...Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький лежу.
Конец фильма.
Марта Валерьевна сидела потрясенная до глубины души. Очень давно она смотрела «Разрывную пулю» от начала до конца, и теперь финал особенно остро поразил ее. Она вытерла слезы, оглянулась на мужа. «На той войне незнаменитой, забытый, маленький лежу» — теперь это словно про него сказано! Лежит в своей огромной кровати, на белоснежной простыне — как на финском снегу. И впрямь ставший будто каким-то забытым и маленьким.
Марта Валерьевна порывисто встала, подошла к мертвому мужу, села у его изголовья, положила руку на лоб, внимательно посмотрела на родное лицо и впервые за весь сегодняшний день произнесла то ласковое прозвище, которым Эола Федоровича никто не называл, кроме нее:
— Какое кино, Ветерок! Очень хорошо! Ты — гений.
Ей вдруг примерещилось, будто он вздрогнул от таких слов. Но нет, Незримов продолжал лежать неподвижно.
Когда во ВГИКе прошел предварительный показ «Разрывной пули», пятикратный лауреат Сталинской премии Михаил Ромм сказал:
— Это Венеция. Это Канны.
Доселе в Каннах гран-при имел только «Великий перелом» Эрмлера. В Венеции урожай куда больше: «Путевка в жизнь» Экка, александровские «Веселые ребята» и «Весна», «Окраина» Барнета, «Клятва» Чиаурели и птушковский «Садко».
Незримов купался в восторгах студентов и преподавателей родной альмы-матер.
— Молодец, ничего не скажешь, молодец! — хмуро хвалил Герасимов, недовольный тем, что в фильм не попали Ворошилов и Тимошенко. Ведь именно благодаря их высокому покровительству начинающему режиссеру позволили снимать свой полный метр, не дожидаясь, когда он перепрыгнет в тридцатник. Но сколько он ни повторял, что маршалов надо вернуть, Эол уперся:
— Фильм не о них, а о рядовых героических людях. О военачальниках уже много снято.
И хотя лента всем нравилась, на худсовете, определявшем ее квалификацию, неожиданно произошла настоящая порка. Клевали за все:
— Отсутствие руководящей роли партии. Такое впечатление, что герои фильма и не знают о существовании ни ВКП(б), ни комсомола.
— Показано, что наше руководство нисколько не заботилось о людях, хирурги при сорокаградусном морозе работают в неотапливаемых палатках.
— За весь фильм только одна батальная сцена, да и та коротенькая.
— А расстрел дезертиров! Ну, товарищи!
— Медсестры с блудливыми выражениями глаз.
— Кого-то хирург спасает, но в большинстве случаев расписывается в своей полной беспомощности.
— Твардовский не идейно выверенный военкор, а какой-то кот мартовский.
— А этот мальчик на снегу в финале? Что за упадничество!
— А почему у финнов каски как у немцев?
— Операторские выкрутасы мешают просмотру картины.
— А кто оператор?
— Рапопорт.
— Рапопо-о-орт? На него не похоже.
— Так говорят, режиссер его к камере не подпускал, сам все снимал.
На самом деле, маститый Владимир Абрамович, лауреат четырех Сталинских премий — за съемку фильмов «Фронтовые подруги», «Она сражалась за Родину», «Молодая гвардия» и «Освобожденный Китай», — милостиво разрешил многие эпизоды «Разрывной пули» снимать самому Незримову, но с тем условием, что никакой ответственности он не несет.
Порка продолжалась:
— Актеры все какие-то неизвестные зрителю и вряд ли запомнятся.
— Товарищи, выяснилось еще одно нелицеприятное обстоятельство: режиссеру Незримову на «Мосфильме» был выделен дорогостоящий операторский кран, но с условием проведения исключительно павильонных съемок. Он же, рискуя дорогостоящим оборудованием, своевольно, подделав документы, вывез дорогостоящий кран и работал с ним в условиях зимы.
— А это вообще подсудное дело!
— А кто, товарищи, изначально одобрил идею создания фильма? Герасимов? Твардовский? Ну знаете ли!
Большая половина членов того худсовета, поначалу ошарашенная таким натиском противников, принялась защищать Незримова: фильм о несправедливо забытой странице Второй мировой войны, которая началась для СССР не в июне 1941 года, а осенью 1939-го; идейно-нравственная составляющая выдержана в духе социалистического реализма; главные персонажи — настоящие советские люди, способные на подвиг во имя других; роль партии выражена в награждении хирурга Шилова в Большом кремлевском дворце; превосходная игра актеров; каски у финнов и впрямь были такие же, как у немецкого вермахта; замечательная операторская работа в современном духе; фильм вполне может претендовать на мировое признание!
Целых три часа ломались копья. В итоге защитники с небольшим перевесом победили противников. Несмотря на множество замечаний, фильму присвоили первую категорию, но с некоторыми оговорками: категорически убрать расстрел дезертиров, подсократить монологи хирурга с использованием медицинских терминов, вернуть сцену разговора Ворошилова и Тимошенко, наконец, оштрафовать режиссера за незаконное использование крана в натурных съемках.
— И не вздумай не подчиниться, — шипел на своего подопечного Герасимов после худсовета. — Твое счастье, что легко отделался. То ли ангел-хранитель, то ли боги Олимпа... Короче, до Ивана Грозного дошло, что ты язык против него распускаешь. «Мосфильма» тебе теперь не видать как своих ушей.
