— А Володя Высоцкий шутил, что это от сигарет «Эл Эм», — подзадорил беседу Эол.
— Ну-ну... Сейчас еще появилась электронная почта, — сказал Климов, опять раздражаясь. — Мне Антоха показывал. Называется эмейл. Можно и так называть детей, и гадай потом, от электронной почты они или от Энгельс–Маркс–Ленин. А ты-то, Эол, что ничего не снимаешь? У тебя-то жена вон жива-здорова, хороша собой.
— Я снял... — поморщился Незримов. — Но, по-моему, говно получилось.
— И никакое не говно! — возмутилась живая-здоровая.
— Наверняка говно, — возразил Элем. — Потому что рифмуется: кино — говно. Кинцо — говнецо. Или, как говорила моя теща, Ефросинья Ткач, «кинце — гименце».
— Элем Германович, — с укоризной промолвила Марта, — ну зачем же вы так? Профессия для человека — это способ его самовыражения. То, ради чего он рождается и страдает.
— Я всю жизнь страдаю, — мрачно произнес Климов. — Зарежут, затопчут, закупорят, закупюрят, на полку положат... А ради чего? Ларису тоже по живому резали. А потом, когда «Восхождение» весь мир признал, стали, как Гагарина, возить повсюду. А я тут в одиночестве продолжал самовыражаться. А больше — выражаться. Довел себя до мысли, что ей, такой успешной, не фиг со мной, таким безуспешным. Она потом меня разыскала и домой назад привела. Бросьте вы! Как там Шариков сказал про театр: дуракаваляние. Вот и кино тоже дуракаваляние. Про что твой новый фильм?
Незримов рассказал.
— Вот ты сам своим фильмом и ответил, — усмехнулся Элем, — человечеству не нужно, чтобы его исправляли. Человечество хочет жить в грязи, во лжи, в пороках, только бы получать от жизни удовольствие.
На прощание они пригласили его к ним на дачу встречать Новый год, но он отказался:
— Нет, братцы, я привык с Ларисой.
— С Ларисами, — уточнил Эол, когда они уже ехали на Мурзилке домой.
Но разговор неблагоприятно засел в душу режиссера, и никакие уговоры со стороны жены не помогали, даже то, что она все деньги вложила в «Волшебницу».
— А потом я погибну, и ты будешь петь португальское фаду про то, как тебе без меня плохо! — свирепела она. — Бессовестный! Я вкалывала, зарабатывала — и вот благодарность!
Все ветры теперь дули в одном направлении, смешно сказать, но даже тот факт, что звание народного артиста России, как выяснилось, не давало ровным счетом ничего, кроме самого звания, тоже повлиял на общее настроение бесполезности и отрешенности. Скомканно отпраздновали семидесятилетие, как-то ни то ни сё встретили Новый год, а вместе с ним наконец по-правильному — новое столетие и новое тысячелетие, и обещанный конец света не произошел, а Эол Незримов продолжал свободное парение, падая в какую-то непростительную безнадёгу.
Весной у Марты умер отец, хороший мужик Валерий Федорович Пирожков, похоронили его рядом с Толиком на Изваринском кладбище, а Виктория Тимофеевна переехала к ним на дачу, благо места много, можно жить вместе, а в иной день и не встречаться. Марта еще перед съемками «Волшебницы» хорошо вложилась в ремонт, перестроила, надстроила, всюду стеклопакеты поставила, двери дубовые, на прудике купальню новую — словом, вилла «Эолова Арфа» стала еще шикарнее. Теперь «Волшебница» все денежные ресурсы слопала, но ручеек продолжал течь, заново наполняя деньгохранилища семьи Незримовых.
Летом вновь объявился Богатырев.
— Не стрелять! — первым делом крикнул он. — Я с добром к вам явился. Могилку сына хочу увидеть.
Вот сволочь! Тогда рвал на себе рубаху, а сам не удосужился отыскать, хотя они памятник хороший поставили, коньки из меди, высеченный портрет на плите, надпись: «Богатырев Анатолий Владиславович. 1970–1999». Что, гад, читать не умеешь? Ну пошли, Славик, покажу тебе могилу сына. Вот, смотри, как мы все достойно сделали. Раньше надо было плакать, когда ты Толику всю жизнь пакостил. Чего? Ну уж нет уж, жить ты с нами не будешь. Умел пропить, жуликам документы подписать — умей теперь новое жилье себе как-нибудь. Шалашик в лесу. Да хоть забомжуйся! Мы что, всех бомжей к себе должны поселить? Какой ты нам родственник! Ты хотя бы слышишь, что говоришь? Ты не просто не родственник, но хуже всех родственников и не родственников, вместе взятых. Нет, я не гуманный человек, по крайней мере в данном случае. Не надо путать гуманизм с дуростью.
На том и расстались. Уходя, Богатырев пообещал подпалить их дачу, но сообщение о том, что территория находится под видеонаблюдением, вероятно, все же проникло в его дурную башку, и больше он в тот год не появлялся.
Зато Платоша уж порадовал так порадовал! В Америке! Халлилуя! In GOD we trust, что, как известно, расшифровывается как In Good Old Dollar we trust. Все-таки в чем-то американцы разумная нация, им начхать, кто ты, руссиш швайн, хохол, китаёз, фриц, пшонк или пипик, главное — какой ты специалист. А Платон Новак, как ни странно, профессионалом оказался высокого уровня. Чехи и поляки чувствовали в нем конкурента и потому подстроили ему банальную бяку — стали травить по национальному признаку. Помыкавшись в Ческа Републике и Жечпосполите Польска, он нашел людей, которые замолвили за него словечко, — и гляньте на него, леди и джентльмены, он уже преуспевающий работник американской авиапромышленности, работает в Сиэтле, в конструкторском бюро «Боинга»!
