова Арфа» посетил новый любимец Канн серб Эмир Кустурица, в начале девяностых он дважды огреб «Пальмовую ветвь», но с огромным уважением относился к режиссеру-затворнику, у которого ни одной такой «ветви» не имелось в загашнике. Приехал как раз для того, чтобы поговорить о мистическом свойстве фильмов Незримова. Говорили по-английски. Доселе Эол наивно полагал, что все сербы знают русский.
— Но прежде чем мы начнем беседовать, молодой человек, — напрямик заявил агент Бородинский, — я должен вам сказать, что ваши фильмы мне не понравились, включая и те, за которые вас в Каннах вознесли до небес.
— Это не важно, — стойко сдержался Эмир. — Главное, что мне ваши фильмы нравятся, причем все.
— Тогда ладно, поговорим.
Кустурица соглашался, да, роли влияют на судьбы людей, но его терзали сомнения, надо ли обращать на это внимание, ведь искусство главнее жизни, разве не так? Незримов долго думал, уточнил у жены, как по-английски «настойка», и дал ответ:
— Жизнь важнее искусства, но искусство — это жизнь в виде настойки, потому оно крепче и дольше хранится.
— Искусство — настойка жизни! За это надо выпить, — похлопал в ладоши гость.
— У вас шнурки развязались, — подсказала Марта.
— Так и надо. Ненавижу завязанные шнурки, — ответил Кустурица. — Как будто ноги под арестом.
Когда он, наугощавшись вдоволь, в дымину пьяный отчалил, Марта сказала:
— Выделистый парень, но смешной, славный.
— А кино снимает как курица лапой. Курица-Кустурица.
— Господи, унтер Пришибеев, когда же тебе станут нравиться люди?
— А то мне люди не нравятся! Они сами себе не хотят нравиться в последнее время, вот в чем беда.
— Но про настойку ты хорошо придумал. Она может быть горькой или сладкой. Крепкой или не очень.
— Наливкой или приторным ликером.
— Или целебным бальзамом. Это ты хорошую вывел формулу. Хвалю. А людей все-таки надо больше любить, муж милый.
Благочестивая была не вполне справедлива к своему гению. Да, он излишне строг, даже суров, но когда появлялись шедевры, Эол Незримов ходил счастливый, завидовал, сожалел, что не он снял это чудо, но радовался от всей души:
— «Есть еще Океан!» — как откликнулся Блок на гибель «Титаника».
Безумная радость охватила его до такой степени, что когда Ханна под удивительную музыку Габриэля Яреда в финале едет под итальянскими деревьями, сквозь которые сыплются счастливые лучи солнца, он расплакался такими же счастливыми, как эти лучи, слезами. Кто такой этот Мингелла? Что он еще снял? Это его третий фильм? Сорок лет парню? Какой молодец! И жюри Оскара тоже на сей раз молодцы, победа в девяти номинациях: фильм, режиссура, женская роль второго плана, оператор, художник-постановщик, дизайн костюмов, монтаж, музыка, звукооператор.
— И как хорошо, что не я снял этот увраж!
— Почему, Ёлочкин?
— Тогда бы этот славный актер Файнс вскоре сгорел, другие — подорвались на минах, а эта актриса умерла в пещере или в каком-нибудь подземелье. Как ее?
— Кристин Скотт Томас.
— На тебя чем-то похожа.
— Смешной ты, Ёлкин. Влюбляешься в новых актрис и сразу же ищешь в них сходство со мной. Нисколько эта Скотка не похожа на меня. Как и Самохина. Мы только с Ирой Купченко похожи. Да и то отдаленно.
— Все равно ты лучше всех.
Как ни странно, всемирный клуб любителей Энтони Мингеллы тогда не образовался, и Незримов громче всех восторгался «Английским пациентом», даже захотел выучить венгерский язык, чтобы петь ту завораживающую колыбельную. И мечтал, чтобы его следующий фильм озвучивал Яред, а то любимец Андрюша Петров к чему только не написал музыку, надо же разборчивее быть, где лицо человеческое, а где собачий пир.
А кто оператор? Джон Сил. Он же и «Человека дождя» снимал. Великолепный мастер своего дела. Вот его вместо паршивца Касаткина.
Да, кривичи-радимичи, от этого факта не отмахнуться: Витя, бессменный и верный главный оператор всех фильмов Незримова, предал. В феврале 1995-го все в той же программе «Взгляд» дал интервью Владу Листьеву, мялся, краснел: безусловно, Эол Незримов великий режиссер, но слишком властный, почти самодур, работать с ним нелегко, про то, что он агент КГБ, не скажу, не знаю, нужно представить документы, о Сталине он тоже редко высказывался, не бранил и не хвалил, и к евреям точно так же относился всегда, не антисемит, но и не преклоняется, главное не в этом, а в том, что работать с ним было интересно, но зачастую невыносимо, мне лично хочется теперь с другими режиссерами...
