— Здравствуйте, — сухо ответил языческий бог ветра, — узнаю ваш бас-баритон. Даже как-то была мысль предложить вам озвучить кого-нибудь в моем фильме.
— Спасибо, очень лестно. Мне поручено попросить вас прийти на аудиенцию к святейшему патриарху. Как вы на это смотрите?
Согласившись с предложением и отключив мобильник, Эол Федорович выругался:
— Прямо, глядите-ка, святейший-пресвятейший, так твою так! Кто их в святые записывает? Сами? Хорошо устроились, гражданин Ридигер!
Узнав, что муж вскоре отправится встречаться с патриархом, Марта Валерьевна повторила фразу Шарикова:
— Ну, будут драть.
— Ничего, даже интересно, — задорно потирал руки муж. — Так сказать, сцепиться. Посмотрим, чья возьмет!
Резиденция главного российского торговца опиумом для народа встречала торговца светотенью в старинном особняке в центре Москвы. Патриарх сразу обескуражил и обезоружил: лицо его источало добро, ласку, благодать и самое искреннее расположение. Руку ему Незримов, естественно, целовать не стал — еще чего! — а тот и не ждал рукочмоканья, сам протянул свою десницу не для поцелуя, а для рукопожатия.
— Здравствуйте, Эол Федорович!
— Здравствуйте, Алексей Михайлович, — ответил Незримов, нарочито подчеркивая: святейшими-рассвятейшими я вас называть не намерен. А то, знаете, меня попрошу называть «ваше талантливейшество».
Они сели за стол, украшенный большим хрустальным распятием, Державин вежливо удалился, дабы, как подумал режиссер, не участвовать в порке.
— Слушаю вас, — поджав губы, произнес Эол Федорович, весь змея подколодная.
— Я давно хотел с вами познакомиться, — заговорил Ридигер ласковым голосом. — Смотрел все ваши фильмы. Очень ценю «Голод», «Портрет», «Разрывную пулю», «Не ждали». И конечно же «Бородинский хлеб».
— Но не «Волшебницу», как я полагаю.
— Отчего же, — вскинул бровь патриарх, — я с удовольствием посмотрел ваше последнее произведение. Сильная идея, прекрасное воплощение. Кстати, у вас там Чистореченск на реке Чистой, и мы сейчас с вами в Чистом переулке встретились. Символично, не правда ли?
— А как же образ архиепископа Евлалия? — сам лез под анафему Незримов.
Алексий лукаво усмехнулся и вполголоса ответил:
— Скажу по секрету, это одна из лучших ролей в картине, и до чего же Петренко хорош в образе этого краснобая в рясе. Я не очень люблю этого актера, но тут должен быть объективным.
Незримова пронзило разочарование. Он-то приехал на смертный бой, а оказалось — на мирную беседу.
— А как же митрополит Кирилл?
— Ну что митрополит Кирилл? У нас же могут быть разные мнения? Скажу честно, такие, как Евлалий в вашем фильме, встречаются и в жизни. Увы. И я с такими беспощадно борюсь. Кстати, Евлалий означает «красноречивый».
— Я знаю. Он, по сценарию, даже имеет фамилию Краснобаев, только в фильме не удалось это использовать.
— Я бы мог назвать вам несколько имен наших архиереев, которые буквально списаны с вашего Евлалия Краснобаева, но не стану уж слишком откровенничать. Однако им я всем сказал: «Непременно посмотрите новый фильм режиссера Незримова, кое-кого там узнаете». Скажите, Эол Федорович, а как ваше имя в крещении?
— Что-что?
— Крестили вас под каким именем?
— Я не крещеный.
— Отчего же?
— А я вообще в Бога не верю. Уж извините за прямоту.
— Вот как... Знаете, есть такой анекдот: к Богу приходит апостол Петр и говорит, что к Нему пришла делегация, просят принять. «А кто такие?» — спрашивает Господь. «Атеисты», — отвечает Петр. «Атеисты?! Тогда скажи им, что Меня нет».
Незримов посмеялся, он никак не ожидал, что патриарх будет рассказывать ему анекдоты про Бога.
— Точнее, я верю, что Бог есть, — сказал он. — Но мне кажется, Ему глубоко на нас наплевать. Создал мир, а дальше — долбитесь-колотитесь. А иначе...
— Что «иначе»?
— Иначе следует признать, что это очень жестокий Бог.
— Вижу, вы много размышляли на эту тему. И размышляли горестно. А что сейчас намерены снимать, Эол Федорович?
— Замыслов много, но пока ни на одном твердо не остановился.
— А если я вам еще одну идею подброшу?
— С удовольствием ее рассмотрю.
— Николай Иванович! — кликнул патриарх своего референта.
Тот мгновенно появился с иконой в руках, протянул образ Алексию и снова удалился.
— Эол Федорович, вы сняли великолепные фильмы о врачах, о том, как они исцеляли людей. Сняли и про архиерея, пусть в отрицательном ключе. Теперь бы неплохо в положительном сделать. Я хочу вам дать идею фильма о великом враче, ставшем архиереем. Но продолжавшем лечить, делать операции.
Когда Марта Валерьевна увидела икону, подаренную мужу самим патриархом, она так и ахнула, кинематографически схватившись левой рукой за сердце:
— Ермаш-Барабаш!
— Что такое?
— Не может быть!..
— Да в чем дело-то?
— Да ведь это он!