— Слава Тебе, Господи! Слава Тебе! — возопила Марта Валерьевна, ничуть не стесняясь показаться циничной. — Уж оттуда он точно в нашу матушку-Русь возвращаться не захочет.
— «Думаю, отец, на этом мои страдания и не взгоды заканчиваються. Жить здесь по сравнению с российской помойкой все равно, как жить в роскошном доме, а не в землянке. Советую и тебе перебратся. Работая в Голливуде хотя бы осветителем или кем там, ты будешь купатся в роскоши гораздо больше, чем если снимешь еще сотню своих никому не нужных мувиз. Именно так в Америке называют кино. А мультфильмы — тунз. А поезда — чучу. А автомобили — виллз. Они вообще не запариваються по поводу слов и совершенно чужды всякому пафосу. В отличие от рашенов. Я думаю, в ближайшее время самая лучшая в мире армия придет в Рашен Федерейшн, потому что ваша Дерьмороссия не должна так бездарно раз бозаривать нефть и прочие полезные ископаемые. Да ваша Раша вообще не имеет права ими владеть. Если ты подумаешь правильно и соберешься сюда, я даже могу помочь тебе устроится на первое время. Но, разумееться, не жить в нашем доме с Дженнифер».
— Как! С какой еще Дженнифер? А Марыська? А Агнешка и Ядечка? — возмутилась благочестивая Марта.
— А так, голосочек мой, — со смехом ответил муж. — «К счастью, мне не удалось привезти с собой Марылю и дочерей. Да и наши отношения в последнее время меня разочаровали. И Марыля тоже разочаровалась во мне. Она нашла себе богатого немца, который увез ее и дочерей в Кёльн. Туда им и дорога! А я здесь счастливо женился на Дженнифер. Правда, у нее двое сыновей от первого брака, но я им заменил отца. Поэтому и предупреждаю сразу, что у меня в доме тебе поселится не хорошо, ведь не станешь же ты воспитывать чужих внуков».
— Не станешь! — пламенно заявила Марта Валерьевна.
— Не стану, — согласился Эол Федорович.
— Но, как ни крути, а в твоем Платоше что-то есть эдакое, залихватское. Или, как теперь говорят, безбашенное. Я его даже люблю. Где-то так, в отдалении. Как мы любим зверушек, но не дома, а в зоопарке.
— Вообще, он даже как-то интереснее меня, — согласился Незримов. — Даже грамматические ошибки у него забавные. А я всю жизнь пишу на идеальном русском. Он авантюрист, а я зануда.
— Ну, в общем, это где-то близко к истине, — задумчиво отозвалась жена.
— Что-что?! — возмутился муж.
— А что, не зануда? Снял кино на мои деньги и второй год нюни распускает, не хочет быть Гайдаем и Рязановым в старости. Вот когда отринешь свои сопли-вопли, я тебя снова полюблю.
— А сейчас, значит, не любишь?
— Нет. И не лезь ко мне со своими лапствами. Женился, старичок, на молоденькой, знай свое место, а я себе другого режиссерчика найду, не такого нытика. Вон Валерика Тодоровского охмурю. Уж он-то не рефлексирует, снимать — не снимать, а берет и снимает.
— Этот симпомпончик? Да я убью его!
— Убей. Хоть какой-то поступок. А то в последнее время...
Спасение неожиданно пришло из Франции. В сентябре в Россию приехала «Амели», и Незримов заболел ею, то есть не эксцентричной Одри Тоту, а самим фильмом Жан-Пьера Жёне. Остроумно, жизнерадостно, искрометно, актеры умницы, сценарий и режиссура, операторская работа — все выше всяких похвал.
— Вот с какого фильма начинается двадцать первый век!
Но главное, Эол понял, чего именно ему не хватало в «Волшебнице»: такой же в точности цветокоррекции, как у этого Жан-Пьера. Ею он отвлечет зрителя от всего, что самому режиссеру не нравится. И вновь денежные потоки, налаженные благочестивой Мартой, потекли на погашение расходов. В обиход семьи Незримовых прочно вошло слово «пиксель», а вместе с ним и полная компьютерная революция, отныне потомок богов стал заядлым приверженцем компьютеризации, которую доселе недооценивал в полной мере. Теперь же он с головой в нее погрузился, жадно осваивал все новейшие достижения, не расставался с ноутбуком, а заодно и с мобильником, доселе считавшимся врагом нормальной жизни, завел себе «нокию 7110» и, не будучи старым, в свои семьдесят помолодел еще больше.
Марта не могла нарадоваться, вдохновенно озвучивала роль волшебницы Сентшег, готовилась к продаже Арфы Ромео, лишь бы фильм любимого мужа, засидевшийся на мели, тронулся с места и уверенно поплыл во второй год третьего тысячелетия, где его ждала пристань под названием Премьера.
На другой день после ее дня рождения они вместе ходили на показ нового фильма Балабанова «Война», и Незримов от души поздравил испитого режика: наконец-то кто-то снял про русских на Кавказе не глазами толстовского Хаджи-Мурата, а со стороны русских парней, загнанных в чеченские горы, чтобы кровью смывать гнусные проделки политиканов. Он очень жалел, что не может сам снять что-то подобное, ибо не обойтись без смертей и мучений героев, а за ними могут последовать смерти и муки актеров. Он до сих пор верил в свое особое проклятие.