Потом звонил:
— Ёл, прости ради бога, но мне тоже, знаешь ли, кушать хочется, я не виноват, что тебя закопали.
— Меня закопали, но я, как тот жук, откопаюсь, а вот ты, Витюша... Живи как знаешь. Зла на тебя не держу, но больше с тобой работать никогда не буду.
— А я-то тебя выгораживал!
— За это спасибо. Прощай, друг. Помним, любим, скорбим.
Жене Эол сказал:
— Чем хороши враги: они никогда тебя не предадут.
И Витю стали приглашать другие режики, а Листьева вскоре застрелили в подъезде собственного дома, и Люблянская тотчас же: я, конечно, ничего не утверждаю, боже упаси, но как-то странно, что убийство произошло через несколько дней после того, как один из самых близких людей агента Бородинского дал о своем недавнем шефе разоблачительное интервью именно Владу Листьеву. Странно, что за Незримовым не пришли после этой статьи Оскаровны люди с наручниками и не повели допрашивать, почему такое подозрительное совпадение.
— Послушайте, Элеонора Оскаровна, чем и где я вам перешел дорогу? Ума не приложу, — спросил он вполне дружелюбным тоном, встретившись с мегерой в Сочи на «Кинотавре» через два года после убийства Листьева.
— Да ничем, — ласково засмеялась она. — Самим фактом своего существования. Таким, как вы, не место в новой жизни.
— А зря, — усмехнулся он. — Ведь я Эол, и вы в аббревиатурном смысле Э-О-Л.
— Это меня и удручает больше всего.
— А может, меня в вашу честь назвали?
— Ну уж дудки! Я вас гораздо моложе.
— На год.
— Неприлично женщине напоминать о ее возрасте.
— А вы считаете себя женщиной?
— Хам!
— Постойте, я хочу поблагодарить вас.
— Это еще за что?
— За верность. Вы мой самый верный и преданный враг.
— На здоровье!
Теперь следовало ожидать статьи об отношении агента Бородинского к женскому полу, вот только в каком ракурсе?
На том сочинском фестивале Гран-при получил режик весьма запьянцовского вида, с подходящей фамилией Балабанов, за фильм «Брат» с Сергеем Бодровым в главной роли, а Незримова совершенно неожиданно Олег Янковский пригласил в жюри, и Эол Федорович, внутренне радуясь, что с него частично сняли санкции мирового сообщества, не спорил с остальными жюристами: ладно, пусть «Брат», в целом неплохое кино, только очень много убийств, сам бы он с ходу отверг сценарий. Алле Клюке за лучшую женскую роль — согласен, хотя название фильма у Димы Астрахана ужасное, почему его ухо не слышит, что «Из ада в ад» звучит как «Из зада в ад»? Нет? Не звучит? Ну, значит, это я такой испорченный. Тогда «изадавад» — это такая форма газавата, особенно жестокая.
И в целом он перестал ощущать железный занавес между собственной персоной и всем прогрессивным человечеством, всеобщее озлобление начала девяностых заметно смягчилось, постепенно всем становилось по фигу, заклеймили тебя сталинистом или нет, разоблачили как агента КГБ или прошляпили, просто за последние несколько лет все заняли свои ниши, а кто выпал, как Эолушка, — теперь можно и снисходительно к таким лузерам относиться. Незримов даже однажды в Доме кино объявил о создании организации ЭОЛ — Эстетизированное общество лузеров, желающие могут записываться без вступительных взносов, главное условие: последняя работа в кино должна быть не позже года распада СССР. А почему эстетизированное? Потому что в последнее время лузерами в основном становятся люди с неоскверненными эстетическими идеалами. А стало быть, которые призы получают оскверненные? Я этого не утверждаю, я просто создаю свою организацию.
Но конечно, никакое общество ЭОЛ на карте политических и общественных организаций свободной России не появилось. В мире кино гремели фильмы с гигантским бюджетом и восхитительными спецэффектами: «Титаник», «Пятый элемент», «Люди в черном», второй «Парк Юрского периода», — и мечталось заиметь такой же бюджетище, чтобы снять «Волшебницу» с помощью всех новейших достижений компьютерной графики. Мы-то в свое время о таком и подумать не могли — чтобы подобные комбинированные съемки. Офигеть, да и только!