Иваном Грозным звали Пырьева, как раз с прошлого года он возглавил московскую чинечитту. Эол успел снять «Пулю» на «Мосфильме», а теперь что? Опять на студию Горького? Рабочий и колхозница-то попрестижнее.
Нет, надо, как всегда, идти напролом. И Незримов напросился на прием к всемогущему киношному царю. Пырьев принял его хмуро и надменно, но молодой режиссер сразу к делу:
— Иван Александрович, я знаю, что кто-то вам обо мне доложил. Так вот, я честно признаюсь, что критиковал ваши фильмы.
— М-да? — киноцарь вскинул бровь.
— Да, критиковал. Потому что считаю их недостойными такого крупного мастера, как вы. Вы должны вырваться из карусели «Кубанских казаков». Ваша стихия — психологизм уровня Достоевского. Можете меня за это растоптать, но думаю, вы не из тех, кто отмахивается от искренности.
Он молча смотрел на то, как Иван Грозный, доселе надменный, вдруг стушевался и опустил глаза.
— Вот как? Психологизм? Ты так считаешь? — Он поднял взгляд на Незримова, и в этом взгляде читалось: «А ты, паршивец, смелый парень!» — Знаешь ли, это в самую точку. Я как раз думал об этом.
И следующий фильм Незримову разрешили снова снимать на «Мосфильме».
— Ну ты и впрямь любимец богов! — удивлялся Аполлинариевич. — Признайся, о чем вы говорили с Пырьевым? Да ладно, мне донесли, что ты к нему ходил.
— О Достоевском, — коротко ответил Эол.
Но сначала была премьера «Пули». Не в «Ударнике», а в кинотеатре «Художественный» на Арбатской площади. Тоже неплохо. 13 марта, день пятнадцатилетия окончания Финской войны, из-за всех этих худсоветовских проволочек преступно просрочили, и премьера состоялась в начале апреля. Но все равно радостно, весело, здорово. Поскольку фильму присвоили первую категорию, то и гонорары свалились на головы его создателей не самые плохие, можно расправить плечи.
Вероника не слезала с плеча мужа, так и висла на нем, мурлыкая в Эолово ухо всякие нежности. Беременность разнесла ее вширь, но она все еще оставалась хороша и в своей пышности.
— Какая у вас супруга, — игриво двигал бровями Юткевич, у которого тоже вскоре намечалась премьера — «Отелло» с Бондарчуком в роли мавра.
— Супруга что надо, — ответил Незримов. — А как фильм-то?
— Поздравляю, юноша, великолепный дебют. Для каждого режиссера первый фильм — великое событие. Помню свое «Даешь радио!» М-м-м-м... — И прославленный режиссер мечтательно закатил глазки, будто вспоминая о вкуснейшем торте.
— Так, Сергей Иосифович, может, не поздно еще в Канны? — Эол ковал железо, пока горячо: Юткевич состоял в жюри Каннского фестиваля.
— Отчего же поздно? Не поздно. Давайте попробуем.
И в Канны поехали «Большая семья» Иосифа Хейфица, фильм-балет «Ромео и Джульетта» Лео Арнштама с Галиной Улановой, мультфильм «Золотая антилопа» Льва Атаманова и советско-болгарские «Герои Шипки» Сергея Васильева.
— Вот хрен они там чего получат, — злился Эол. Но они получили, причем — все! «Герои Шипки» — приз за лучшую режиссуру, «Ромео и Джульетта» — за лучший лирический фильм, «Золотая антилопа» — за короткий метр, не гран-при, но особое упоминание, а в «Большой семье» скопом огребли за лучшую мужскую роль все мужики — Андреев, Баталов, Ляхов, Кириллов, Гриценко, Кадочников, Медведев, Битюков, Коковкин, Александрович, Сергеев, а за лучшую женскую роль все бабы — Добронравова, Кузнецова, Лучко, Арепина, Кронберг и даже Катя Савинова, про которую пускали слухи, будто она отказала Упырьеву и тот навсегда ей перекрыл кислород. Выходит, недоперекрыл.
Советская сборная с триумфом возвращалась из Канн с полным комплектом золотых, серебряных и бронзовых медалей. А ведь Незримов мог оказаться среди тех чемпионов, мог даже получить если и не «золотую пальмовую ветвь» и не гран-при, то хотя бы третью по значимости награду — особый приз, доставшийся итальянскому «Потерянному континенту», довольно посредственному, как уверяли вернувшиеся с Каннского фестиваля участники.
Но Герасимов при встрече развеял все мечты своего ученика:
— Наш мир кино это, конечно, мир иллюзий, но хочу тебе сказать прямо, чтобы ты никаких иллюзий не питал: никуда твоя «Пуля» не попадет и ничего не разорвет.
— Это почему же? — мертвецки похолодел потомок богов.
— Политика, брат. Скверная штука. С Финляндией у нас отношения лучше не бывает. Даже Минвнешторг вмешался, чтобы ничего против финнов, не портить им торговлю. Так что ни Канны, ни Венеция... Хоть Ромм и сказал тогда... Про плохих немцев можно снимать, но и все. Никаких плохих итальянцев, американцев, французов, японцев. И финнов в том числе. А у тебя там... Сам знаешь.