— Что значит «он»? Это Лука Войно-Ясенецкий.
— Помнишь, мне тогда приснился сон, как хирург в операционной делает операцию и вдруг говорит мне, что у тебя в животе Ленин сидит, срочно надо делать операцию? И мы тогда сразу в Ленинград, и вовремя, Шипов успел тебя спасти.
— Да, конечно, помню.
— Так это был он! — И Марта указала на икону. — Он мне тогда приснился. Только здесь без очков, а во сне был в круглых очках. Видно, на иконах в очках не рисуют.
— Ты уверена? — Незримов взял образ и стал внимательно разглядывать.
Архиепископ Лука взирал на него строго и вместе с тем тепло, душевно, как родитель смотрит на своего сына, когда тот выполняет какое-то очень важное задание. В левой руке у него был жезл, правой он благословлял того, кто стоял пред ним. Хорошее лицо, очень хорошее. Только этот черный цилиндр с обрезанными полями, которые Незримову никогда не нравились на головах у попов: какой-то нелепый головной убор, сзади еще мантия свисает. Зачем они вообще так одеваются, эти попы? Почему нужны эти облачения? Неужто нельзя проще?
— Да, я на сто процентов уверена, это был он. Я, кстати, видела другие иконы этого Луки, но приснился мне именно этот.
— Мистика, — отозвался Незримов голосом помощника капитана из «Полосатого рейса». — Неужели такое бывает? Нет, не верю.
— Можешь не верить, но этот человек тебя спас тридцать с чем-то лет назад.
— А не хирург Шипов?
— Они оба. Вместе. Этот забил тревогу, а тот сделал операцию.
И Незримов, морщась, потому что не хотелось влезать во все это занудное и липкое поповство, стал изучать материалы биографии Луки Войно-Ясенецкого, чью фамилию зачем-то настойчиво писали в скобках, впрочем, точно так же, как Ридигера, Гундяева и многих других высокопоставленных долгополых. Материалов оказалось маловато, удалось добыть книги Марущака и Лисичкина, кое-какие статьи в журналах, но постепенно личность этого человека стала затягивать, и безбожник вынужденно вновь приехал в Чистый переулок, чтобы встретиться с Державиным, подготовившим для него ряд других материалов. Приглядевшись, Эол Федорович вдруг спросил:
— Николай Иванович, а вы у меня в фильме не хотите сыграть?
— Смотря кого.
— Да вот как раз его.
— Святителя Луку?
— А что, не разрешат?
— Неожиданно как-то. Дайте подумать.
— Времени на раздумья у вас много, я еще не решил, буду ли вообще снимать о нем.
Но он уже увлекся. Еще бы! Такой персонаж! По матери русский, а по отцу поляк, пшонк стало быть, Валентин Феликсович родился в Керчи, занимался живописью, впал в толстовство, потом разочаровался в нем, пошел в медицину, женился, родились три сына и дочь; когда у жены начался туберкулез, вся семья переехала в Ташкент, там их и застала революция. После первого ареста Войно-Ясенецкого болезнь жены резко усилилась, и она умерла, а он стал особенно религиозен, принял сан, оставаясь деятельным хирургом. В 1921 году на суде знаменитый заместитель Дзержинского, один из основателей ЧК Петерс спросил его: «Поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы верите в Бога? Разве вы его видели?» «Бога я не видел, господин общественный обвинитель, — ответил поп-хирург, — но я много оперировал на мозге и, открыв черепную коробку, не видел там ума. И совести там тоже не находил».
— Вот ключ к образу Луки! — воскликнул Незримов, прочитав об этом эпизоде. — Мгновенная и остроумная реакция. Без которой немыслим настоящий хирург.
Удивительное дело, но Алексий благословил своего референта сниматься, Державин позвонил и с гордостью сообщил о патриаршем благословении. Это, конечно, здорово, но до съемок, как говорится, семь верст киселя хлебать. Однако эскизы уже сыпались листопадом, режиссер рисовал будущий фильм, как рисовал каждый свой новый, в уме уже складывались куски сценария, и ах, как же ему не хватало Ньегеса! Сволочь Санчо, жирует в своей Испании, и нет ему дела до нового российского кинематографа.
Единственное благое деяние ныне ушедшего на покой Ельцина — назначение дня их свадьбы государственным праздником, и не просто очередной выходной, а День России! И в то же 12 июня установился обычай вручения Государственной премии. Незримовы не надеялись, но все равно втайне ждали. Конкурентов много, но все какие-то несерьезные, за исключением, пожалуй, «Любовника». Ну не «Кукушке» же давать Государыню! Стыдно и нелепо.
— Время олигархов, вот увидишь, лунгинский «Олигарх» получит, как пить дать, — нервно предрекал Эол Федорович.
— Фигушки, — с уверенностью возражала благочестивая Марта. — Мы получим. Вот увидишь. Волшебница наколдует.
Но получила, рогожкин кот, «Кукушка». Это вообще ни в какие ворота не лезет! Ну пусть бы «Любовник», не так обидно было бы, но эта похабень!.. Потомок богов от ярости стулом по полу шандарахнул. Напились и решили поехать в Питер отмечать очередную годовщину свадьбы и неполучение Государыни. Заодно с Григорием Терентьевичем повидаться, спросить, как он относится к трудам Войно-Ясенецкого.
— А я его лично знал, — огорошил Шипов. Хотя, собственно, почему бы ему его не знать, оба великие хирурги.